она еще проверила - ладом ли
закрыта дверь, защелкнут ли замок...
я сердце обжигаю о ладони,
желая только, чтобы звук замолк,
терзающий кишки мои, как струны,
не первый день. она - сняла пальто,
нажала кнопку чайника... кастрюли
едва заметно тренькнули про то,
что их давно не грели. запах чая
смешался с запахом ее passage d'enfer,
мое сердцебиенье учащая
- вчетыреразаввосемьвтридцатьдва -
безжалостно. и, колотясь по жилам,
желанье ею обладать до дна
меня сжирало. жестко, как пружина
животная и жадная, она
пустила кровь мне, позволяя пульсу
взорваться фейерверками и чуть
замедлиться. дверной звонок. "обуйся,
рубашку застегни, как я хочу
тебя!" и белозуб, и весел
любовник, пахнущий лавандовым бритьем...
а небо будто ничего не весит,
когда мы вместе по нему бредем.
***
такое число - всего лишь повод
смотреть не тебя неотрывнодолго,
смотреть с беспомощностью слепого.
и год надкушен, и рот надорван,
подобно конверту с открыткой зимней.
смотреть на тебя, ощущая воздух
вокруг тем плотней и невыносимей,
чем дольше глаза остаются возле
твоих, розовеющих от спиртного,
нежнейших мочек и шейки белой.
ну что же, милая, значит - с новым.
и счастья кипящего вам обеим.
***
ноябрь. первое. не спится. гололёд.
раскрытый ворот обнажает шею -
приманку, на которую клюет
простуда. и медлительность движений
/когда к губам подносится бокал,
наполненный, как будто бы в субботний,
во всякий вечер - капли по бокам
текут, текут/ стремится беззаботней,
беспечней, безответственнее стать,
чтобы тепло, почти что инстинктивно,
внутри сосредоточилось. гнезда
сумятица. пришептыванье стинга.
зеленый с белым снег. двора капкан.
в зрачках напротив темный мед тягучий
намешан с мокрой солью - по бокам
текут, текут две капельки. и случай
меняет все. и хочется болеть
с горячим лбом. и, встав на светофоре,
держаться за руки. дождя кордебалет
по сцене подоконной ксилофонит
упрямой сотней пяток. и /пока
на порошок так щедро небо/ выйти,
ноздрями дернуть, захмелеть. покат
склон лба - собрать с него за каплей каплю, выпить
забот густой янтарный сок. летят
снежинки-мальчики, по-детски ветер хнычет.
мне тридцать лет, спартанское дитя,
и эти цифры очень кстати нынче.
***
упрямых фантазий моих испарина -
бери и пей, и пьяней. испания?
китай? египет? тайланд? америка?
материков материнство меряя:
словамишагаминочнымистонами
белымисловновтуманестопками
анисовойводкирукамисмелыми
губамиещесмелее. исследуя
материков материнство, бешено
хочу тебя удержать на бежевом
диване зрачком воспаленным крапинку
такого же цвета бессильна. радио
чуть дышит. и ночь чуть жива. и вроде бы
снежок, и одеты вполне по погоде мы
для пеших прогулок по страхам. милая,
каким бы вином тебя не кормила я,
упрямых фантазий моих испарина
волнует нежней и напористей! спали на
подстилках из слов невесомых. опиум
вдыхали. на землю большими хлопьями
слетала зима.
***
потеря крови равна, пожалуй,
потере девственности. и ярость
сначала в ладонь мою зубы вжала,
чуть позже заплакала... засмеялась…
сыграла бедрами два аккорда,
изящно подчеркивая блаженство…
потом закричала, срывая горло
(почти как я – горячо и женско)…
затем затихла… спасибо, Тацит,
мне Ваши фацилиусы милее
других – не удастся от ампутаций,
чтоб стать нежнейшим из всех смирений,
избавиться.
***
в этом тире, где оружием - пальцы, а мишенью - щека,
все призы для тебя, моя самодельная гордость.
ни один заезжий стрелок тебе не чета!
забудь, черт возьми, о проверке на профпригодность.
упражняясь чаще, ты сможешь, наверняка,
попадать в сердцевину с завязанными глазами.
в этом тире, где оружием - пальцы, а мишенью - щека,
ты станешь легендой, моя всеобщая зависть.
твои руки утратят мягкую слабость щенка,
амплитуда движений кистью станет богаче
в этом тире, где оружием пальцы, а мишенью - щека,
я запомню тебя, моя молодая удача.
и, запомнив, выйду, дверь за собой прикрыв,
затянусь глубоко – то ли табак? то ли ладан?
мы с тобой – две пешки одновременной игры
на хрупкой доске из печенья и шоколада.
***
моя тоска тяжелей воды.
моя бессонница крепче спирта.
удар часов, как удар под дых,
и шепот мамин взбешенный: «спи ты!»
и голос мамин звучит легко -
не уцепиться - настолько гладко
текут все гласные... телефон.
зимой обласкана Ленинградка.
и дом, моргающий в темноте,
окном под облаком, ожидая
меня. сломав притяженье тел,
ладонь прощанием обжигая,
целую твой рот глубоко - дыши,
люби меня нервной и непохожей
на прежних. капелька живанши
сквозь поры просачивается под кожу,
чтоб там остаться, диктуя ритм
ладоням, сердцу, изменам, браку.
в глазах расплескан ультрамарин.
он твой. ты хочешь его обратно?
***
все выходные по спирали,
как от себя, сбегать из дома:
в сто сотый раз не успевали,
такси ловили на Садовом,
столицу, словно море, морща
колесами, шагами, бегом.
и на бегу глотали молча
обиды с кофе. за обедом
вином желудок украшая,
чтоб беззаботность стала дерзкой.
вдруг осознала: я большая -
совсем нет времени на детство,
на репетиции взросленья,
на поиски себя в квадрате
отдельно взятой спальни. злее
во рту соленый привкус драки
с самой собой за тёплый жирный
домашний сон в диванном чреве.
когда мы встретимся, скажите,
вы мне откажете в ночлеге?
***
мой ласковый ад пахнет сливочной карамелью,
зелеными помидорами, хлебушком, перцем белым.
чувствую холод лопатками и немею -
я больше не верю ни в шрамы, ни в децибелы.
вся эта конструкция держится на шарнирах -
гибкость легко приписать боязни паденья.
бессонница снова сегодня со мной шалила,
как ловкий крупье, меняя огонь на деньги.
теперь ты знаешь моих наркотиков тайну –
зависимость от « » объясняет десяток меток.
имя твое по нёбушку раскатаю,
кончиком языка ощупаю миллиметры
каждой из букв, к коим рот мой приучен крепко -
вряд ли смогу называть тебя по-другому.
танцует танго трехногая табуретка,
и я по-ковбойски цепко держусь за горло.
***
замерзли пальцы. и твое тепло,
особенно востребованное этой
зимой изголодавшейся, легло
под левый бок и грело рану. эхо,
оставшееся в венах от войны,
по телу плавало лениво, натыкаясь
на льдинки алые. колени сведены –
попробуй пригласить меня на танец?
****.
я могла бы всю ночь заниматься с тобой любовью,
раскрывая тонкие вены свои для тебя, как объятья.
или шрамом височным смерти считать в обойме,
удивляя тебя этой тягой к металлу. опять я
забираюсь в фантазиях выше. шептать "изыйди!"
нынче самое время - спроси у трепещущих бедер,
по которым рисуют руны мой теплый змеиный язык и
- на градус прохладнее - губы. этой дикой животной йоги
постигая гибкую азбуку, незаметно взрослею,
складка рта становится тонкой и ироничной…
я могла бы всю ночь заниматься любовью с нею,
раскрывая тонкие вены свои для нее, как птичьи
крылышки, изначально сомкнутые в ладони.
или шрамом височным поцелуи считать, покуда
мой хромающий ангел идет по воде и тонет.
я могла бы всю ночь отдаваться себе, под утро
ощутив безысходность. тела вспотевший лоскут
слишком тесен для страхов и слишком тяжел для выгод.
на запястья капаю мускус - стремленье к лоску
лишний раз выдает мое желание выбыть.
я могла бы. я с детства в себе тренирую это –
оригами из ласк и мозаику из укусов.
притягательность данного, черт бы драл, пируэта
для меня - будто опиум. мягкие вены густо
и легко, как ручей, будут нежить тебя, лелеять
все капризы твои, все шалости, все обиды.
снег сегодня, ты знаешь, мне кажется, чуть белее,
чем в тот солнечный вечер, когда ты меня
***
там девочки пахнут анисом с корицей,
а женщины носят на бедрах капканы
с запасами слабости жаркой. кадриться
к ним может любой казанова. какао
и хлеб ждут наутро его у постели,
вспотевшей слегка от любовных усилий.
кошмар понимания, что опустели
глаза, чьей отчаянной нежностью синей
и ты заразилась бы за ночь, пожалуй,
сойдет за десертную ложку, которой
он выскоблит сердце до дырок, пожара
остатки внутри заливая кагором
густым и тяжелым, как (…) великолепно!
он даже смеяться начнет от восторга
идеей пронзительной. крошечки пепла
с похожим на сон ароматом востока,
сознанье пленяющим дымчатой шалью,
его убедят в правоте для чего-то.
на раз-два-три-вальс в такт шагам задышали
два крылышка лёгких с узором чахотки;
застукало сердце, взрывая аорту
грудную; ожили шарниры суставов…
в себе унося предвкушенье аборта,
он выйдет на улицу – юный и старый
единомоментно, как опытный феникс,
уже изучавший тоску. наслаждаясь,
эспрессо проглотит в уютной кофейне
и, дабы продолжить беспомощный танец,
у старой цветочницы купит тюльпанов,
столь алых, что будто бы капельки (…) браво!
снежинка почти незаметно упала,
его догоняя: еще раз направо –
по улице вниз – до подъезда – на пятый
этаж – ключ вставляя неловко – прихожей
интимность – халата доспехи напялив,
усядется – кресло обтянуто кожей
такой ароматной, что хочется плакать
от жалости к зверю – глаза ее вспомнит
ночные - на бронхи положит заплатой
ее поцелуй - сразу перца и соли
потребует тело – коньяк шоколадный,
янтарный ручей с ароматами жизни,
пропустит по нёбу – чертовски желанной
она ему будет – и скальпель «держись же!»
прошепчет, легко подставляясь под пальцы.
он, кровь декантируя ловким движеньем,
попросит себя про себя «улыбайся»,
мизинцем прочертит дорожку на шее -
так двоечник неторопливо и смело
волшебные страны рисует на карте -
шепнет про любовь ей откуда-то с неба,
прохладной рукой опрокинув декантер.
забавный герой предпоследнего кадра,
он снова забыл перед смертью побриться.
там женщины носят на бедрах капканы,
а девочки пахнут анисом с корицей.
кривясь зеркально, падая в пол лицом,
губы размазывая о белоснежный кафель,
я себя чувствую раненым подлецом,
слепым партизаном, нуждающимся в адвокате.
прости мне меня, эту слабость не быть собой,
но быть особой - удобство подобной маски
равно доспехам. скомканный носовой
платочек-кляп очевидной червовой масти
держу зубами. так держит добычу волк,
шальной от крови, от страха ее запомнить
на вкус, как любовь. не знающий ничего,
что бы сумело его наконец заполнить,
убить чувство голода вовсе, заставить спать
всю ночь щенком, сжимающим в лапах мамку...
но мир будет влажным, теплым. придет весна
и адским листочком высунется приманка -
подснежник.
***
я брежу. бережно брежу. безбрежно брежу.
будто больной, обезоруженный лихорадкой.
твоей мятной слюны инъекция нужна мне не реже
пяти раз в день. и усиленный троекратно
постельный режим. пожалуйста, положи на виски ладони,
хрупкая девочка-гейша, манга моих бессонниц.
двадцать девятый ноябрь секундами небо доит,
как будто деревенскими крупными пальцами. невесомей
капелек снега, сочащихся из серого полотенца
облака, смятого крепкой предзимней хваткой,
дымчатый смелый взгляд. и сладко, что никуда не деться
от этого взгляда-наручника. мягкий, ватный,
удушливый, словно петля на моем стебельковом горле,
бред о тебе без тебя, но с тобой в сверле позвоночном.
***
борьба как повод тел соприкоснуться мне
близка - я верю в секс и равно верю в драку:
в багровое пятно по снежной простыне;
в твой выпачканный рот, изящнейший из дракул;
в отметин торжество; в умение кричать
от боли и любви. клейма оставив жженье
на плечике твоем - откуда ты и чья –,
я губы оближу. я затяну ошейник
чуть туже – поводка чешуйчатый язык
ладони ублажит десятком нежных фрикций.
мы будем постигать любовные азы,
законы игр муз и музык. отравиться
твоей слюной легко – хмельной ее бальзам
мне хочется цедить неспешно, будто опий,
читая по слогам в серебряных глазах
пронзительную вязь, что мы свободны. обе.
предчувствие зимы. снег выстирано бел.
багровым на снегу такой написан вывод:
«свобода выбирать хозяина тебе
доступна, как и мне раба доступен выбор»
запреты запретим, устроим карнавал,
пятнадцать раз на дню с тобой мы сменим роли!
уснем... теплом руки стекая по ногам,
я разбужу тебя, мой хрупкий иероглиф.
ты вздрогнешь, ощутив желаний дерзкий бунт;
ты мне подаришь сна прозрачный мятный слепок.
любою будь со мной - собой со мною будь.
я только улыбнусь. и застегну браслеты.
freedom is deciding whose slave you want to be (c)
1.
и каждая из нас найдет себе пажа.
мой будет смуглокож и светлоглаз,
и юн, наверняка, и жарок, и поджар.
растения его прозрачных ласк,
как сорняки сильны, нежны, как сорняки,
как сорняки, вгрызаясь в чернозём
моих волос, цветут. коснись его руки –
нефритовая жажда поползёт
по кромочке ступни, по пальчикам, наверх
к развилке бедер. ртом сжимая крик,
я молодость его приму как фейерверк,
взрывающийся искрами внутри
меня. смотри, смотри! как плещется пожар
в моих зрачках, как сводит своды стоп...
и каждая из нас найдет себе пажа,
игрушку, блажь, мальчишку, лепесток
2.
и каждая из нас найдет себе пажа,
игрушку, блажь, мальчишку, лепесток
ты выберешь себе, копаясь в купажах,
нетерпеливый впрыскивая стон
в смешенье винных слез, слепого дикаря.
он будет бледнолиц и синеглаз,
как мальчик кай, дитя любви и декабря.
твой влажный шелк, твой ласковый атлас
на ощупь рассмотрел до «дааааа». ты выпьешь шот -
его губы закушенной рубин
тебе гортань легко и дерзко обожжет.
ударь его за это. не груби,
но лишь ударь, вложив в замах ладони гнев,
и высоси пощечин пряный яд
из брызнувшего рта. в ноябрьском окне,
мерцающем призывно, как маяк,
ваш зверь танцует танго. мягкий шаг
танцора предназначен для двоих.
и каждая из нас найдет себе пажа.
и мы однажды познакомим их.
3.
и каждая из нас найдет себе пажа.
и мы однажды познакомим их.
и будем наблюдать, как робко, не спеша
они идут друг к другу, динамит
зрачков скрывая под портьерами ресниц;
как жмут ладоней листья; жадно как
вдыхают дым сигар, себя мешая с ним;
как обнажают шеи в синяках,
бахвалясь. орден чей свежее? у кого
жирней запас медалей наших ртов?
касанья глаз равны касаньям рукавов,
а шахматы в заброшенном шато
равны дуэли... твой подснежный господин
сжимает в тонкий луч соцветье губ.
медовый мальчик мой, склонившийся над ним,
взъерошенный, как будто на бегу,
ласкающий себя бесстыдно: мат и шах,
и снова мат, и засыпать без сил.
о, каждая из нас найдет себе пажа,
чтоб нежное животное бесить,
живущее внутри.
***
едва слышно приходит время танго
время отточенных движений
время недосказанности
время корриды
время игры
в бисер
***
мой нарцисс убаюкан. ты гладишь его кадык,
ощущая ладонью дыхания парашют.
сих кровавых шахмат записывая ходы,
я себя научу устойчивости. прошу
чашку кофе, крепостью равную сотне стен
или рукопожатью соперниц перед броском.
осень, пальцы в меня погрузившая до костей,
предлагает ответ, который давно иском
мной в различных изгибах различных танцовщиц, но
он настолько прост, что на веру его принять
невозможно без страха. отец закричал: «щенок!»
рассекая мне губы визжащей змеей ремня.
…пацаненок по лужам, мешая с дождем вино,
из разорванной пряжкой губы текущее, в ночь
убегает, уже не домашний, уже иной,
не щенок, черт возьми, а, скорее, совсем щеночек,
одуревший от боли, которая бьет ключом,
как родник, газированный криком. возьми его,
обними безнадежно-надежно, сожми плечо,
что на ощупь, пожалуй, прозрачнее моего,
но не бойся сломать, он сумеет сломаться сам,
отдаваясь тебе, он разденется до души…
осень, пальцами рыжими рвущая адреса,
почеши мне загривок, побалуй, повороши,
прежде чем отвечать на вопрос, приласкай меня,
пенетрации зверство обильно смочи слюной -
и скажи, почему я боюсь ее, как огня?
и огонь – почему - так боится пойти за мной?
***
мой лоб в икре серебряных испарин.
пижаме горячо от ожиданий.
я, обессилев, вытеку из спальни,
и, лабиринт паркета обжигая,
к тебе, мое нежнейшее растенье,
подранок пубертатных перестрелок,
вкрадусь, замазывая след от тела тенью,
от тела отслоившейся. быстрее,
чем вьется эта тень, чем струнка лопнет,
на скрипочке во сне твоем миндальном,
я выскользну из тонкой кожи хлопка,
от предвкушенья раскаленной. далее
под паранджу сатиновых простынок,
под ободок твоей ночной сорочки
ужом ползу. движеньями простыми
тебя до капли узнаю. на ощупь
смотрю твой сон. и знаю, что погубит
меня внезапность пробужденья. невод
затянется - мальчишка гумберт гумберт
блестящим дулом успокоит нервы,
по белоснежной стенке грубой кельи
разбрызгав восемнадцать алых маков.
«- горячий кофе. так, как Вы хотели.
- а девочке, пожалуйста, томатный
сок…»