перевод с английского
Моей дочери (И. Бродский)
Дай мне другую жизнь, и буду петь я
В кафе «Рафаэлла». Или сидеть здесь,
Или стоять, как мебель в пышном зале,
Если окажется судьба чуть-чуть печальней,
Чем предыдущая. Отчасти потому,
Что ни один грядущий век не обойдётся
Без кофеина или джаза, я безмолвно
Стерплю и это. И сквозь пелену
Пыли и лака, через поры трещин
Я буду с нежностью, нехарактерной вещи,
Смотреть на то, как ты в своём расцвете,
Двадцатилетняя, проводишь здесь свой вечер.
Ты, в общем, помни, что я буду рядом:
Вокруг тебя, во всём, и помни даже,
Что твой отец мог быть неоживлённым
Объектом зала, большим или старшим
Самой тебя. Храни к вещам почтенье:
В любом из случаев, они до снисхожденья
Не спустятся и будут к тебе строги,
Люби их всех – знакомых, незнакомых…
Ещё, быть может, ты запомнишь контур,
Мой силуэт, когда с другими вкупе,
Я потеряю эту мелочь. И отсюда
Все эти, деревянные немного,
Стихи дефис напутственные строки…
Эпитафия кентавру
Сказать, что он был несчастен – сказать слишком мало,
а может, и слишком много: смотря, кто об этом спросит.
Но запах, им источаемый, по-прежнему был очень гадок,
а угнаться за ним на скачках – практически невозможно.
Он молвил: «Меня замышляли, как памятник, но что-то где-то
не вышло: был сбой в утробе? Конвейере? Крах хозяйства?
А может, войны не будет: они помирились с врагами,
и он был оставлен, как есть, дабы врагам навеять
свою несовместимость, стойкость – вещи, что говорят
не столь о его добродетели, неповторимости, как
о вероятности. Годами скитаясь в оливах, как здешние облака,
Он был восхищён одноножием, матерью паралича,
учился себя надувать, и достиг в этом деле вершины,
(за отсутствием кого-либо, с кем можно сойтись, а также
для того, чтоб беречь рассудок). И он умер до боли рано,
потому что его гуманность оказалась сильней инстинктов.
Элленбийская дорога
На закате, когда члены улиц скуёт паралич
и они оставляют надежды услышать звук «скорой»,
окончательно впав в состояние сна и покоя
для китайца, решившего к вечеру выйти пройтись,
в тот момент, когда вязы так схожи с рисунками карт
величавой страны, разодетой в обычное хаки
с целью предотвращения всякой сторонней атаки,
постепенно становится жизнь близорукой и как бы
орлиною, заплесневелой, геометрической,
всюду лишённой деталей, помет на полях,
будь-то ручки дверные, карнизы, иконы Христа,
или более чёткие контуры: крыши, кресты,
дымоходы. И, ставни закрыв, запускаешь на взрыв
домино старый принцип: не важно, какой прячешь ком
в своём горле, у будущих комьев готово словцо
отрицания, если попросишь лицо озарить
наподобие лампы горящей. Ни потому, что вина
хорошо ощущаема, ни потому, что страшны
цены в этих местах, никто не склоняется
к выбору каменных будок, наполненных
мелочью, годной лишь для покупки
часов безмятежного сна.
