Ох уж это дурацкое иррациональное желание, которое возникает, словно какой-то едва уловимый фон, предчувствие-ожидание, ухваченная краем глаза тень возможного - и произнести-то стыдно, не вызвав ассоциации с мечтаниями классического неудачника или же гипертрофированным оптимизмом модных журнальчиков - изменить свою жизнь. И оно ведь, с*ка, не уходит, становится все настойчивее и требовательнее, и не дает покоя, из неясного предчувствия становясь сначала мыслью, которую стоит обдумать, потом, глядишь, даже планом - примерным, конечно: "А что, если так...", и, в наивысшей своей точки - чем-то вроде потребности, перерастающей в необходимость сделать это немедленно, прямо сейчас. В этом много тоски: «А ведь могло бы быть совсем по-другому!» Я. Мир. Люди вокруг. Своя собственная история. Вечные метания: "А что было бы, если бы". А что же делать, как вообще можно жить, если каждый, самый маленький и незначительный выбор, вроде того, надеть утром синюю или красную футболку - навсегда - навсегда! - уничтожает отвергнутую альтернативу, которую больше никак нельзя призвать к жизни, кроме как в таких вот внезапных вспышках, похожих на спазмы?!
…Спазмы при кашле, когда сокращается мускулатура дыхательных путей - выкашлять, выплюнуть из себя наконец это что-то, что сидит внутри и не дает покоя. Как будто это что-то попало не в то горло. Встало поперек горла. (Еще можно быть чем-то сытым по горло, взять кого-то за горло, приставить нож к горлу, ощутить в горле ком и, когда станет уж совсем плохо, кричать во все горло). Хотя, может быть, это можно еще сравнить с теми спазмами, которые не дают вдохнуть при плаче. Тогда получится очень ванильно (кажется). «А что, если бросить все это к чертовой бабушке, и стать совсем другим человеком?» - «А хрен тебе, ничего ведь не получится», - знаешь, и от этого становится совсем невыносимо. Как будто смотришься в зеркало, а видишь не то, что есть, а то, чего никогда не будет.
За*бало!

...но все же с уверенностью можно говорить о том, что понятие духовности не имеет совершенно никакого самостоятельного статуса в психологии – оно будто бы совершенно невидимо для большинства научных психологических теорий. Естественно, это отчасти связано с историей как российской, так и зарубежной психологии. И, если в России имело место почти намеренное «изгнание» духовности из области психологического изучения (потому что психология должна быть материалистичной), то за рубежом доминировал принцип научности, доступности для изучения. Без сомнения, существуют теории, которые с этим принципом не слишком согласуются – тот же психоанализ с его идеей бессознательного, которое, конечно, не является морфологической структурой мозга, но скорее представляет собой метафору, теоретически изящную и практически более чем полезную. Иной взгляд на проблему предлагают, наверное, только экзистенциалисты, причем принадлежащие к обеим ветвям этой школы – как религиозной, так и атеистической.
В России существует, конечно, так называемая христианская психология, но, по-моему, стоит оставить людям от религии попечительство о душе (если она существует), в то время сферой внимания психологии может стать душа совсем другая - та, которая "психе" - и их не надо смешивать. Точно так же не исчерпывается понятие духовности всякими околоэзотерическими изысканиями, аурами, биоэнергиями и т.д. Так вот, хотя в психологии уже не столь явно присутствует тенденция к дегуманизации и механизации (например, сейчас мало кто согласится безоговорочно, что мысль - это рефлекс, и что все человеческие проявления, даже такие, как социальность, культура и, да, духовность, детерминированы инстинктивно - в конце концов, цитируя В. Франкла, вряд ли кто-то хочет жить ради своих защитных механизмов и готов умереть за них), все попытки ввести понятие духовности в научный круг психологии подменяются попытками создать психотехнику духовности, или, если угодно, психотехнику гуманизма - но даже пресловутые роджерианские "эмпатия", "безоценочное принятие" и "конгруэнтность" - это не столько техники, столько изначальные установки терапевта - что-то вроде его личной философии (неслучайно психологическая теория К. Роджерса из «Недирективной психотерапии» стала сначала «Клиентцентрированным», а потом и вовсе «Человекоцентрированным» подходом). Это в том числе связано с проблемой поиска общей методологии психологии. Трудно (да и нет смысла) оспаривать современную тенденцию к созданию системных, сложных многофакторных моделей. Когда говорят о системности, подразумевают, во-первых, холистичность системы – несводимость к сумме элементов, взаимодействие законов гомеостаза и развития, взаимообусловленность и т.д. Но единственная системная модель, в которой, помимо биологического, микро- и макросоциального, поведенческого, психологического уровней есть еще и уровень духовный (био-психо-социо-духовная модель) была разработана в контексте аддиктологии, а именно – наркологии (что само по себе не удивительно). Современные системные модели (в частности, когнитивно-бихевиоральная психотерапия) обладают большими интегративными возможностями, но такими же возможностями обладает и ряд экзистенциальных психологических моделей, т.к. они своими корнями уходят в философию, которая всегда стремилась к целостному рассмотрению человека как бытия-в-мире.
…Отдельный аспект проблемы, который меня занимает – это психотерапевт «в» и «вне» кабинета – то есть вопрос о некоторой самотождественности этих двух фигур. Ответа у меня нет. С одной стороны, дико выглядит тот терапевт, который «в» кабинете конгруэнтен, эмпатичен и готов безоценочно принимать своего клиента, а «вне» - без всяких ограничений демонстрирует совершенно иные качества. С другой стороны, терапевт – все-таки человек, а не робот, чтобы следовать лишь одной заложенной в нем программе. Наконец, существует представление о границах в терапии – границах терапевтического пространства-времени и, да, психотерапевтических отношений (отсюда, отчасти, следует запрет на двойственные отношения – например, своих родственников и друзей лечить нельзя). Можно ли сказать, что тогда терапевт «в» и «вне» кабинета – это только часть ролевого репертуара? Но если да, то хорошо это или плохо?

Я начала записывать свои сны. Положила перед кроватью красивую тетрадку и карандаш, привязанный к ней ленточкой. Надо сказать, я не была честна перед собой: сны приходили разные, плохие и хорошие, понятные и не очень, но я записывала не все, а только те, которые, как мне казалось, несли в себе что-то большее, чем просто набор картинок, звуков и бессмысленных событий, забывавшихся прежде, чем я успевала до этой самой тетрадки дотянуться. Те сны, о которых я писала , несли в себе одновременно загадку и разгадку: я поражалась, что даже та малая часть информации, которую мне удавалось "расшифровать", сообщала мне что-то о настоящей моей жизненной ситуации.
...Но недавний сон поставил меня в тупик. И дело даже не в том, что маленькая Анна Фрейд призывала меня направиться куда-то, куда нам явно нельзя было идти, потому что это запрещено (это-то как раз понятно), но скорее потому, что она говорила со мной по-английски, и я, хотя понимала не все из ее речи, улавливала общий смысл и отдельные слова. А мысль, мучающая меня, состоит в следующем: говорила ли она по-английски действительно (но ведь это мой сон, и откуда тогда я его знаю на таком уровне?), говорила ли она просто набор слов, которые я по каким-то причинам проинтерпретировала как английский язык, или же она она как раз говорила те отдельные слова, которые я я могла понять, без какого-то общего контекста - контекст же создало мое бессознательное. Ну интересно же!

1. Теперь со всеми дверями, которые встречаются на моем пути, я обхожусь в соответствии с алгоритмом: подойти к двери, открыть дверь, войти, закрыть дверь, убедиться, что дверь закрыта, услышав характерный щелчок. При наличии любой незакрытой двери проделать вышеописанные операции. Все двери на пути от точки А до точки В должны быть открыты и закрыты в соответствии с инструкцией (см. выше).
2. Вместо "свежей сметаны" говорить - "сохранная сметана".
3. ...

Так ведь тоже бывает. Сначала человек страдает от какой-то мысли, идеи, глубоко запавшей ему в душу, пустившей корни (словно плющ, который поднимается вверх по каменной кладке), постепенно разрушающей казавшееся незыблемым, монолитным, совершенно однозначным, его мировоззрение. До того момента, когда человек уже и не сможет сказать, что он знает о мире хоть что-нибудь, кроме того, что ничего о нем не знает. Так, что не останется ни опоры, ни почвы под ногами: только пространство, изначально, по каким-то своим законам (кажется, что это его единственный закон) лишенное конечной цели, предзаданности, направления - пространство, где событие А и событие В всегда равновероятны. И здесь воля, осознавшая себя отделенной от мира, может только пытаться отвоевывать у этого пространства случайностей свое поле вероятностей, чтобы потом обратить их в возможности.
Так вот, тогда у этого человека не останется вообще ничего, никакой духовной опоры или хотя бы опоры в знании - и ему придется обратиться к нигилизму. Он, конечно, будет жутко страдать, биться головой об стену, кидаться из крайности в крайность - словом, делать все, что угодно, чтобы хотя бы ненадолго забыть о том, что ему теперь известно. И только потом, настрадавшись, выплеснув в мир десяток-другой таких вот псевдофилософских, но достаточно честных, чтобы иметь право на существование, постиков, он внезапно осознает, что то, что было раньше источником его страданий, стало новым его убеждением, фундаментом его нового мира, достаточно надежным, чтобы выдохнуть, оглядеться вокруг и задаться вопросом: "Где же я оказался?"
Да что уж там: если теперь кто-то попытается рассказать ему, в чем смысл жизни, он будет считать своим долгом доказать собеседнику, что жизнь бессмысленна и абсурдна. Он откажется принять любой другой ответ, кроме этого, он будет дорожить им, как кто-то иной дорожил бы своей верой.
Вот и думай теперь: то ли это награда, то ли просто одна большая интеллектуализация.

Жил-был человек. Был он очень несчастен оттого, что ему всюду, куда бы он ни пошел, приходилось таскать за собой неподъемную почти что ношу - страшную темную х*йню из прошлого. И так продолжалось очень, очень долго. Человек мучился, страдал, но х*йню из прошлого бросить не мог. Но вот однажды он задумался, набрался мужества, и решил посмотреть, что же за груз не дает ему жить спокойно. И тогда этот разнесчастный человек понял, что х*йня она и есть х*йня - то есть "хрень, фигня, ерундовина" (с). Но поскольку человек и мысли допустить не мог, что потратил полжизни на то, чтобы страдать из-за того, из-за чего страдать не стоит, он взвалил свою страшную темную х*йню из прошлого обратно на плечи, и затянул старое: "Как же я несчастен". Наверное, потому, что мама в детстве говорила ему: "Нельзя, чтобы годы были потрачены впустую".

Как только мы с тобой помиримся, первое, что мы сделаем - это отправимся на увеселительную прогулку по минному полю.

"Не преумножай тарелки без нужды", - сказал он себе, и поел макароны из кастрюли. Оккам улыбался ему из тени Вечности.

Он даже слишком хорошо понимал, что для того, чтобы прийти к великой цели, придется пожертвовать многим.
Что для того, чтобы воплотилось в жизнь то, что представлялось ему таким важным, таким необходимым, ему, возможно, придется отказаться от своих желаний, мыслей, устремлений и надежд. Он готов был пойти на эту жертву.
Это я к чему. Два дня до зачета. Я не куплю завтра The Elder Scrolls 5: Skyrim

Дошло до того, что даже стирка и эпиляция (!) представляются занятиями более предпочтительными и важными, чем подготовка к грядущему экзамену. Делаю все, лишь бы ничего не делать.

Однажды в детстве я чуть не утонула. Я хорошо помню, как пыталась выплыть, как отталкивалась ногами от дна, усыпанного колючими камешками и осколками ракушек, на несколько секунд поднималась к поверхности, но потом снова уходила под воду с головой. Я очень хорошо видела все: резкий уклон дна, комки каких-то водорослей, пузырьки воздуха и свет над головой, который, конечно, был совсем близко (ибо на такой глубине попросту стыдно утонуть), но, тем не менее, оставался недостижимым.
Сейчас мне кажется, что это ощущение перманентно присутствует в моей жизни: иногда мне удается подняться к поверхности и вдохнуть, но после я опять ухожу под воду.

Сегодня ощутила себя настоящим психоаналитиком. Предложила самой себе идеальную - точную и изящную - интерпретацию, которая объяснила бы мое иррациональное, лишенное смысла, мучительное для меня и для окружающих людей поведение. Разложила по полочкам, как в лучших образцах психоаналитической терапии: проекция, бессознательные устремления, язык символов. Поддалась соблазну добровольного схизиса, расщепления, отделила себя-рефлексирующую от себя-чувствующей и себя-делающей (глупости). Это была холодная, стройная, красивая теория.
Но почему-то даже от этого не стало легче.

Все чаще приходится задумываться о том, что каждый человек абсолютно одинок и изолирован от других людей. Я не говорю об изоляции социальной, о простом недостатке контактов, когда некому позвонить, если нужна поддержка, не с кем сходить в кино или на прогулку, нет; я говорю об изоляции, предопределенной онтологически, о фундаментальной отделенности людей друг от друга.
Реальности не существует. Есть лишь наше понимание реальности, представление, отражение, мысль об окружающей действительности, преломленная через нашу личность. Есть миллионы миров, которые не пересекаются и в принципе не могут пересечься. Ведь, пожалуй, каждый знает, каким одиноким можно чувствовать себя в кругу семьи, среди друзей, рядом с любимым человеком. И не потому, что они плохи, а просто потому, что невозможно пересечь границу двух реальностей: своей и чужой. Поэтому сейчас мне есть что ответить человеку, однажды заметившему, что одиночество нельзя разделить - тогда оно перестает быть одиночеством. Мне кажется, что только разделить его и можно: сделать чуть меньше, но не уничтожить полностью, приблизиться, но не пересечь, прикоснуться, но не слиться в единое целое.

Удивительно видеть, как одни люди срастаются с жизнью, существуют в ней, как рыбы в воде: без вопросов, сомнений, не осознавая границ межу собой и объектами вне-себя. Они живут так же, как дышат: не рефлексируя механизма и содержания этого процесса, ведь, как известно, рефлексия автоматизированных действий разрушает деятельность. И как иные живут, словно бы извиняясь за свое существование и ежеминутно сомневаясь: "А имею ли я право быть?" Существуют словно бы в вакууме, в невесомости, не чувствуя опоры, которая могла бы удержать их от падения в бездну абсурда и бессмысленности. Интересно, где искать причины того, что один человек знает за собой это право, а другой оказывается бессилен перед лицом сомнений и тревоги. В раннем детстве, в тех выборах, правильных или неправильных, которые совершает человек, осуществляя движение по траектории своей жизни от рождения к смерти, или, может быть, в воле слепого случая, который одних делает счастливыми, других - несчастными, одним позволяет родится в мир близкий и понятный, другим - в мир чужой и пугающий, враждебный.
Тогда становится ясно, что неуверенность в себе, застенчивость - нечто большее, чем просто следствие детских травм и приобретенных комплексов, в основе этого лежит нечто гораздо более глубокое - сомнение в своем праве быть.
И как таких людей воспринимают окружающие: относятся ли к ним с жалостью? с презрением? с неприязненным недоумением?
И как жить такому человеку, для которого каждый шаг в жизни - шаг по тонкой нити, натянутой над пропастью.

Когда твои когнитивные схемы составляют убеждения типа "Нужно быть сильным", "Нельзя показывать слабость", "Никогда не проси о помощи" и, наконец, "Не причиняй другим неудобств" и "Ты никому не нужна", приходится оставаться один на один со всеми своими мыслями и чувствами, внутренней пустотой, аутоагрессией, ненавистью к миру и усталостью от жизни. Сегодня стало очень страшно, когда я поняла, что не вижу в мире ничего хорошего. Вообще ничего. Нет никакой необходимости цепляться за реальность - она не стоит того. На вопрос, стоит ли жизнь труда быть прожитой, ответ уже найден, и сложность состоит лишь в том, что он не устраивает меня, равно как и противоположная ему альтернатива. Мой внутренний мир содрогается, не может устоять под натиском внешней реальности. Он трещит по швам и рушится изнутри, подтачиваемый болью и отчаянием, о которых некому рассказать. Я оказалась между двух огней.
Я глубоко презираю себя. Я ненавижу и одновременно отчаянно боюсь внешнего мира. Я не вижу никакого будущего. Нетрудно вычислить сумму трех слагаемых, равную смерти (или, пользуясь принятой терминологией, классической депрессивной триаде).
Я буду жить.

В колонках играет - Гр. Об - Моя оборона
Скучно жить. И, что досадно, умирать тоже не слишком хочется. Болтаюсь в этом бесцельном, бессмысленном и непреодолимом безразличии, так и не сумев сделать выбор и найти хоть какую-то определенность, смысл, цель. Развлечения надоедают. Общение быстро становится слишком тяжелым (все большее усилие необходимо, чтобы выбираться из собственной скорлупы, аутистической устремленности в себя, равнодушного интровертированного созерцания внутренней пустоты), равно как одиночество - слишком непереносимым. Стремление к достижениям, желание быть во всем лучшей, неистребимый перфекционизм кое-как позволяют забыть об этой тотальной бессмысленности, постепенно непоправимо изменяя (если не сказать - разрушая - мою личность). Страшно подумать, что случится, если вдруг мне надоест достигать. Новый опыт любого рода вызывает недоверие и в конечном итоге не может пройти проверку скептицизмом и рациональностью, возведенной в степень высшей ценности. Спасают книги и игры - нечто вроде наркотика, возможности уйти в другой мир и в другую реальность, где жизнь представляется гораздо более настоящей, чем здесь. Но, конечно, надолго этого не хватает, а после скука и понимание невозможности что-то изменить усиливается в разы. Вечера превращаются либо в почти компульсивные попытки отыскать хоть что-то, что вызвало бы эмоциональный отклик, улыбку, интерес, либо, в подобные этой, вялые попытки саморефлексии.

Бывают дни, когда окружающий мир кажется мне немного более неприятным и уродливым, чем он есть на самом деле. Цвета - чуть более тусклыми и серыми, ветер - чуть более холодным и пронзительным, все привычные ежедневные занятия - чуть более унылыми и бессмысленными, а люди - еще более чужими. Помните, что случалось, если человеку попадал в глаз осколок волшебного зеркала из "Снежной королевы"?
"...а люди с той поры видели все шиворот-навыворот или замечали во всем только дурные стороны: дело в том, что каждый крошечный осколок обладал той же силой, что и зеркало".
Я понимаю, что не могу очистить истинную картину мира от примесей своего искаженного восприятия, и потому теряю последние остатки доверия к своему внутреннему опыту, и с ними - всякую опору в жизни, лишаюсь возможности выносить здравые суждения о себе, о мире, о своем будущем. Это рождает тоску, страх и ненависть.

Ни на что на претендую. Просто иногда, пребывая в соответсвующем настроении, рисую такие штуки:
Черная Башня и Дерево.

Люди!
Ешьте мармеладных медведей! Это такой неслабый тренинг самооценки! Ну неужели можно не почувствовать себя богом, вершителем судеб (кем там еще?), когда запускаешь пальцы в пакетик и выбираешь, какого медведя отправить в рот (Что тут у нас, красненький или желтенький? - Нет, только не меня!)? С чем можно сравнить ощущение, когда буквально держишь в руках чужую (мармеладную) жизнь?
*за кадром - демонический смех, звук падения чего-то тяжелого, шорох вращающихся в воздухе колесиков офисного кресла*