В колонках играет - Белая ГвардияНастроение сейчас - Меланхолическое...Когда-то он любил жечь костры.
Очень любил.
Любые.
Гигантские пионерские, например, похожие на пылающие индейские вигвамы и стреляющие в предотбойное небо тучами весёлых искр наполняли всё его существо первобытным мальчишеским восторгом, от которого хотелось прыгать и смеяться...
Компактные походные костерки, дающие пищу и тепло, и способные придать уют самой неприглядной местности, дарили ему чувство спокойствия, умиротворённости
и вселенского благодушия...
Костры армейские, воняющие жжёной резиной и солярой, чадящие списанными лысыми покрышками, беззастенчиво пятнающие окрестный снег брызгами лохматой чернильной сажи, но всё-равно - такие тёплые и желанные,позволяли отвлечься на несколько минут от суровой армейской действительности...
А ещё многие другие: тихие рыбацкие, со вкусно булькающими на таганках котелками; шумные пикниковые, с непременным гитарным перебором, водкой и шашлыками; лениво дымящиеся осенние кучи, совсем не похожие на костры в привычном смысле этого слова, но пахнущие тлеющей листвой одуряюще, горько и терпко...
Все они влекли его с детства.
И даже сложенный из строительного мусора костёр под грязной бочкой с кипящим битумом, который он поддерживал несколько дней кряду, когда сдуру подрядился сделать гидроизоляцию на даче одного малоприятного типа...
Ему нравилось кормить жгучие и ждущие языки хворостом и поленьями, сучьями и шишками, картофельной ботвой и сухой прошлогодней травой, наконец.В такие моменты он радовался танцующему огню также, как радовался, наверное, кто-нибудь из его далёких и безымянных пещерных предков...
Да, он очень любил жечь костры.
Когда-то.
Теперь же живые золотистые языки потеряли для него всякую прелесть и тайну...
Нет, он не побывал на войне.Не ослеп.Никак не пострадал от реальной огненной стихии - даже не обжёгся никогда толком...
Просто однажды он имел неосторожность влюбиться.
Влюбиться по-настоящему, как сказали бы сейчас "не по-детски",беззаветно, безответно и безнадёжно.
Этот огонь был пострашнее пожара в тайге, ибо жёг исподволь, неумолимо, не давая ни единого шанса...И он был беспощаден.
Предмет его обожания был столь же недосягаем, сколь звёзды в космической бездне или фантастические создания на океанском дне.
Он мог видеть её ежедневно.Для этого было достаточно включить телевизор или всунуть в видеоплеер диск с её выступлением.Или подойти к любому газетному киоску - она бы обязательно улыбнулась бы ему с обложки какого-нибудь журнала...Собственно,к киоску идти было без надобности - стены его комнаты были сплошь покрыты фотографиями, плакатами, афишами и постерами...
Огонь был неумолим.Одного взгляда на любимый до безумия, до боли лик было достаточно для того, чтобы он вспыхнул с новой, троекратно, стократно умноженной силой, словно камин, в который швырнули пропитанную бензином тряпку...
Но снять со стен и вычистить из памяти мучившие его образы не было ни воли, ни сил, ни желания...
Долгих девять лет иссушал его этот жар.
Долгих девять лет он был верен только ей.
Он был на всех её выступлениях - это огонь заставлял его бросать всё и мчаться, боясь опоздать и приходя в ужас от мысли, что не достанется билета,то в Питер, то обратно в Москву...
Он даже бросил свою не пыльную и скучную работу по специальности и устроился простым охранником в контору, которая занималась обеспечением порядка на подобного рода мероприятиях.И - да! - иногда он бывал щедро вознаграждён тем, что мог, по долгу службы, находиться так близко к ней, что аромат её духов и свежий бриз её дыхания касались его ноздрей и кожи, и температура сжигающего его огня подскакивала тогда до уровня солнечной...
Он пытался умереть...
Он пытался сбежать, но всегда возвращался...
Теперь он не любит костры - они напоминают ему о многолетней пытке огнём...
Пожар не погас, но приутих.
Потому, что он больше не одинок.
Потому, что он нашёл родственные души.
Потому, что он собрал, наконец, компьютер...
И завёл дневник.
