«Девушка пела в церковном хоре…»
Александр Блок

А девочка пела в церковном хоре,
И явь отражалась от ломких гласных
И долго кровила закатным морем
В не молкнущем лязге миров Желязны,
Где время рвало паруса и жилы
(Ко всем остающимся столь же глухо),
Где бредили свечи прогорклым жиром
Ответного чувства святого духа.

А девочка пела – тепло и грустно,
Не помня ни слов, ни пароля скайпа.
И песня, дырявя плащи и блузки,
С сердец утомлённых снимала скальпы,
Ведь было в ней что-то от Гайаваты
И трипов Гомера по дальним весям.
И не было правых и виноватых
Во внемлющем заживо поднебесье.

А девочка пела, как Джельсомино,
И за душу голос дрожащий трогал,
И медленно таял минорным тмином,
А мины взрывались в руках у бога
Подчёркнуто нежно, с добром и светом.
И нёс одноразовый аист в клюве
Ей младшего брата, поскольку лето
Ромашково выгадано до «любит».

И девочка пела, пускай так мало
Всенощного проигрыша для соло.
А вечность всё правильно понимала,
И сыпала звёзды в стакан рассола,
Чтоб девочка пела, давясь удачей,
Чтоб снегом бросалась в глаза зима ей,
Чтоб слушали люди, смеясь и плача,
Чтоб люди не знали: она – немая.

© Майк Зиновкин

он приручал - не плетью, так ворожбой.
он говорил - я буду всегда с тобой.
кончились все заклятья, сломалась плеть.
я - горький хмель, и он не хотел трезветь.
он говорил - ты будешь моей женой,
я столько лет мечтал о тебе одной,
перекрывал ловушками все пути,
я не могу теперь тебя отпустить.
он мне вязал запястья, кормил с руки,
только зверели к ночи мои зрачки,
только из горла рвался не стон, а вой,
и отзывалась чаща на голос мой.
он запирал все двери на сто замков,
я же - все пахла снегом из облаков,
терпкой хвоей и тьмою ночных небес.
он приручал. а я - все смотрела в лес.
я не могла иначе. и он не мог.
и оплетал шиповник его порог.
ветер ломал замки и врывался в дом,
и покрывал решетки колючим льдом.
он закрывал в подвале, ломал ключи,
он убивал. но так и не приручил.
16.12.12
©Дрянь Винтер

1.

Говорят, на свете живет дракон,
Говорят, страшней его не найти,
Мол, он враг человеческий испокон,
Искушает людей, сбивает с пути.
Говорят, что кожа его - гранит,
Говорят, в глаза ему не смотри -
Мол, завертит, закрутит, заворожит,
Заморозит каждого изнутри.
У дракона шкура темна, сера,
А еще он быстрее любой змеи.
Пролетают мимо века, ветра,
Он - почти скалою во тьме стоит.

Есть принцесса, дворец ее далеко,
Косы рыжие, порванные штаны.
Она знает, что где-то живет дракон
(выдох пламенный, зубищи жестяны).
Королеве нужен хороший зять,
И король на дочку опять сердит,
Но принцесса мечтает однажды взять
И дракона самостоятельно победить.

Горизонт серебрян, необозрим,
Поднимаются горы в неровный ряд.
То ли это мы легенды творим,
То ли это легенды тебя творят.
Песня сложится за твоей спиной,
Золотое солнце войдет в зенит,
И принцесса едет на смертный бой,
И копье о щит жестяной звенит.
И влетает, как рыжая стрекоза
(правда, что ль, он пламя рождает ртом?)...
Но они замирают глаза в глаза,
И становится сказка вдруг не о том.

2.

Всех, кто сегодня счастлив - боже благослови,
Где-то в душе рассказчика мерзко скребутся черти.
Понимаешь. Любая сказка - она всегда о любви,
Даже если кажется, что о смерти.
Просто законы - справедливы, хотя и злы.
Тот, кто горяч - никогда не сможет согреться.
Это неправда, что драконы умирают от старости или стрелы.
Они умирают от любви,что не помещается в сердце.

3.

Входит ночь во дворец, темноглаза, тепла, боса,
Затихают шаги, умолкают все голоса,
И в свои покои идет королева,
И никто не хочет попадаться ей на глаза.
Да, она не любит празднества и балы.
Молчалива, спокойна. Идет. Прямее стрелы.
Ее косы рыжи и руки ее теплы.
Говорят, что она смотрела в глаза дракону
И осталась жива, величайшей из дев прослыв.
Может, кто-то еще б добавил чего, но кто же будет так глуп?
Королева раздевается у зеркала и всматривается вглубь.
И отчетливо видит, как белая кожа становится чешуей,
Такой, что не пробьет ни одно копье,
Как в чертах лица проступает - уже не вполне свое.
Как становится неуязвимым и нелюдским -
Потому что любивший дракона
Сам становится им.
И она сползает по стенке, нищим завидуя и калекам,
Шепчет: "Господи боже,как я устала быть человеком".
(с)Лемерт

Ладно, давай, давай говорить напрямик:
тому, кто к несчастьям намертво прикипел, привык,
сложно даются простейшие чудеса,
а самое страшное в жизни - белая полоса.
После нее и черная намного черней,
и поди попробуй еще удержись на ней.
Так вроде бы нет ничего - и неча пенять:
нечего удержать и нечего потерять.
А так имеешь - и паника каждый миг,
и каждый миг уже горлом идет немил.
Но есть и страшнее страшное тем кому:
это если не вспышкой свет уничтожит тьму,
а рассвет наступает по ниточке по шажку,
и пока наступает - вся жизнь утекает
в дырищу в левом боку.
Это когда не позарез, не вопрос ребром,
не будто вспороли брюхо и в глотку добро -
и не отвертишься, а ведь спокойнее как-то враз...
Страшно когда счастье - да! - но не прямо сейчас,
не с этого вдоха навеки и залпом до дна.
И ждешь от него зарока, присяги - но тишина.
Нет ответа - это и есть ответ.
И как мотылек о стекло, за которым свет,
я все отлетаю и бьюсь, отлетаю - и бьюсь
всем собой наотмашь.
Боишься?
- я сам боюсь.

У кого не бывало на сердце по сто камней,
черных дней у кого не бывало в его судьбе?
И звенит тишина, и становится ночь темней,
и трясется рука, наливающая себе.
И в моменты особых битв-с-собой, утрат,
когда горло горит... да, в общем-то, всё горит,
когда думаешь – как не откинуться до утра,
Он приходит и рядом садится, и говорит,
и тихонько так гладит, гладит по волосам:
- Ну, давай помогу.
- Погоди, - говорю. -- Я сам.
В первый раз ли мой поезд катится под уклон?
У тебя там молитв неотвеченных миллион.
У меня все в порядке: есть водка , а вот стакан,
не хватало Тебя беспокоить по пустякам.
Там, гляди, у людей – наводнения, спид и рак.
Он тогда говорит: – И в кого ты такой дурак?
И в кого ты, скажи Мне, упрямый всегда такой?
И берет Он стакан мой пробитой Своей рукой,
выпивает так просто, как будто там – молоко,
и опять говорит: - А ты думаешь, Мне легко –
каждый раз тебя видеть над бездною, на краю,
где ты «сам» заливаешь мазутом печаль свою?
Он сидит в темноте и плачет – как наяву.
И ответа не ждет.
И я рядом с Ним реву.

© Kladbische

Здравствуй, Алиса. Пишу тебе из апреля.
Мои соседи - большие фанаты дрели.
Вчера почитал газету... Они смотрели
почти минуту. И стали намного тише.
По телеку все орут о большом, высоком.
Слушал о нас. Давился кофейным соком.
Пулю загнать бы, прямо туда, в висок им...
Я, к несчастью, очень от них завишу.

Тут я не делаю шляп, - их уже не носят.
Тут я не сумасшедший, а просто осень.
Не пью никакого чая. Сплошное prozit.
Садовая соня в сахарнице живёт.
Прочие наши как-то поразбежались.
Король с Королевой здорово издержались,
Карты-гвардейцы долго еще сражались,
справился только опытный банкомёт.

Мартовский заяц сидит у себя, в марте.
Помешан. Теперь - на типа-винтажном арте
прошлого века, ну да, при его-то фарте...
Впрочем, и это дело довольно зыбко.
Кот заходил недавно. Принес чаю.
Правда, не весь, и я его понимаю.
Чешик еще подержится. Но отчаян,
осталась одна приклеенная улыбка.

Кролик прижился в цирке. Ушами машет.
Гусеница - содержит притон, и даже
все говорят, чего-то свое бодяжит.
В общем, блекджек и шлюхи. Еще стихи.
Птица До-до пропала. Уже искали
повсюду, - горизонтали и вертикали,
диагонали обшарили, но снискали
Только угрюмое авторское "хи-хи".

Знаешь, Алиса... Я по тебе скучаю.
Письма пишу. Ответа не получаю.
Чаю не пью - ну да, он остался чаем,
только его не хочется. Даже чай.

Ты, наверное, выросла. Очень мило.
Ты о нас забыла? И разлюбила?

Это письмо - последнее. Нет чернил, а
если ты не вернешься, то все...

Прощай.

(с) Арчет

Мёрзнет апрель под огнём ледяной крупы, снова метели командуют: «От винта!»
Тянет в промозглое утро зайти купить крылья – полезный для каждого инвентарь.
Старый торговец отыщет любой размер, может вдобавок крепления подкрутить.
Хочешь, как птица, а хочешь – Пернатый змей, и самолеты придётся сдавать в утиль.
Многообразие видов, идей, лекал, цвета, фасонов и даже полезных свойств.
- Раньше такие – и был бы целей Икар, держатся крепко, не тает на солнце воск.
Что с акрофобией спорить, уймись-ка, мол? Следом за смертью рождение – вечный цикл.
- Вот мотыльковые, с вырезанной каймой, яркие, легкие, в пятнах цветной пыльцы.
Хитрый торговец под кофе песок калит: сказки восточной проверенный копирайт.
- Если захочется, будешь почти калиф. Выбери белые, аистова пера.
Или орлиные – держат любой поток,
Филина, чтоб стала полночь, как день, светла…
Выбери, хватит откладывать на потом, выстроив остров небесный - Теночтитлан.
Если душою ты мрачен и одинок, ворона – чёрные, будто предзимний мрак.
Здесь всё возможно, и всё в этот миг дано, и выпадают счастливые номера.
-Ройся настойчиво. - В кучу товар свалив, может, где камешком ценным блеснет руда?
- Впрочем, тебе-то зачем? У тебя – свои. Хочешь другие купить? Или…
- Нет, продать.
(с) Маркиз

Лес идёт. Лес царапает горло и режет ступни.
Он так влажен, чешуйчат, хвоист, что дышать им - табу:
никого не попросишь, мол, милый, спаси-сохрани.
Слишком поздно: бегом, кувырком и с обрыва - в траву.
Лес приходит ко многим, но ластится только к тебе
полудикой собакой: незлая, и всё же ничья.
Край мышиной охоты осколками мелких костей
метит кожу, но кровь отпускаешь по водам ручья.
Вдоль по руслу его муравьиный шевелится храм.
В голове - паутина: прекрасно не знать ни черта.
Пить, прижавшись губами к болотным пружинистым мхам,
твёрдость ягод незрелых и камни по Брайлю читать.
Вместе с кожей сдирать прикипевшие капли смолы.
Передразнивать птичий тревожный, мучительный звон:
далеко-далеко, в королевстве у края земли,
грампластинка играет, и рушится Иерихон.
Ты не сторож ему, и подавно ему ты не брат.
Птицы гнёзда свивают в огромных незрячих зрачках.
То ли пальцы кусаешь в тоске, то ли шляпку гриба,
а за дверью вороны, а может быть, дети кричат.

было бы славно, если бы мы говорили:
"прости меня, я совершил глупость"
"прости меня, я проявил жестокость"
"прости, это во мне говорит гордость"
и все прочие ости,
застрявшие костью
в горле - так,
что ни звука не вымолвить,
ни слова не произнести;
и только губы белеют от злости,
и сводит лопатки - нет сил обернуться в пути;
а как было бы славно:
попроси прощения и прости,
упрости,
пусть от всего останется только контур неровный,
ты потом придумаешь
новое

право, было бы славно:
разоблачить и признать ложным
всё своё сложное, всё подкожное,
отпустить другим их грехи, грешки, прегрешения

словно каждый день - прощёное воскресенье,
словно мы всегда умели прощать
(с) tovarish_zhe

Лучше тебе не знать из каких глубин
добывают энергию те, кто отчаянно
нелюбим,
кто всегда одинок словно Белый Бим
Черное ухо;
как челюскинец
среди льдин -
на пределе слуха -
сквозь шумной толпы прибой
различить
пытается хоть малейший сбой
в том как ровно, спокойно, глухо
бьется сердце
в чужой груди.

Лучше тебе не знать из каких веществ
обретают счастье,
когда тех существ,
чье тепло столь необходимо,
нету рядом; как даже за
барной стойкой
одиночество неубиваемо настолько,
настолько цело и
невредимо,
что совсем без разницы сколько
и что ты пьешь -
ни за что на
свете вкуса не разберешь,
абсолютно все оказывается едино;
и не важно по
какому пути пойдешь,
одиночество будет необходимо,
в смысле - никак его
не обойдешь.

Лучше тебе не знать из каких ночей
выживают те, кто давно
ничей;
как из тусклых звезд, скупо мерцающих над столицей,
выгребают тепло
себе по крупицам,
чтоб хоть как-то дожить до утра;
лучше не знать как им
порой не спится,
тем, кто умеет читать по лицам -
по любимым лицам!
предстоящий прогноз утрат.
Тем, кто действительно будет рад,
если
получится ошибиться.

Лучше тебе не знать тишины, говорить, не снижая
тона,
лишь бы не слышать в толпе повсеместного стона:
чем я ему так
нехороша?
чем я ей столь не угоден?
Громкость - самая забористая
анаша,
лучшая из иллюзий, что ты свободен;
и ещё – научись беседовать о
погоде,
способ всегда прокатывает, хоть и не нов,
чтоб любой разговор
вести не спеша,
лишь бы не знать из каких притонов - самых безрадостных снов
по утрам вытаскивается душа.

Лучше тебе не видеть всех этих затертых
пленок,
поцарапанных фотографий -
потому что зрачок острее чем
бритва;
лучше не знать механизм человеческих шестеренок,
у которых нарушен
трафик,
у которых не жизнь, а сплошная битва -
и никто не метит попасть в
ветераны:
потому что их не спасет ни одна молитва,
никакой доктор Хаус не
вылечит эти раны.

Лучше тебе не знать ничего о них, кроме
факта, что
те, кто всегда живут на изломе,
отлично владеют собой и не смотрятся
лживо,
если хохочут, будто закадровым смехом в ситкоме;
что те, кто всегда
веселы, и ярко сияют, и выглядят живо –
на деле
давно
пребывают
в
коме.

(С)muha_elka

Обалденные стихи по зодиакам.

Скорпион.
уходи, я сказал. убирайся. уматывай к черту,
хоть верхом, хоть пешком, хоть попутками, хоть на санях.
я не первый, не третий, и даже не двадцать четвертый -
ты найдешь себе лучше, умнее, красивей меня.

топай прямо и прямо, там вскорости будет дорога,
и по правую руку - деревня, а слева - лесок...
может, я не змея, только я ядовитее многих,
без тебя будет легче - раз этак примерно в пятьсот.

уходи. будет теплая ванна, обед и постелька,
я останусь. так надо. я лучше умею - один.
смерть-старуха подавится мной. вместо мягкого тела
на зубах будет только колючий и жесткий хитин.

уходи. нету сил видеть эту несчастную рожу,
и не надо моргать, пряча слезы обратно в глаза.
я ведь старше, салага, тебя и по званию тоже -
мой приказ: убирайся. не вздумай вернуться назад.

уходи. я прикрою.

Дева.
Мария смотрит в небо и ищет Бога,
найти не может; может, надеть очки?
Мария курит, только совсем немного,
ее считают хамкой и недотрогой
за стрижку и игольчатые зрачки.

а у нее всего-то - замерзли руки,
в кармане дырка, в сумке живет медведь
сто раз зашитый, плюшевый и любимый,
Мария смотрит метко, стреляет - мимо,
мечтает бегать осенью по траве.

а у Марии - кольца на тонких пальцах,
на кухне - кофе, в аське - опять молчат.
ее учили падать, вставать и драться,
но как, наверно, стоило огрызаться -
она соображает лишь через час.

уже три семилетия за плечами,
а Бог not found.... error and try again?
она умеет все: не рыдать ночами,
готовить, флиртовать, даже ставить чайник,
будь ведьмою - летала б на кочерге.

будь ведьмою, водой, орлеанской девой...
и скоро двадцать два на календаре.
Мария опускает взгляд - прямо, влево,
потом глядит направо и видит Еву,
ей Ева улыбается, как сестре.
(с) московский волколис
Остальные тут: http://wolfox.livejournal.com/106857.html

Не охоться на здешних фей: это вам не тут,
здесь убьют, потом догонят - еще убьют,
выпьют досуха, влагу всю по полям прольют,
жизнь не жаль свою?

обернутся саламандрой, змеей - и в лес,
ни один сыскной кобель не берет их след,
серебро их не убьет, не удержит клеть,
ну куда ты влез?

под рубашкой видишь шрамы? смотри, смотри,
зубы этих фей - острее, длиннее бритв,
колдовство и шестеренки у них внутри...

не дыши. замри.

может, в ночь тебе приснится, что ты бежишь -
саламандрою, змеей, босиком по ржи,
за спиною - шелест крыльев и скрип пружин,
а в руках - ножи.

и когда ты обернешься - рыча, визжа,
солнца выплеск разобьется о гладь ножа,
ты увидишь... право, парень, тебя мне жаль.

жилы не дрожат?

ну, иди тогда к завскладу, возьми ружье
и одежду. койкоместо теперь твое.
час до полночи - отбой, семь утра - подъем.
понял? дуй. адье.

и откуда вы беретесь - огонь в груди,
бестолковые, смешные; что впереди?..


кто стучится? доброволец еще один?
ты входи, входи.

(С) [info]wolfox

Старше. Развратней. Строже. Закомплексованней.
Серый. Подпалины. Метр-пятнадцать - холка.
Он из породы самых ужасных оборотней.
Волк он,
который
превращается тоже в волка.

Разница в цвете шерсти и настроении
Разница в чувстве голода и рычании,
Разница в интонациях, приручении,
разница в ощущеньях по окончании.

Белые зубы такие же ледяные,
Жесткая шерсть остается такой же жесткой.
Только уходят твердые колтуны и
Старый вожак ощущает себя подростком:
Тем, тонколапым, недавно еще родившимся.
Тем, как вино, бегучим, не настоявшимся,
Легким, как дым, не сразу остепенившимся,
Тем. Молодым.

Ни разу не превращавшимся.
(с)sir_archet

И ладно бы постучался, хотя бы из вежливости. Ладно бы заглянул в окно: можно, мол, мне зайти? А он идет, как к себе домой, молчит, как немой, не здоровается, как не мой, пропусти, впусти. Ты у себя дома, а он – в пути, тебе до него еще расти и расти, у него даже шарф из седой шерсти и в глазах черти, чего его зря трясти. Иди, говорю, руки мой.

А руки у него холодней зимы, ты бы еще попросила у него денег взаймы, ты бы еще попросила его полы подмести, глупости. И он садится за стол, устал, а ты ставь на стол, чего Бог послал, он не будет есть, но ты достань салфетки, тарелки, противень. Он не спросит «что у тебя, пирог?», ему все равно – что творог, что горох, а ты поставь еду, как сдают урок – и садись напротив.

Он выплевывает слова, он их давно носил, он давно молчал из последних сил, он их выдыхает, рассказывает, вздыхает, воздух вдыхает, весел, и, кажется, отдыхает от всего, что его окружает – и бесит. А меня не бесит, я же не у него внутри, я в игре замри, я в глаза смотри, а главное, время не пропусти, когда он скажет: умри. Отпусти.

Я тогда встаю, подхожу к краю, воздуха в грудь набираю – и умираю. А он за мной, летит, как шальной, смеется, как заводной, он на небе не добрый, не злой – он там свой, как облако над скалой. Как рассвет в горах, как журавль в руках, как огромное больше неба «ах», он там всегда один, как монах, а я рядом с ним, рукавами путаясь в собственных снах.

А если бы ты, кричит, не умерла тогда, то до сих пор пасла бы свои стада, доставала бы сметану со льда, еда, страда и прочая ерунда. А я киваю – конечно, да, рукава закатаю сейчас, не беда, лечу-летаю, собой горда, а потом спрашиваю тихонько: «назад – когда?»

А он услышал и как воздух выпустили. Как из пушки палили-палили, да все ядра вылетели. Было много всех, а теперь все ушли и только мы остались, одинокие корабли. И он говорит - да пожалуйста, только потом, предупреждает, не жалуйся, назад не просись, не оправдывайся – мол, смелая была, да вышла вся. Летит, как с листа, распоряжается, и я знаю уже – обижается, расстраивается, снижается – иди, говорит, пожалуйста.

И снова кухня моя и мука в горсти, и тут меня начинает трясти. Только бы он еще раз сумел зайти, только бы еще раз меня выпустил. Мне-то не привыкать выть на звезды, мне пока рано летать, а ему поздно, у меня дом в мирах, а у него воздух, мне еще рано во мрак, а ему поздно, он уже был в бездне, ему дом небо, он только во мне ни разу не был, а ведь мне совсем недолго осталось здесь. Пусть только помнит, что я у него есть.
(с) neivid

В дверь постучи —
Тебе не ответят.
Вновь постучи —
Тебе не откроют.
Вышиби дверь —
И увидишь тогда,
Что путь свободен
И дом свободен,
И в дом этот можно
Войти без труда.
Так и в любви, и в жизни бывает..
Но не всегда.
(с) Деснос

Тысячу раз мы шлялись через тень на плетень,
в мыслях менялись по тысячу раз в день,
менялись одеждой, но так и не стал похож
друг на друга, родней не сделались ни на грош,
менялись лицами и понимали: врёшь,
вот как лицо моё на тебе смеркается и прощается -
так оно отражает то, что в нас возвращается.
Дышит. Молчит. Не просит даже воды.
Весть его разлетается на молекулы пустоты
в моём дырявом кармане. Так всегда и бывает.
А вода ключевая быстрым светом стекает с горы, сверкает.
Она такая. Мы не такие. Так всегда и бывает.

Отражённые всеми несчастьями,
сожжённые в мыслях тысячу раз,
степью бесплодной, болотами мы возвращаемся –
есть ли хоть кто-нибудь среди нас,
кто, места эти вспомнив, родиной не зовёт,
знает, что делает, кем он сюда идёт?
Помнит: всё, что я выучил, всё, что перечитал,
всё, что перешептал в одиночестве по ночам,
то, что перекричал и перемолчал –
только это будет моим мечом,
будет моим, непокорным другим мечам –
я его от рождения намечтал,
я его до рождения намечал,
всё, что вымучил, всё, что перечеркнул,
станет моим – я пойму его, я возьму.
Не для защиты и не для казни, не для войны
мы таким безоружьем вооружены.
Где же те, кого я разоружил, где они, через кого я перешагнул?
Тысячу раз умер, тысячу раз жив,
в памяти или вне, где бы вы не – а всё равно во мне,
каждый из нас в каждом из нас тонул.
Значит, вернёмся вместе – каждый из нас пропал,
до сих пор ждёт, кто бы его вернул.

Тысячу меток раньше, тысячу слов спустя
всё-таки возвращаемся – и поём.
Тысячу лет желавшие бытия,
тысячу раз сожжённые бытиём,
мы поём, а потом орём, и опять вопим и поём,
а потом парим! а потом горим!
потом поток! потоп! а потом – потом!
А потом опять возвращаемся и поём:
спасибо тебе, спасибо, спаси, спаси.
И пусть я даже себя не могу спасти,
а сам ещё собираюсь других спасать,
не перестану за это благодарить -
за горе, ужас, свободу и благодать,
и кроме них, нечего мне желать,
хотя зачем же я буду сейчас просить,
когда у меня так много сейчас отдать.
Пока меня так много – я могу говорить:
не зря я болел молчаньем целую жизнь,
не зря душа разрушалась долгую смерть,
пока говорю – могу на тебя смотреть.
Не зря это продолжалось тысячу лет.
Не зря мы есть и не зря нас нет, но приходит свет,
и мы со скоростью света жили – так времена идут.
Я не хочу сказать, что мы уходили
и приходили. Мы были тут.
И поныне тут.
(с) Рунна

У них перемазаны пальцы в латыни, и в прахе, и в вишне,
Они достроят мой облик, конечно, сами.
Я очень хочу остаться, но мой голос настолько лишний
В глубинах сирени, которой май рассчитался с нами.
Я возвращаюсь, жарю яичницу, цыкаю на пламя.
За мною вползает война, вносит меня в списки павших, предавших, падших,
Я не очень могу отследить, где мой долг, где просто несчастье,
Дракона можно поймать, если в мутной воде и с такою снастью,
Можно птиц насбивать, ниже туч никогда не летавших.
У политиков религиозность в ушах как вата,
Любая публичность сопряжена с элементами мата,
И в эти-то дни росток эмоций пробился сдуру
Сквозь асфальтовый пласт чудовищной лжи, о Боже!
Убеждаешь ее, создаешь до небес ей морок,
Всем собой безоглядно ложишься на амбразуру.
Я не могу любить, подрываясь на каждый шорох,
Мне нужно знать, что завтра настанет все же.
Очень мудро воспитан, я владею стратегией флирта,
Я обучен любить, на устах моих мед и клевер,
Но опять прорезает закат белый след стеклянного лифта,
И опять Шагающий Замок, скрипя, откочевывает на север.
(с)genji_hikaru
ЖЖ автора: http://genji-hikaru.livejournal.com/tag/

В пятнадцать казалось, мы знали истину наперёд:
Кто будет мерзавцем, кто - другом, а кто соврёт..
И вот мы сидели с тобой и сутками напролёт
Искали какой-то смысл в красивых фразах..
Я красила ногти, мешала в стакане лёд,
А ты слушал треки с отчаянным женским джазом..
И даже тогда у тебя был цветной iPod,
Хотя большинство и не видело их ни разу..
И каждое утро мы прятались по углам,
Такие не взрослые, не циничные и не злые..
И все эти блёклые шрамы, ранения ножевые
Казались далёкими и не страшными смелым нам..
Мы много смеялись, худели в месяц на килограмм
И были уверены, что так и останемся молодыми,
Хоть каждый молился каким-то своим Богам,
И что-то своё почитал образцом святыни..

Теперь мы пьём кофе со сливками по утрам,
Листаем журналы, спешим на работу в синем..
И любим кого-то, и детство уже бессильно..
И вязкая осень течёт по сухим рукам..
(с)Дарья Овчинникова

Вот он, мой город - вертится по оси, солнце зажато снегом внутри вселенной; белое марево - сколько его просил - до горизонта видимой Ойкумены. Таять снежинкой, видеть на шаг вперед, прятать ладони в мнимом тепле карманов, падать на землю, на серебристый лед, где новый год ваш?
Мне говорят, что рано.

В комнате праздник, а в коридоре - тишь, елка хвоей пахнет так нестерпимо, в три часа ночи ты почему-то спишь. Дедушка, слышишь - хочется быть любимой, чтобы шампанское пачкало потолок в шумной компании, где все друзья и братья, дедушка, слушаешь? Хочется новых строк, новую шапку с помпоном, чудес и платьев.
Двадцать восьмое смотрит с календаря, снег заметает все мои злые мысли. Это не ад - просто конец декабря, и для меня он имеет не много смысла.
Здесь все так зыбко, наледь звонков друзей, где все, кто нужен, словно вода и воздух?
Выбиться в пешки из боевых ферзей.
Видеть, как падают к ночи чужие звезды.
Холод в маршрутках; здравствуйте, по газам; будьте добры, перезвоните позже; где-то простыла - умница, что сказать. Минус четыре, и шелушится кожа.

Быть бы канзасской девочкой Элли Смит, верить в зубную фею и, может, Санту, не понимать подтекста столичных СМИ, жить беззаботно, выучить эсперанто, топать по желтому, яркому кирпичу, верить, что сказка кончится хэппи-эндом..
Мы не в Канзасе. Я обо всем молчу и заплетаю в косы цветные ленты.
Если все плохо, нужно лишь выпить чай, лечь и поспать.
Лучше - часов двенадцать.
Двадцать восьмое. Холодно. Не скучай. Встретимся в новом.
Точка.
Конец абзаца.
(с) Арька

Господи, здесь немного страшно и очень грустно,
Тридцать три окна, ворох ломких книг, ни одной двери,
В ста углах - драгоценный хлам, в ста - темно и пусто,
А еще в одном - желтоглазой зверюгой - шестое чувство.
Вот так, если вкратце, я, Господи, выгляжу изнутри...
(с)