=Вся история. «Конек-горбунок»
 

На Тобольском Завальном кладбище стоит мраморное надгробие, на котором написана парадоксальная эпитафия: «Пётр Павлович Ершов, автор народной сказки «Конёк-горбунок». Казалось бы, как у «народной» сказки может быть «автор»? Может Пётр Павлович просто записал народный сюжет, как он сам не раз скромно замечал? Или его «Конек» ускакал в народ уже после написания?

На этом вопросы о происхождении знаменитой сказки не исчерпываются, ибо во второй половине 1990-х годов по СМИ разошлась сенсационная гипотеза, которая приписывает авторство «Конька-горбунка» вовсе не Ершову и даже не народу, а совсем другим авторам...

Попридержим удила,
Это присказка была,
Неча бегать без оглядки,
Разберемся по порядку...

Шел 1834 год. Преподаватель кафедры русской словесности Санкт-Петербургского университета Петр Александрович Плетнёв, как обычно, пришел в аудиторию, но вместо лекции неожиданно начал читать неизвестную озорную сказку:

«У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак...»



Когда он закончил, восхищенная аудитория потребовала назвать автора. Тогда-то Плетнев объявил, что читал он на самом деле курсовую работу по народному творчеству, которую написал их коллега – студент. И указал на счастливого и смущенного 18-летнего юношу – Петра Ершова.

Друг Ершова В. Григорьев:
«Он умел возбудить в слушателях охоту пробовать свои силы в разных родах литературных произведений и скоро на кафедре его явились студентские упражнения, о каких не могло быть и мысли, пока кафедра эта занимаема была его предшественником. Явился между прочими и писанный со скуки на скучных лекциях, неподражаемый по весёлости и непринуждённости «Конёк-Горбунок» Ершова».

Но это было только начало славы студента философско-юридического факультета (надо сказать, не самого прилежного). События развивались стремительно. В том же году Плетнев знакомит со сказкой и ее автором литературные круги столицы, не исключая и самого Пушкина. Автор «Царя Салтана» и «Золотой Рыбки» восторженно встретил появление «Конька-горбунка». «Теперь этот род сочинений мне можно и оставить», – заявил Александр Сергеевич и добавил: «Этот Ершов владеет русским стихом, как своим крепостным мужиком».

Портрет П. Ершова кисти Н. Гаджи на данный момент считается самым достоверным изображением автора «Конька-горбунка», Н. Гаджи

М. Знаменский, запись разговора с Ершовым в конце 1863 г.:
« – Вы были знакомы с Пушкиным?
– Да, я бывал у него, если вытащат к нему. Я был страшно обидчив. Мне все казалось, что надо мной он смеется, например: раз я сказал, что предпочитаю свою родину. Он и говорит:
– Да вам и нельзя не любить Сибири, – во-первых, – это ваша родина, во-вторых, – это страна умных людей.
Мне показалось, что он смеется. Потом уж понял, что он о декабристах напоминает».

Издатель А. Смирдин сообщает, что Пушкин не только встретил «Конька-горбунка» с живым одобрением, но и подверг его «тщательному пересмотру», а также написал «первые четыре стиха» к нему. К сожалению, нам неизвестно, в чем собственно заключались правки и советы Александра Сергеевича – не осталось не рукописей, ни заметок. Не все исследователи согласны с тем, что и первое четверостишие –

За горами, за лесами,
За широкими морями,
Не на небе, на земле
Жил старик в одном селе...

– принадлежит Пушкину. Сторонники авторства Пушкина, кроме свидетельств Смирдина, приводят «Опись» его бумаг, где среди прочего упоминается и документ «Заглавие и посвящение Конька-Горбунка». Противники этой точки зрения парируют, что а) сам документ не найден; б) «Заглавие и посвящение» – это всё-таки нечто совсем другое, нежели текст стиха.

Впрочем, и без этого влияние сказок Пушкина на «Конька-горбунка» заметно невооруженным глазом. Сказка Ершова написана тем же размером, что и «Царь Салтан» – а именно 4-хстопным хореем (он выбран поэтами не случайно, ибо хорей с его ударением на первом слоге характерен для народной поэзии) и с обилием глаголов. Много отсылок к Пушкину и в самом тексте «Конька-горбунка» – «царь Салтан», «Новый гроб в лесу стоит, / В гробе девица лежит...», «Пушки с крепости палят...».

Забавно и совпадение сюжетов сказки Ершова и «Золотого петушка» Пушкина – в обеих старый царь хочет взять в жены плененную заморскую девицу (у Ершова царю 70, а девице – всего 15 лет) и жестоко за это расплачивается. К тому времени «Петушок» существовал лишь в рукописи, и Ершов о нем знать не мог. Зато Пушкин, увидев перекличку сюжетов, даже внес небольшую правку, перенеся шатер Шамаханской царицы с берега моря (где был шатер и Царь-девицы Ершова) в горы (это подметила А. Ахматова).

Но не только Пушкиным вдохновлялся автор «Конька-горбунка»...
Как известно, родиной Ершова была Сибирь. Он родился 6 марта 1815 года в деревне Безруково Тобольской губернии, но с самого детства его носило вслед за чиновником-отцом по разным сибирским городам. В каждом из них мальчик с жадностью впитывал местные сказки и предания, да и сам был охоч сочинять. «Собрать побольше старух, так вот и сказка» – как то сказал Ершов. К тому же он заявлял, что в своем «Коньке-горбунке» всего лишь пересказал уже имеющиеся народные сюжеты.

И, действительно, отдельные сюжетные линии произведения Ершова можно найти в таких русских народных сказках, как «Жар-птица и Василиса-царевна», «Сивка-бурка», «Волшебный конь»... Да и не только в русских. Очень похожий сюжет встречается в итальянском сборнике Страпаролы XVI в. под названием «Приятные ночи» (им кстати, вдохновлялся и Пушкин). В сказке о царевиче Ливоретто герою тоже помогает волшебный конь, с помощью которого он исполняет задания султана – похищает принцессу Беллизандру, ищет ее утопленное кольцо, а затем достает живую воду. Беллизандра проводит жестокую презентацию: убивает Ливоретто, а затем оживляет и омолаживает его с помощью живой воды. Поведшегося на этот эксперимент султана никто оживлять, конечно, не стал.

Несмотря на фольклорные заимствования и влияние сказок Пушкина, трудно не увидеть оригинальность и новизну «Конька-горбунка». Стиль Пушкина более ясный и простой, рифмы более точные. Язык же сказки Ершова сознательно приближен к разговорной речи («И поехал в дальний путь... / Дайте, братцы, отдохнуть!») и предваряется шутливыми зачинами и присказками, вроде:

«…Как у наших у ворот
Муха песенку поёт:
«Что дадите мне за вестку?
Бьёт свекровь свою невестку:
Посадила на шесток,
Привязала за шнурок,
Ручки к ножкам притянула,
Ножку правую разула:
«Не ходи ты по зарям!
Не кажися молодцам!»
Это присказка велася,
Вот и сказка началася...»

Кроме того сказка просто насыщена просторечными выражениями. Сегодня это единственное, что затрудняет восприятие довольно складно написанной сказки и требует примечаний. Например: «малахай» (длинная широкая одежда без пояса), «пластью» (пластом, неподвижно), «слов-то не померил» (т.е. не проверил), «Вот бы курево развесть...» (здесь, курево «костер, огонек»), «ендова» (посуда для вина), «спальник» (царский слуга), «шабалки» (шабаш, конец), «жом» (пресс для выжимания растительного масла), «плес» (хвост), «Гости! Лавки отпирайте...» (здесь «гости» значит «купцы» – помните «Садко, богатый гость...»?), «лубки» (картинки, отпечатанные с матрицы на липовой доске, и сопровождаемые подписями – низовой книжный жанр, популярный среди простого люда), «седмица» (неделя), «Доставать тоё Жар-птицу» (т.е. «Доставать ту Жар-птицу») и т.д. Кое-где не обойтись и без более подробных комментариев.

Например, кобылица говорит Ивану:
«...Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за черную, слышь, бабку...»

Бабки – это кости суставов копытных животных, испльзуемых в одноименной старинной игре. Бабки надо было сбивать битой – специальной, покрашенной в черный цвет, бабкой, в которую для тяжести заливали свинец.

А вот братья, оправдывая воровство коней, говорят Ивану:
«Дорогой наш брат Иваша,
Что переться – дело наше;
Но возьми же ты в расчет
Некорыстный наш живот...»

«Живот» – это устаревшее слово, обозначающее «жизнь» («Не пощадить живота своего»), а также «имущество, добро, достаток». Т.е., «некорыстный наш живот...» – означает «бедную нашу жизнь», «наш малый достаток».

Язык сказки Ершова во многом лапидарен и полон грубоватого юмора:

«...Тут, отдав царю поклон,
Ерш пошел, согнувшись, вон.
С царской дворней побранился,
За плотвой поволочился
И салакушкам шести
Нос разбил он на пути».

Памятник П. П. Ершову в Тобольске

Народный комизм полностью воплощает герой сказки – Иван-дурак. При этом Иван далеко не идеальный персонаж.
Один из рецензентов сказки в 1843 году напишет: « Младший – дурак, лентяй, который только и делал, что лежал на печи и ел горох и бобы, стал богат и женился на Царь-Девице. Следственно, глупость, тунеядство, праздность – самый верный путь к человеческому счастью. Русская пословица говорит: не родись ни пригож, ни умён, родись счастлив, – а теперь, после сказки г. Ершова, надобно говорить: не родись пригож и умён, а родись глупцом, празднолюбцем и обжорой. Забавно, что узкие головы, помешанные на своей так называемой нравственности, проповедуя добродетель и заботясь о невинности детей, рекомендуют им сказку Ершова, как приятное и назидательное чтение!»
На что Ершов раздраженно заметит:
«…одних бранят за нравоучения, называя их копиями с детских прописей, а меня бранят за то, что нельзя вывести сентенции для детей, которым назначают мою сказку. Подумаешь, куда просты Пушкин и Жуковский, видевшие в «Коньке» нечто поболее побасёнки для детей».

На самом деле именно естественность образа Ивана (эдакого аналога шута-Петрушки) и вызывала у многих читателей симпатию. Да, он не идеален, да, он с ленцой, да, он разгильдяй, озорник и хитрец. Но при этом он добродушен и незлопамятен, весел и жизнерадостен, лишен алчности (лишь раз польстился на перо Жар-птицы и каковы результаты), когда надо – смел, отчаян и находчив. Он ничего не понимает в чинах и субординации и обращается к царю панибратски:

«Чудно дело! Так и быть,
Стану, царь, тебе служить.
Только, чур, со мной не драться
И давать мне высыпаться,
А не то я был таков!»

Под стать Ивану и его помощник – Конёк-горбунок. Он тоже третий в семье, и тоже «отклонение от нормы». Однако за внешним уродством кроется волшебная сила и рассудительность, которой так порой не хватает Ивану. Сам образ Конька оригинален и близких аналогов до Ершова не имел (кони, помогающие героям, были, как на подбор, красавцами) – внешний вид его представляет некую помесь коня, осла и верблюда.

«Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами…»

У многих (в том числе и у меня) описание Конька вызывало понятное недоумение – пересчитав аршины и вершки, выходило, что помощник Ивана был ростом чуть более 13 см и с ушами 70 см. Даже для сказки это было уж чересчур диспропорционально. Но и этому нашлось объяснение.

Александр Чудаков «Конек-горбунок»:
«Иногда незнание значения слова или реалии, за ним стоящей, приводит к искажению смысла. ...Дело в том, что в старину количество вершков применительно к росту человека или лошади означало сверх: для человека – сколько вершков сверх двух аршин, для коня – сверх одного. Это значит, что герой рассказа Тургенева «Муму», немой богатырь Герасим, бывший двенадцати вершков, имел рост под два метра (71 x 2 + 52,8 = 194,8 см). Рост Конька-горбунка, таким образом, в холке был равен (71 + 4,4 x 2) = 79,8 см. Не кавалерийский, конечно, конь, но всё-таки ростом с небольшого ослика или пони, на которого всё же можно сесть верхом».

Вернемся к стилистике сказке и посмотрим, действительно ли она является просто удачной стилизацией под фольклор. Здеь стоит обратить внимание на оценку профессора В. Евсеева, который проницательно назвал «Конька-горбунка» «пародийно-фольклорной» сказкой, где «задает тон романтическая ирония автора». Внимательный читатель легко услышит, как, ведя свое повествование в народном ключе, Ершов со стороны подсмеивается над этой народностью. Особенно явно это видно в описании того, как Иван воспринимает прекрасное со своей крестьянской точки зрения.
Вот он оценивает Царь-девицу:

«...Эта вовсе не красива:
И бледна-то и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыпленка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму.
…Вот как замуж-то поспеет,
Так небось и потолстеет...»

Обилие света, излучаемого Жар-птицами, Иван меряет «шапками», а самих птиц описывает так:

«Неча молвить, страх красивы!
Ножки красные у всех;
А хвосты-то – сущий смех!
Чай, таких у куриц нету;
А уж сколько, парень, свету –
Словно батюшкина печь!»

При этом Иван, как нормальный деревенский пацан хочет этих птиц «пугнуть». И посреди этой комичной сцены взлет птиц описан уже с точки автора, как прекрасное зрелище:

«Ярким пламенем сверкая,
Встрепенулася вся стая,
Кругом огненным свилась
И за тучи понеслась.
А Иван наш вслед за ними
Рукавицами своими
Так и машет и кричит,
Словно щелоком облит».

Ершов также искусно вплетает в одну сюжетную нить и архаичные народные представления о мироздании. Это и место схождения Неба с Землёю, «где крестьянки лен прядут, / Прялки на небо кладут». И небесный терем Месяца Месяцовича, который естественно венчает «православный русский крест». И «Чудо-юдо Рыба-кит», который в старинных поверьях выступал держателем суши.
Пародийность «Конька-горбунка» заметна и в описании подводного царства, где всё так похоже на устройство царской России

«Лещ, услыша сей приказ,
Именной писал указ;
Сом (советником он звался)
Под указом подписался;
Черный рак указ сложил
И печати приложил...»

И, наконец, для сказки характерны емкие и меткие строчки, легко врезающиеся в память читателя:

«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил?»
...Велика беда, не спорю;
Но могу помочь я горю.
...Но, сказать тебе по дружбе,
Это – службишка, не служба».

«И чтоб никакой урод не обманывал народ»

«Гей! Позвать ко мне Ивана!» –
Царь поспешно закричал
И чуть сам не побежал».

«Два раза перекрестился, –
Бух в котел – и там сварился!»

Недаром Ершов скажет об успехе своей сказки: «Мне удалось попасть в народную жилу. Зазвенела родная, и русское сердце отозвалось».

Остановимся теперь на печатной судьбе сказки «Конёк-горбунок». Стоило только Плетневу ознакомиться со сказкой Ершова, как с его подачи в мае того же 1834 года первая часть была опубликована в журнале «Библиотека для чтения».
Редактор журнала О. Сенковский предварил публикацию очень лестным предисловием, где сообщал о «новом, весьма примечательном даровании... юном сибиряке, который ещё довершает своё образование в здешнем университете» и добавлял, что «читатели сами оценят его достоинства и силу языка, любезную простоту, весёлость и обилие удачных картин, между которыми заранее поименуем одну – описание конного рынка – картину, достойную стоять наряду с лучшими местами русской лёгкой поэзии».

А в сентябре 1834 года «Конёк-горбунок» вышел уже полностью и отдельным изданием. Полностью-то полностью, да не совсем. Цензура изрядно поработала над текстом, и читатель мог только догадываться, что скрывается за многоточиями вымаранных строчек. А скрывались в них все панибратски-непочтительные обращения Ивана к царю, а также такие пассажи царя, как:

«Закричал (от нетерпенья),
Подтвердив свое веленье
Быстрым взмахом кулака:
»Гей! Позвать мне дурака!»
(были удалены последние две строчки - С.К.)

По иронии судьбы цензором был университетский учитель Ершова А. Никитенко.
Наряду с похвальными откликами на сказку, были и нелестные. Например, Виссарион Белинский написал следующее:
«Как бы внимательно ни прислушивались вы к эху русских сказок, как бы тщательно ни подделывались под их тон и лад и как бы звучны ни были ваши стихи, подделка всегда останется подделкою, из-за зипуна всегда будет виднеться ваш фрак. В вашей сказке будут русские слова, но не будет русского духа, и потому, несмотря на мастерскую отделку и звучность стиха, она нагонит одну скуку и зевоту. Вот почему сказки Пушкина, несмотря на всю прелесть стиха, не имели ни малейшего успеха. О сказке г. Ершова – нечего и говорить. Она написана очень не дурными стихами, но, по вышеизложенным причинам, не имеет не только никакого художественного достоинства, но даже и достоинства забавного фарса».

Обычно проницательный критик ошибся – русский народ очень быстро признал сказку своей. Друг и биограф Ершова А. Ярославцов писал автору сказки, что сам видел, как канцелярский чиновник переписывал «Конька-горбунка» от руки. Ну а самым ярким опровержением слов Белинского стало то, что, вышедшая из народной стихии, сказка Ершова умудрилась естественным путем в эту стихию и вернуться. Образы и сюжеты авторской сказки стали сами оказывать влияние на фольклор! Недаром А. Афанасьев включил «Конька-горбунка» в свой знаменитый сборник русских народных (!) сказок!

К сожалению, слава сказки не грела своими лучами самого автора. Умер его отец, начались проблемы со здоровьем из-за влажного питерского климата, и самое главное – Ершов никак не мог найти работу.
Пришлось «юному дарованию» в 1836 году вернуться в сибирский Тобольск и стать преподавателем в гимназии. Планы вернуться в Санкт-Петербург в 1838 году так и не сбылись. Погиб Пушкин, мечтавший издать «Конька-горбунка» «с картинками и выпустить ее в свет по возможно дешевой цене, в огромном количестве экземпляров». Никто из столичных знакомых помочь Ершову с трудоустройством не смог (или не захотел). К тому же сам писатель женился на вдове с четырьмя детьми и полностью погряз в провинциальном быту. Однажды в налете «хандры» он даже сжег все свои рукописи и прочие заметки, о чем сам очень жалел (а уж как жалели последующие литературоведы!).
Литературное творчество, расцветшее в петербургский период, тоже пошло на спад. Остался нереализованным смелый замысел 10-томной поэмы «Иван-царевич и серый волк», от которой остались лишь небольшие фрагменты. Другие стихи, рассказы и пьесы особого успеха не имели (разве что Ершов поучаствовал в пьесе «Черепослов» известного проекта «Козьма Прутков»). Так и остался Петр Павлович автором одной книги. Зато какой!

Карьера «Конька-горбунка» продолжалась. В 1840 г. выходит второе, а в 1847 г. – третье издание сказки (последнее даже без договора с автором). Оба издания сохраняли те же цензурные многоточия, что и первое.
В 1851 г. издатель П. Крашенинников хотел очередной раз издать «Конька-горбунка», но цензура внесла столько дополнительных правок, что текст потерял цельность. Цензор пишет следующий отзыв: «По содержанию сказка предназначается для простого народа, и заключается в бытии не естественном, как царя сварили в котле, а царица вышла замуж за Иванушку дурачка… Полагаю такой рассказ не соответственным понятиям и образованиям».
Когда же спустя три года Ершов просит издать сказку – хотя бы и с купюрами – цензор отказывают ему даже в этом в этом, заявляя: «В забавных превращениях, которые делал дурачок с помощью Конька-горбунка, встречаются выражения, имеющие прикосновение к поставленным от правительства властям...».

Как тут не вспомнить слова коварного спальника из самой сказки:

«…Донесу я в думе царской,
Что конюший государской –
Басурманин, ворожей,
Чернокнижник и злодей;
Что он с бесом хлеб-соль водит,
В церковь божию не ходит,
Католицкой держит крест
И постами мясо ест».

В результате в середине 1850-х сказка Ершова оказывается почти забытой. Но вот умирает Николай I, смягчается политический климат, и тот же Никитенко, что был цензором первого издания «Конька», убедил нового министра просвещения А. Норова разрешить печатать сказку Ершова, да еще и без цензурных лакун.

А. Норов:
»Одобрить это сочинение к перепечатанию, как по заслуженной его литературной известности, так и по общему его направлению, которого благонамеренность не нарушается лёгкими, безвредными шутками».

Пользуясь случаем, Ершов сам отредактировал новое издание – добавил кое-какие детали, сделал рифмовку более точной и добавил в текст множество простонародных слов и оборотов. 4-е издание вышло в 1856 году. Последние же правки Ершов внес в 5-е издание 1861 года, текст которого и стал считаться каноническим, наиболее полно выражающим волю автора.

При жизни Ершова «Конек-горбунок» будет переиздан еще два раза (1865, 1868). Самого же автора жизнь не балует. Его жена умирает, он женится второй раз, но через несколько лет умирает и вторая жена. Из 15 детей 11 умерли еще во младенчестве. Единственный карьерный успех – из преподавателя гимназии он становится ее директором – ненамного улучшает материальное благополучие Ершова. Его бывшему ученику и мужу его падчерицы – известному химику Дмитрий Менделеев – удается выхлопотать пенсию и больной 50-летний Ершов уходит с работы, чтобы спустя четыре года почить в том же Тобольске.
Когда в 1869 г. «Санкт-Петербургские ведомости» сообщили о смерти автора «Конька-горбунка», многие удивились: «А мы думали он уже давно мертв».
Окончание следует...
Иллюстрации художника Кондратия Петровича Белова