ПОЭЗИЯ УЗНИКОВ ГУЛАГа 
 

"Перед читателем антология, составленная из стихов жертв советского режима, сочиненных в тюрьмах, лагерях, ссылке или спустя годы, а то и десятилетия после освобождения и реабилитации. В ней также стихи расстрелянных поэтов, написанные до ареста. Среди ее авторов, наряду с профессиональными литераторами, люди всех социальных групп и самых разных профессий.

ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА —[ Мемуары ]—

Кербер Л.Л.

А дело шло к войне 

"Не смотря на все драконовские меры, принятые администрацией для изоляции заключенных, и в 1937 году, и в 38-м по коридорам и камерам московских тюрем, минуя охрану, замки, намордники и двери, упорно ползли слухи о закрытых конструкторских бюро, по-обиходному так называемых шарагах, в которых заключенные работали над военными и промышленными проблемами.

Слухи ползли, клубились, обрастали вымышленными подробностями, но никогда реально попавшими в эти шараги людьми не подтверждались, ибо обратно в тюрьму никто оттуда не возвращался.

Как-то зимой, вечером, из ворот Бутырской тюрьмы выехала машина. Это был не «черный ворон», а обычный пикап. Трое заключенных с вещами сидели опустив головы. Куда, зачем?Читать далее

MILITERA.LIB.RU 
http://militera.lib.ru/memo/russian/kerber/01.html

http://www.rulit.me/programRead.php?program_id=193850&page=1

Надумала я изучать украинский язык, читая эту свою самую любимую повесть на украинском.

Читала её на уже не один раз и не два, перечитывала бессчётно. Читала на русском, думала, что это перевод, стала искать оригинал, но оказалось сама автор Марко Вовчок написала два варианта, один на украинском, другой на русском. Сравнила варианты и поразилась, насколько хорошо написано по-русски, а на украинском ещё лучше - песня, поэма! 

И вот пришло в голову читать на украинском, и таким образом осваивать язык. 

А характеры какие яркие горячие, а история какая... Три девушки:  Катря, что посмотрит, "словно ягодкой подарит", Маруся-зорька - тихая, ясная, и сирота Хима, от лица которой идёт рассказ.

Три красавицы и какие разные у них у трёх доли! Все три любили казака Якова Чайченко, который среди других праней, "как явор среди осинника..." и как же по разному повела их по жизни эта Любовь...

Не терпится начать...

Искала иллюстрации к повести и не нашла.

Неужели её никто не иллюстрировал?

Но для меня вот это фото реальных украинских девушек - готовая иллюстрация. Вот они: задорная Катря, ясная душой Маруся и скромная Хима - точь-в-точь.

Вот только казака Чайченко не нашла. Такой красавец был, что брал в плен сердца девушек с одного взгляда, сам того не желая.

Ах, какая повесть!

Проза с предисловием(!) 1923год:

http://prozaik.in/vladimir-zazubrin-schepka.html?page=1

Экранизация повести Владимира Зазубрина "Щепка". 1991год(!):

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=1043861

===========================================

В рассказе "Щепка" самое гадливое чувство у меня вызвало предисловие литературного критика Валериана Правдухина, мужа русской писательницы Лидии Сейфуллиной.

 « В 20-м году та интеллигенция, которая работала с Советской властью, делала всё, что надо было…»   - писала Лидия Сейфуллина о том времени. (цитата из Википедии)

Чекисты - делали, "молодые талантливые художники" - описывали, критики "правдухины" - объясняли, как НАДО правильно понимать и то, что делали чекисты, и то, что воспевали молодые и талантливые.

Сам рассказ сделан... плохо. Не талантливо. 

Однако, с нарочитым желанием сначала вызвать протест отвращение отвержение фрустрацию, но, чтобы в то же время всё описанное и… оправдать.

Но зачем автор обрисовывал все эти мерзости так натуралистично? Ведь никто из работающих с Советской властью ТАК не писал. Видимо - понимали.

А он не понимал?

Ведь мог бы описать всё происходящее так, как это делали другие, ставшие классиками советской литературы, красиво и романтично:  М.Горький,  А.Толстой,  М.Шолохов,  Л.Леонов, да и та же самая Лидия Сейфуллина, в конце концов.

Нет, описал мерзко, с перехлёстом и… классиком советской литературы не стал, судьба его сложилась гораздо хуже.

Так зачем же он так навредил сам себе? Почему не мог, так же, как все, опять же,  "работающие с советской властью", а не сами по себе, делать, как этой власти надо?

Ведь мог же!

Смею только предположить: возможно, был в шоке от того, что узнал, беседуя с чекистами-расстрельщиками, ведь живой человек, всё-таки.  Захотел сбросить с себя, со своей души этот гнёт, переложить потрясение на других, на читателей. Есть такой приём в психотерапии: опиши свои чувства, поделись и станет легче.

Да ещё и критики поддержат: так держать, молодой талантливый автор!

И поддержали. Литературный критик Валерий Правдухин написал в предисловии: 

"Конечно, мещане испугаются художнически-сгущенного рисунка, как они испугались, с гораздо большим субъективным основанием, раньше революции, но разве для них революция открыла широкие пути к светлым далям, к океану бесклассового общества.

И настоящему революционеру повесть Зазубрина поможет выжечь окончательно из своего существа оставшиеся "занозы" исторического прошлого, чтобы стать смелым инженером неизбежного и радостного переустройства его.

Это ли не оправдание смелой попытки молодого талантливого художника".

Не знаю, стало ли автору «легче» после написания рассказа, и успокоило ли его предисловие, но выяснилось, что карьере его, как писателя, это не помогло, и сам он был, в конце концов, репрессирован вместе с женой, и погиб от тех же структур, которые оправдывал, от той же идеологии, которую воспевал.

А произведения его чем-то похожи на... «фантомные» боли человека с ампутированной конечностью, когда свербит, например, палец на ноге, которую у него уже отняли. У В.Зазубрина, похоже, были фантомные боли на месте ампутированной…  совести. И, очевидно, написанием своих «произведений» он мучительно пытался эту ампутированную зудящую совесть, так сказать – «заговорить»… Жуткое чувство.

Расстреляли чекисты и писателя В.Зазубрина, и написавшего предисловие критика В.Правдухина, одного в 1937,  другого в 1938 году.

1. Владимир Яковлевич Зазубрин в годы написания произведения.


2.Владимир Яковлевич Зазубрин накануне расстрела. 1937 год. Фото из следственного дела.

иллюстрации

http://lib.guru.ua/MEMUARY/NOWODWORSKAYA/novodvorskaja.txt

        Сереже Морозову посвящаю

     Этой книги без  него просто  бы не было. Диссиденты  четырех  последних
десятилетий привыкли к  тому, что книгу  труднее опубликовать, чем написать;
что нести что бы то ни было в советские издательства бесполезно и что писать
"в  стол"  в  расчете  на  "Ардисы"  и  "Посевы"  могут  только  гении  типа
Солженицына  и Войновича; что если шедевры Аксенова и  Владимова имеют шансы
печататься на Западе и вернуться  обратно к  себе в компактном, удобном  для
распространения  виде,  то все остальные  свободомыслящие люди  могли писать
"товары массового  потребления":  листовки,  письма протеста или  памфлеты и
недлинные статьи для самиздатовской прессы. Поэтому ни одной строчки из этой
книги не  было бы  написано,  если бы  передо  мной не появился Сережа и  не
уверил меня, что "Новости" -- издательство настолько независимое, что вполне
готово такую книжку выпустить. Сережа показался мне типичным шестидесятником
но  не XX  века, а XIX,  что-то из  времен сытинских, пушкинских, щедринских
журналов и  изданий.  Я  думаю, что  он сумел  бы  и Гоголя  убедить не жечь
рукопись "Мертвых душ", а отдать Издательству "Новости". Сережа был типичным
просветителем:  он  не  пытался  дать автору  поменьше и выгодно  заполучить
рукопись  для  издательства;  он,  видимо,  понимал,  что  авторы-диссиденты
привыкли к оплате годами  заключения,  а  не рублями и совершенно  не  умеют
торговаться, и  старался сунуть  процент побольше и условия повыгодней, и не
стал  смеяться, когда я перед ним извинилась за  то,  что вообще беру за это
деньги.
     Сережа волновался,  что я  не  вернусь из Грузии: я  сказала,  что  нет
смысла  начинать книгу  до  возвращения, потому  что  если там  убьют,  то и
окончить не успеешь.
     Сережи не ездил в Грузию.  Но я вернулась, а он  нет. Он не вернулся из
обычной больницы,  потому что в бывшем СССР  убивают не только на войне и не
только тех,  кто  участвует  в схватке. Советская  система  создала  уровень
медицины, при котором можно умереть просто потому, что на три дня позже, чем
положено,   начнут    вводить   гамма-глобулин.   Система   убила   его   не
целенаправленно,  а  по недосмотру,  походя,  потому  что Сережа  со  своими
английским  и  французским и  со  своими  идеалами был  ей  просто не нужен.
Интеллигенты  всегда  гибнут первыми:  они  не умеют  лезть  без  очереди  и
бороться за свое существование.
     Мне  кажется,  что Сережа хотел  выхода этой книги не ради коммерческой
выгоды,  а  ради той же  цели,  для которой  были все  "Грани",  "Посевы"  и
"ИМКА-пресс". Сереже было 35 лет.  Он хотел, чтобы эта книга  вышла. И пусть
она выйдет ради него и таких, как он.

--------

     Было  ясно,  что  эту  книгу  писать нельзя.  Нельзя  писать мемуары  о
"революционной деятельности", если они будут напечатаны не в Швейцарии, не в
"Ардисе",  не в "ИМКА-пресс", не  в "Посеве", а в Издательстве "Новости", на
твоей  собственной  злополучной  Родине  --  до  всякой  революции;  и  если
расплачиваться  с   тобой  будут  не   сроком,   а  "деревянными",  порядком
уцененными,  но еще годящимися к  употреблению!  Мне  всегда  казалось,  что
должно  быть "или-или". Или они -- или  мы. Или свобода -- или  рабство. Или
коммунисты --  или антикоммунисты.  Или КГБ  -- или  возможность  напечатать
такую книжку. Или партаппаратчики у власти -- или мы на свободе.  Так и было
в нормальные доперестроечные времена. Нельзя писать такие книги в растленное
время "и  -- и". Нельзя писать, нельзя выступать, может быть,  и говорить-то
нельзя. Но  когда на  улицах  у  меня  стали  просить автографы, а  средства
массовой информации начали предоставлять прямой эфир (только что уехала одна
группа, которая  сняла  даже моего кота! Вот это будет  передача: "Девушка с
персиками", "Девочка  на шаре",  "Купчиха за чаем" --  и  "Революционерка  с
котом"!), я поняла, что что-то нужно делать. А когда в метро стали подходить
немногие оставшиеся (уцелевшие!) в стране хорошие люди и благодарить, я даже
поняла, что именно надо делать:  надо  или  стреляться,  или  каяться. В чем
каяться? В бесполезно и недостойно прожитой жизни. А если это так не по моей
вине,  то это опять-таки мои трудности. Я не  хочу ничему  научить других. Я
уже поняла, что  каждый умирает  в одиночку и что наглядность,  вопреки  Яну
Амосу Каменскому, не золотое правило дидактики. Мир  необучаем. "Наши письма
не нужны природе", даже если они написаны кровью.
     Я ничего не хочу уяснить для себя -- я себе уже все доказала. Я не хочу
отрекаться  от  своих  установок.  И  пусть  они  не  соответствуют  мировым
отношениям: тем хуже для мировых отношений.  Но  я не хочу быть героем этого
времени.
     Не  хочу играть отведенную мне роль. Даже отрицательным  героем быть не
хочу! Когда  я слышу  слова  восхищения, мне  хочется  куда-нибудь  убежать,
провалиться сквозь Оливиновый пояс. Покаяние -- это тоже бегство. Бегство от
своего  и  чужого вранья.  Не  лжи,  благородной книжной лжи,  а  низменного
советского вранья. Я не верю в  святую  Церковь и не признаю  ее,  как любой
другой  авторитет. Она  тоже  низменная, тоже  советская.  Поэтому церковное
покаяние мне  заказано.  Один  праведник как-то  сказал: "Я могу принести на
алтарь только одно:  мое  разбитое сердце". Я хочу  покаяться не  для  того,
чтобы  меня простили.  Кто  без  греха, кто посмеет  бросить камень? То есть
бросят-то многие, но их  камни не попадут.  К тому же прошлое неотменяемо, а
простить --  это значит  отменить.  Я не могу  переписать жизнь набело, даже
если  сам  Иисус Христос простит  мне  черновик. Скорее  всего,  и  книга не
поможет. Но  теперь-то понятно,  что написать  ее  меня  побудило  отчаяние,
которое не выбирает средств.

Анна Каренина

Толстой Лев Николаевич 

 ''Мне отмщение, и аз воздам''. 

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

Взято у Соня М

ЖАДНОСТЬ. Ваша самая дорогая книга?

Среди комментариев к сериалу "Школа"  одна умная зрительница посоветовала хорошую книгу:

 --- "А мне бы хотелось всем родителям (настоящим и будущим) а также учителям посоветовать свою любимую книгу "Как говорить, чтобы дети слушали, и как слушать, чтобы дети говорили" Адель Фабер,Элейн Мазлиш. Ни одна другая книга не дала мне столько позитивных эмоций и идей, как эта.Проглочена мною за 2 дня, но возвращаться к ней хочется постоянно. Для меня она стала настольной библией. Читать далее
 

Муж гулял с собакой.

Рядом с мусорным контейнером лежал чемодан с выброшенными книгами. Ну, разве можно пройти мимо?

Что было выброшено "с корабля истории":

А.С.Пушкин - стихи (куда ж без него?)

Эмиль Золя - отдельные тома из собр.соч.,

М.Шолохов "Тихий Дон"- 2 тома,

Г.Сенкевич "Камо грядеши",

Анна Ахматова - двухтомник,

Юрий Бондарев "Выбор"

Юрий Герман "Дело которому ты служишь, 

сборник в 4хтомах "Страницы подвига" о ВОВ

Марк Твен. Избранное, 1954г.

и многое-многое другое

Но, хорошо хоть не жгут.

В.И.Новодворская. По ту сторону отчаяния.
"СЕЙЧАС ДОЛЖНО ПРЕДПИСАННОЕ СБЫТЬСЯ. . "


5 декабря я пригласила к себе Сережу из Таганрога, самого
перспективного и наименее робкого студента из группы Физтеха.
Накормив его пирожными и напоив кофе с коньяком, я поделилась с ним планами на вечер.
Сережа не выразил желания пойти со мной "на дело" (на что я втайне
рассчитывала), но и не убежал. Мы не стали убирать со стола, что дало потом
комсомольским вожакам института основания говорить, что я пошла совершать
государственное преступление после оргии, хотя коньяк пил один Сережа.

Сережа вызвался меня проводить до Дворца съездов. Что ж, и на том спасибо.Читать далее

http://lib.guru.ua/MEMUARY/NOWODWORSKAYA/novodvorskaja.txt

"Программа-минимум предполагала подпольную
революционную деятельность, листовки, Самиздат, покупку оружия, захват
арсеналов (sic!), массовое движение Сопротивления (мой любимый антифашизм).

Программа-максимум начиналась с народного восстания против КПСС,
вооруженного свержения власти с помощью армии, перешедшей на сторону
революции, и установления западной демократии.
Интересно, что я в 18 лет все-таки понимала, что это все чепуха, дела далекого будущего, что реально мы сделать это не сможем, а можем распространять листовки и Самиздат,
программы же пригодны на то, чтобы "бросить вызов" и "возвестить". Читать далее
http://lib.guru.ua/MEMUARY/NOWODWORSKAYA/novodvorskaja.txt

"ДА СГИНЕТ ДЕНЬ..."


Один чистый и пламенный фанатизм никогда и никого не доводил до добра.
На довел бы и меня, язычницу, еретичку и большевичку, если бы, на мое
счастье, к моему неистовству не примешалась темная струя вины. 1968 год
грянул как труба Страшного суда. Когда я увидела реакцию окружающих
интеллигентов, только тогда я поняла, насколько растоптана мая страна. Они
радовались чужой свободе, взлету Чехословакии как чему-то для них навсегда
недостижимому (с оттенком чувства "пусть хоть кто-то поживет...").  Читать далее

http://lib.guru.ua/MEMUARY/NOWODWORSKAYA/novodvorskaja.txt
 

"В Южной Осетии уже жгут книги.
В то время как в России проходят многочисленные благотворительные акции по сбору книг для Центральной библиотеки Цхинвали и библиотек учебных заведений Южной Осетии, в самом городе по распоряжению ректора Югоосетинского госуниверситета сжигают книги из университетской библиотеки, Читать далее
Ну и чего крик подняли?
А что делать с тем, что спросом не пользуются?
Зачем в Южной Осетии, например, Гёте и История ФРАНЦУЗСКОЙ литературы?
Где - Осетия, а где - Франция, неужели непонятно:
"нафига козе гармошка... по кустам её таскать".
А уж про Средневековую религиозную поэзию Х века, вообще, смешно упоминать.

«Пока мы живы, мы должны подать друг другу руки, чтобы помочь нашим душам стать бессмертными...».
Нодар Думбадзе.
http://www.liveinternet.ru/users/edi/post110148383/

Автор: Константин Кедров

Сайт: Известия

Статья: Человек - это звучит горько
Дата публикации: 27.03.2008

Такая прекрасная фамилия — Пешков. Почему Алексей Максимович закрылся щитом псевдонима Горький? Потому что мода требовала имиджа человека горькой судьбы. Он действительно рано осиротел, но в его замечательной автобиографической повести "Детство" есть и любящая бабушка, и вполне обеспеченная нижегородская семья. Малый бизнес в то время никто не поощрял — он просто был. Знаменитый "Домик Пешкова", куда толпами вползают туристы, жилище отнюдь не бедное.

Молодой Пешков рано отправился в люди. Но так было принято в те времена. Ничего особо горького в его судьбе не просматривается. Читатели слишком буквально поняли его "босяцкие рассказы" и трилогию "Детство", "В людях", "Мои университеты". В то время модно было нагнетать ужасы, и он талантливо нагнетал. Читать далее

Воспоминание о будущем:
"Шёл 1980год, когда уже все всё понимали и не стесняясь... чуть ли не на профсоюзных собраниях - рассказывали всё новые и новые анекдоты про престарелого лидера...
Смех стоял над страной, и, наверное, этим смехом, новыми и новыми анекдотами про выживающего из ума лидера, казалось, обречённого на бессмертие, каждый из нас пытался отгородиться от ужасающей действительности, в которой не оловянными - живыми солдатиками играли вожди в Афганистане, а в Горьком томился изгнанием академик Сахаров, а другие академики, полковники, композиторы, официально "выдающиеся" писатели и неведомые швеи-мотористки клеймили его позором с газетных страниц".

Ю.Щекочихин о КГБ.
"А каким я был тогда, в восьмидесятом? Ведь не только я был иным, но и КГБ был ещё той организацией. И относились к секретным службам не так, как сегодня.
Нет, точно помню, что страха я не испытывал... Но объясняю это только одним: я уже привык тогда себя чувствовать более-менее од защитой газеты. И второе. С годами мы выработали в себе ироническое отношение к КГБ, несмотря на то, что всё больше и больше убеждались во всемогуществе этой тайной организации, спрутом опутавшей страну."
Радиоактивный яд, которым впоследствии был жестоко отравлен Юрий Щекочихин, не продавался в аптеках, не изготавливался на кухнях. Простые смертные не имели доступа в те организации, которые использовали ТАКИЕ способы уничтожения неугодных.

"Свобода


Сан-Франциско. Город моей мечты, населенный пункт капиталистического ада. Город отверженных и странных.

Стою на тротуаре. Я последний день в Америке. Завтра меня отвезут в аэропорт, посадят в самолет. Самолет в срок доставит меня в Россию. Там, в далекой России, меня аккуратно положат на диван и приговорят к пожизненному заключению в четырех стенах. Добрые русские люди будут давать мне еду, пить со мной водку. Там будет сытно и, может быть, тепло. Там будет все, кроме свободы. Мне запретят видеть солнце, гулять по городу, сидеть в кафе. Снисходительно объяснят, что все эти излишества для нормальных, полноценных граждан. Дадут еще немного еды и водки и в очередной раз напомнят о моей черной неблагодарности. Скажут, что я хочу слишком многого, что нужно немного потерпеть, немного, совсем чуть-чуть, лет пятьдесят.

Я буду со всем соглашаться и отрешенно кивать. Буду послушно делать, что прикажут и молча терпеть позор и унижение. Приму свою неполноценность как неизбежное зло и стану медленно подыхать. А когда мне надоест такая сволочная жизнь, и я попрошу немного яда, мне, разумеется, откажут. Быстрая смерть запрещена в той далекой и гуманной стране. Все что мне позволят, - медленно травиться водкой и надеяться на язву желудка или инфаркт.

Я стою на тротуаре. Если до отказа отжать ручку управления электроколяской от себя, мощный мотор унесет меня в неизвестность. Самолет улетит без меня. Через пару дней кончится заряд коляски. Без денег и документов я не выживу в этой жестокой и прекрасной стране. Максимум, на что я смогу рассчитывать, это еще день свободы, затем - смерть. Читать далее
Рубен Гонсалес Гольего. "Белое на чёрном".
http://www.bereg.enabled.ru/index.php?id=story&name=story/igo.inc

Ну, что тут скажешь?
Любое слово будет ложью...

Рубен Гальего "Белое на чёрном".
Как мы живём? Мы ничего не понимаем!
Мы ничего не хотим понимать . Тяжело читать такое, но я прочту, потому что, без ЗНАНИЯ этого, моя жизнь будет не полна.

 

Максим Осипов. "В родном краю". Журнал "Знамя 2007г.№5
"Уже полтора года я работаю врачом в небольшом городе N., районном центре одной из прилежащих к Москве областей. Пора подытожить свои впечатления.

Первое и самое ужасное: у больных, да и у многих врачей сильнее всего выражены два чувства — страх смерти и нелюбовь к жизни. Обдумывать будущее не хотят: пусть все остается по-старому. Не жизнь, а доживание. По праздникам веселятся, пьют, поют песни, но если заглянуть им в глаза, то никакого веселья вы там не найдете...
Второе: власть поделена между деньгами и алкоголем , то есть между двумя воплощениями Ничего, пустоты, смерти. Многим кажется, что проблемы можно решить с помощью денег, а это почти никогда не верно. Как с их помощью пробудить интерес к жизни, к любви?...
Третье. Почти во всех семьях — в недавнем прошлом случаи насильственной смерти: утопление, взрывы петард, убийства, исчезновения в Москве. Все это создает тот фон, на котором разворачивается жизнь и нашей семьи в частности. Нередко приходится иметь дело с женщинами, похоронившими обоих своих взрослых детей.
Четвертое. Почти не видел людей, увлеченных работой, вообще делом, а от этой расслабленности и невозможность сосредоточиться на собственном лечении...
Пятое: оказалось, что дружба — интеллигентский феномен. Так называемые простые люди друзей не имеют: ни разу меня не спрашивал о состоянии больных кто-нибудь, кроме родственников. Отсутствует взаимопомощь, мы самые большие индивидуалисты, каких себе можно представить.
Шестое: мужчина — почти всегда идиот. Мужчина с сердечной недостаточностью, если за ним не ходит по пятам жена, обречен на скорую гибель. Начинается этот идиотизм уже в юношеском возрасте и затем прогрессирует, даже если мужчина становится главным инженером или, к примеру, агрономом.
Мужчина, заботящийся о близких, — редкость, и тем большее уважение он вызывает. Одного из них, Алексея Ивановича, я лечу — он добился, чтобы жене пересадили почку, продал все, что у них было, потратил сорок тысяч долларов. Обычно иначе: Бог дал — Бог взял, девять дней, сорок."
и т.д.