- Христос воскрес!

- Хуйня случается!

Нарыв за нарывом вскрывать в дне сегодняшнем, чтобы завтра была свежая добротная короста, которую будет отдирать не менее интересно. Каждый день обеспечивать себе поле деятельности на день следующий. Только разноображивать. Чуть-чуть, но разноображивать.
К примеру, сегодня расчёсанная язва; завтра разодранная глотка; послезавтра развороченный анал; и ещё много всего интересного - вырванные с корнем зубы, а ещё лучше - поломанные, чтобы корни продолжали разлагаться внутри и заставлять тебя чувствовать пульсацию жизни. Выжженные волосы, сожженный пищевод, выпавшая в процессе дефекации кишка, которую принимаешь за фекалии и помогаешь вытащить руками наружу несколько метров себя - собака, бегающая за своим хвостом.
Мертвы с рождения - как это прекрасно и иезуитски задумано. Чтобы всю дальнейшую недожизнь теряться и находиться в каплях живой воды, которая может быть найдена в самых неожиданных местах. Глоток агиасмы в канаве у дороги на Соловки. Глоток - в семени близкого сегодня человека. Глоток - в плевке в душу. Глоток - в своей крови, чей быстрый исход из вены заставляет почувствовать биение сердца и обонять своё тело. Слышать, как пахнет и тухнет твоё немощное тело и рыпаться по мере своих скудных возможностей, чтобы тебя увели на бойню завтра, не сегодня. Мыться с нождачной мочалкой, счищать кожу слой за слоем. Кажется, только покажется мясо, и полегчает, и ты станешь значительно чище и легче..
Как это прекрасно задумано! Чтобы ежедневно пытаться доказать себе, что ещё есть варианты и способы быть живым. Ненадолго, конечно, - хотя бы на день, на час, на мгновение... Но быть. Но плыть. По шею в дерьме и рвотных массах, продираясь через не до конца кремированные тела друзей и родных, плавающие повсюду вокруг. Мешочки из кости и обгоревшей кожи. И сжечь бы полностью - да не хватает времени и средств на тщательную процедуру. Лишь запалишь костёр на десятке поваленных деревьев - и пора плыть дальше, хоронить других.

Кажется, только покажется мясо, и полегчает, и ты станешь значительно чище и легче..

Отрывать члены один за другим. Отрезать, отрывать, вырывать, выгрызать...
Первыми пойдут ноги, и ты будешь подвывать и кончать от свершения несбыточного счастья, что это наконец происходит, и не с кем-то, а с тобой. При этом тереть напильником локти и колени и умываться нождачной бумагой.
Затем стоит стесать нос. Такой нежный и привередливый. Ему самое место в желудке у какого-нибудь бездомного пса.
Затем уши. Две морские раковины, принесённые заблудшим моряком триста лет назад на наше побережье. Тогда он снял за них самую лучшую шлюху на всём побережье. Пора им обратно в воды океана.
Затем стоило бы приняться за руки, но тогда неудобно будет отрезать член. А если перестараться, можешь не дожить до высшего счастья - остаться совсем голым, без членов вообще. Поэтому осторожно сначала отсекаем левую руку - она и при жизни не пользовалась особенным расположением, и по существу, была не нужна все эти годы. Хрипы счастья уже разрывают грудь и сжигают гортань внутренними кровотечениями и селебрациями твоих подкожных человечков.
После левой руки, наконец, удилище. Совсем без надобности, ибо просрочен. В мозгах уже давно переизбыток эндорфинов, а кровь - сплошной адреналин.
И в самом конце отгрызть себе правую руку. Самое мощное орудие конкретно взятого животного. Сточить и поломать все зубы, покуда грызть её, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром, и наконец, в соплях, крови, слюне и семени, дойти до последнего в этой жизни плеча.

И с улыбкой блаженного тут же кончиться.
Так проходит земная слава.
Так заканчиваются счастливые сны.

Я расплющил её умирающее тело, когда стоны и писки ещё вырывались из кровоточащей пасти маленькой вкусной грудастой пробляди. Чтобы сделать всё наверняка, чтобы довести начатое до конца, чтобы вдыхать поменьше шумов впредь.

Когда змеюга её вскрытой грудины шипела, изрыгая потоки гнилой крови, насквозь поражённой серостью и проказой, я вошёл и вышел через левое лёгкое. Было больно и скверно - и оттого бесподобно. Хорошо и незабываемо.

Спящий на левом плече ангел испачкался кровью и семенем. Когда он открыл свои прозрачные всевидящие очи, кровь и семя уже сделали своё дело - они прожгли насквозь белоснежные крылья и вошли скорпионами в сознание совершенной птицы.

Теперь и я подобен совершенной птице. А эта некогда белоснежная дрянь жрёт говно во дворе отца Владимира, чем несомненно помогает отцу Владимиру, а следовательно, и всему приходу - ибо чище и спокойнее сельчанам теперь ходить по ночам сраться кровью и кишками.

Её расплюснутое холодное тело замолчало...

не дать прикурить по дороге на Голгофу заморышу-давалке.
хороший бог - мёртвый бог.

Под забором валялся грязный, дурно пахнущий христосик. Местные кухарки подкармливали его очистками и помоями, и изредка какой-нибудь случайно забредший в эту клоаку пёс, ещё более одинокий, чем сам христосик, угощал его косточкой. Иногда, по праздникам, падре отвешивал ему с барского плеча развесной вульвы мариимагдалены. Христосик жрал эту дрянь, умилялся, расплываясь в блаженной улыбке, а затем с ним приключался эпилептический припадок и он умирал... Потом воскресал, но уже в какой-то другой стране, но схожей обстановке.

Христосик был маленьким тщедушным прокажённым гермафродитом. С каждый годом он выглядел всё ужаснее и пах всё хуже. Никому это не нравилось и не любили его с каждым днём всё больше и больше. Однако, его самого такое положение дел вполне устраивало.

В былые годы христосик работал мясником на рынке. Он обслуживал местных священников лучшими видами и сортами мяса, нарезая человечинку им на обед тонкими сочными полупрозрачными кусочками. Священники за это ублажали его, прижигая разные части его тела калёным железом и развешивая его портретики на каждом фонарном столбе. И чем сильнее и больнее они сжигали его немощное тельце, тем большее удовольствие он получал.
Сам он уже тогда был вегетарианцем и кушал лишь личинок и фекалии прихожан.

Потом христосик совсем запаршивел и занемог, и его вышвырнули из мясных рядов. Свяшенники научились прекрасно обходиться без него.

И теперь он валялся под забором в луже грязи, дерьма и блевоты, и мучительно подыхал. Лишь иногда местный падре зачем-то опять возвращал его к жизни, отвесив ему в честь какого-нибудь праздника развесной вульвы мариимагдалены...

Наташа Ростова по призванию была блядью, по профессии - проституткой, а по существу - так просто выродком ни к селу ни к городу. Её покойный любовник, а по совместительству отец, Ваал Борисыч говаривал, что блуд - грешно, а жрать всё что ни попадя нельзя. При этом порол Наташу нещадно. Больше частью, посредством анальной интродакции.
Ещё он говорим, что сдохнем все несомненно, вопрос только в том - где, когда и как. Сам он мечтал под забором, но быстро и тихо. Не сложилось. Подыхал долго и мучительно, пока Наташа нарезала тоненькими ломтиками его ваал, обжаривала на медленном огне и скармливала соседскому прожорливому псу. Однако пару кусочков позволив и своей кефирной диете.
Папа тем временем орал, грозился порвать её; а потом себя; а потом - уже не орал, а просто тихо подыхал, как водится.

Наташа Ростова не читала всякие умные толстые книжки про своих однофамильцев - ей было допизды. В том плане, что литературу она не жаловала. Она вскрыла папу-любовника, избавила его брюшную полость от кишок и поместила в его вскрытую грудину своего еле живого ребёнка от Ваала Борисыча на хранение. Ибо топить - грешно. А точнее - хлопотно и грустно.

Когда младенец задохнулся и умер-таки, тело покойного Ваала Борисыча засветилось тихим спокойным светом, и из его груди выросло лимонное дерево. Когда настала пора цвести и плодоносить, дерево принесло десяток новых наташекростовых, которые не читали книжек про однофамильцев, да и вообще не читали книжек.

Когда их сорвали, они не сговариваясь перерезали Наташе Ростовой глотку и сожрали её. Ведь они были маленькими, а им надо было расти. Потом, так же молча, разбрелись по разным сторонам света, тем самым ознаменовав начало нового дня.

Наташа Ростова готовила на маленькой кухонке завтра Ваалу Петровичу где-то в Снегирях...

Разрывать свою неподъёмную смердящую тушу на тысячи кровавых ошмётков и бросаться в прохожих из окна единственной уцелевшей после саморасчленения рукой.

Надрачивать трёхметровый фаллос Бельфегора до разрыва уздечки и вылетевших в экстатическом выплеске из орбит глазных яблок.

Ревниво вылизывать свою задницу. Ревнуя ко всем и вся, потому что кажется, что все они покушаются на её, твоей задницы, целостность. Не факт, что вылижут, но выпороть могут, а то и сожрут. Гузка - ведь самое вкусное.

Откусить хвост. Выгрызть его с корнем, открыв второй анус вдобавок к третьему глазу.

Разлиновать лоб в нотный стан. Вырезать скальпелем партитуру похоронного марша задом-наперёд. Чтобы в зеркале хорошо читалось.

Разбить все зеркала в доме. После чего, завесить их чёрным драпом и утопить десяток прописных истин, доставшихся по наследству, висящих мёртвым грузом на шее, в литровом бокале с прозрачной жизнью.

Поужинать жарким из развесной вульвы Марии Магдалены.
Поглядеть "Спокойной ночи, малыши!"

Отойти ко сну чистым младенческим сном.

Водосток-кровосток. Все отрубленные головы мы выдаиваем до последней капли и сливаем их жизненную силу в гигантский водосток, ведущий в недра земли. Выжимаем до маленьких дурнопахнущих коричневых шариков эти отрубленные головы. Образовавшиеся катышки отдаём Церберу, чтобы хоть как-то ослабить его непроходящую злость ко всему живому.

Там, в недрах земли, Большое Пузатое Чудо Зарождения Новой Жизни пытается утолить нескончаемую жажду, вылизывая всё до последней капли. Оно громко чавкает, давится от спешки и не может остановиться. Огромная утроба испещрена язвами и замазана землёй, но голод лишь усиливается. День ото дня Большому Пузатому Чуду Зарождения Новой Жизни всё сложнее выдавать на-гора новые ходячие тушки взамен возвращённых ему и уже переваренных. В коротких перерывах между бульканиями водостока-кровостока Большое Пузатое Чудо Зарождения Новой Жизни выдаёт десяток новых одухотворённых уродцев, чтобы было кому к Нему возвратиться через некоторое время. Точно так же выжатыми до последней капли до состояния маленьких дурнопахнущих коричневых шариков.

В операционной сегодня праздник - софиты, движняк и снимают кино. Выпал счастливый билет. Нас покажут по телевизору. Всего одна пересадка сердца - и мы станем звёздами голубого огонька. У меня почётные обязанности - я подношу скальпель. Я делаю это уже восьмой год, и овладел в совершенстве этой наукой. Лучше меня подносит скальпель только старый Матвей - но он, похоже, умер. Потому что вторую неделю не появляется в операционной, и - ни слуху ни духу от него. А где он живёт - никто не знает. Да если бы и знали, не пошли бы его навещать - не принято у нас. Молодым вперёд шагать! Так что, судя по всему, теперь я - самый профессиональный подносчик скальпеля во всём нашем большом дружном коллективе.

Пересаживать сердце будем хирургу Гришке. Съёмки нагрянули неожиданно, и у нас не было ни одного тяжёлого больного на сегодня. Поэтому вчера на экстренном совещании мы все тянули спички, чтобы определить, кто возлежит на столе, а кто будет сверху кудахтать и рыпаться на благо нашего звёздного дела. В лотерее участвовали те, кто более грешен (ведь мы же верующие люди, в конце концов - не могли же совершенно безобидного меня или медсестру Катеньку положить на стол ни за что, ни про что; выбирали среди трепанаторов и мясников со стажем). Зато хирург Гриша станет нашей путеводной звездой и мы постараемся продвинуть его к лику святых. Мне кажется, ему обязательно причислят к лику...

Его сердце мы будем пересаживать уборщице тёте Груше. Она давно говорила, что мечтала о хорошем праведном сердце, которое бы не болело. У хирурга Гриши - именно такое, несмотря на все его сложные должностные обязанности. Здоровок как бык, несмотря ни на что!
Как только тётя Груша заимеет Гришкино сердце, встанет и пойдёт, мы станем мега-популярны. Ведь до этого ни одна операционная в онлайне не транслировала на всю страну пересадку сердца...

Но всё! Мне пора закругляться. Пойду готовиться морально к предстоящим съёмкам. Мне ещё надо загримироваться и замазать пару прыщиков, так некстати вскочивших накануне. А меня всё-таки увидит Елена Викторовна и мой хороший знакомый Махмуд, и мне надо быть неотразимым. Ведь их мнение для меня очень важно. Я уже так и вижу, как величественно я подношу поднос с инструментами Главу Мяснику...
Наше время настало! Это - час Х! Это - и мой звёздной час тоже!

Вскоре люди будут говорить: "Смотрите, это пошёл Великий подносчик скальпелей!" или "А я имел честь видеть тот репортаж в самом первом, ещё не правленном варианте без цензуры и пипов, где этот молодой человек мастерски направил руку Главного Мясника в нужное русло!.."

Вот так-то!..
Но всё - режиссёр уже здесь! Настала пора больших свершений.

Nergal Dread God of War and Plague
Avenge the Shades of Our Fallen Ones
Blacken the Sun with Fierce Winds
Bring Forth Your Terrible Storms!
Yea! Burn the Flesh of Our Enemies
Gash Their Throats with Weapons of Iron
Destroy Them Utterly
With Locusts and Disease

Спускаю свору собак обгладывать лица прохожих. Выгрызать застарелые гаймориты вместе с хрящиками и мозжечками. Дегустировать серое вещество. Пить внутричерепные воды, плавать в них и подзаряжаться чужими утихающими-затихающими сознаниями.

Моя свора выдержана в тёмных сырых подземельях без права пискнуть, без лучика света и без единого дуновения чистого воздуха. Она готова рвать и метать. Она готова пить стаканами деликатессный напиток из свежего ветра, смешанного с кровью, кишками и страхом людей, повстречавшихся на пути.

Мои гончие суки испытывались при рождении на породистость старым дедовским методом. Одному из выводка отрубали голову в момент захвата добычи, и если он не разжимал челюсти, порода считалась хорошей. Но мы пошли дальше в испытании породы. Мы стали рубить головы всем псам, впервые схватившим добычу. Если пасть отрубленной головы не разжималась, её пришивали обратно к фонтанирующему уходящей жизнью телу и ставили на ноги. И вдыхали новую жизнь.
Эти проверенные кровожадные создания с пришитыми обратно головами и есть моя стая.

Анальная интродакция как высшая степень осознания неудавшегося дня.
Неудавшийся день как высшая степень признания собственной ничтожности, потому что сильный человек не признает ничтожества дня. Он подразумевает своё ничтожество как очевидность, но День не может быть ничтожен.
Я - не сильный человек. Но только потому, что я не могу до конца признать своей ничтожности, а по наивности и бараньей упёртости ещё питаю иллюзии. А до Дня мне вообще мало дела.

И поэтому - обгладывать лица прохожих. Давайте ребята, действуйте! Раздирайте на части, вырывайте желудки, матки и лёгкие! Но сердца оставляйте! Сердца оставляйте - пускай ещё проникнутся мучением и страданием, и изойдут на говно от собственной немощи и беспомощности эти отродья из кости, мяса и желчи! Гори, воняй, смерди на много миль вокруг, шрамированное, полуседое, увеченное-да-недоувеченное, тело старца Зосимы!

Бочку крови!
Но у меня порционное питание, поэтому маленькими дозами - по стакану пять-шесть раз в день. Закусить дырявой печенью и запить настоянными на мудрости тридцатилетней девушки-кошмарика фекалиями. Вдохнуть серный запах, проникнуться аммиачным духом и скоротать ещё один вечер!

Испить ещё один вечер!
Сразить ещё один вечер!

Рослик Му, корнями из правления Шемсу-Гор, раскинувший сети и раздвинувший измерения путём злокачественного разрастания своего я на сто вёрст вокруг, разнёс в пух и прах город детства, пролегавший глубоко в истоках Нила.

Город детства канул в Лету, лопнул мыльныл пузырём, потряс воображение подобно взрыву атомной бомбы, который Рослик Му лицезрел и неоднократно. Бомбы лопались над ним чаще, чем он поднимал голову, чтобы окатить презрением происходящее над.

Папа Нингирсу, укротивший Анзуда, раскинулся прибрежными волнами по земле из песка и памяти. Папа Нингирсу горевал по Анзуду, который теперь укрощён, и печати сорваны, и таблицы обретены, и нечего теперь Ему здесь делать. Он - покоритель, но Он проиграл.

Большой Гребень дыбился хохолком на голове Нингишзиды. Он открывал ворота только изредка, и скорее, по своей прихоти, допуская на Небеса только тех, кто вежлив, учтив и благовиден.

Гарнизон лесничего Кузьмы потрошил сучку-Судьбину в кустах терновника неподалёку от заставы Ильича. Судьбину расклячило на все стороны света, однако огонёк всё теплился в Её мутных глазищах-озёрах.

Литании лились из кровоточащих глаз Марии Магдалены, распятой гопниками посреди базарной площади где-то в Париже. Голытьба-молотьба подпевала интернационал и верещала что-то про девицу-красавицу, вторя еле различимым литаниям Великой Жены.

Рослик Му, корнями из правления Шемсу-Гор, раскачивался в такт вращению Земли и учил верного попугая Софокла матушкиному нашёптыванию-наговору: Abandone Hope All Ye Who Enter Here! Abandone Hope All Ye Who Enter Here! Abandone Hope All Ye Who Enter Here!

И я ищу наиболее подходящие для моего аллергического нутра способы бегства. Бегства от себя и от всего того, что вокруг. Чтобы захлопнуть дверку однажды, закрыть и забить ставни, поставить верного стального часового стеречь вход и отмерять оставшиеся дни. И пускай Кто-нибудь там решит, что с тобой дальше будет.

Люди ищут и находят свои личные схроны, но почему-то об этом не принято говорить. Эти личные схроны со временем становятся зловонными ямами, из которых всё тяжелее выбраться.

Каждый золупок, жаждущий спрятаться под крылышко Большой Курицы, находит сотни красивых слов и обоснований, почему именно он желает укрыться в четырёх стенах и отдаться на растерзание Всемогущей Сущности. Почему именно ему нравится быть окончательным и бесповоротным пассивом в этой межгалактической скачке. Найти тысячу красивых образов для обозначения беспрерывно кровоточащей задницы.
Написать страницы толкований своего фиксированного положения - попой кверху, рылом в земле.

Тут начинается искромётное пиздобольство по поводу каких-то отвлечённых материй из лексикона амвонов и борделей, вроде: чувство долга, искренность, свобода, честность, правда, смысл жизни, предназначение, судьба, поиски себя... и прочая подобная поебень, составляющая прочную силовую конструкцию Колосса Самооправдания.

Точки опоры пирамиды своего прозябания.

Объяснение своего говноедческого нрава.

Моя помойка - триста шестьдесят первая справа в истоках Дильмуна, что в Бахрейне.

Reserved!

связанные одной пустыней, потому что пустыня - вообще одна.
пустыня - едина и неделима, и все дороги вливаются в неё и соединяются в ней.
дороги входят в неё, независимо от того, насколько она готова их принять.
у пустыни давно не выделяется смазка, которая много веков назад помогала странникам входить в неё.
сейчас она принимает всех посуху. кажется, она вся превратилась в одну сплошную, непрерывно гнояющуюся мозоль.
и когда дороги входят в неё, сам воздух звенит и вибрирует от стонов, издаваемых высушенной до дна пустыней.

связанные одной пустыней.
головы в песке. и барханы, кишащие ядовитыми созданиями.
я не подаю воды напиться голове в песке. я знаю многие эти головы.
точнее, я когда-то знавал тела, носившие эти головы.
я не отдам им ни капли целебной влаги.
пускай их жжёт солнце и жалят змеи со скорпионами.
я тоже когда-нибудь буду головой в песке.
и надеюсь, что когда я буду головой в песке, мне точно также никто не подаст напиться, потому что я хочу быстро закрыться, не растягивая последние мгновения.
это я называю гуманностью.

а пока что есть тела с головами, связанные пустыней. кто-то группками, кто-то шведскими семьями, кто-то парами. кто-то как-то.
просто так случается, что несколько людей - от одного до трёх, возможно, пяти - стоят, каждый за своим барханом, и смотрят на одну звезду.
и в этот миг, когда они смотрят на одну звезду, у них появляется вода, а следовательно, и жизнь.
пустыня отдаёт глубоко запрятанные остатки своей живительной влаги людям, которые одновременно смотрят на одну звезду.

связанные одной пустыней, потому что пустыня - вообще одна.
я никогда не подам воды напиться голове в песке. это влага нужна людям, смотрящим одновременно на одну звезду.
это я называю гуманностью.
пустыня почти исчерпала себя.

на перроне без права ночлега
ждал её я всю жизнь напролёт
но назавтра я точно уеду
лишь костлявая вечно нас ждёт

я стою над обрывом и плачу
где же ты, моя светлая жизнь
где же ты, капризуля-удача
и зачем мне по горлу ножи

на пустынном и злом полигоне
меня бросила Родина-Мать
всё равно я - никчёмный пропойца
себя утром не в силах собрать

на перроне без права ночлега
ждал её я всю жизнь напролёт
но назавтра я точно уеду
лишь костлявая вечно нас ждёт

Global Insanity, World Wide Collapse.
Glorified Lunacy sweeps weaker minds away.
Suffer in Silence, one Final War.
Panic attacks, Destination Chaos!

прикрыться ранками на любой вкус и размер. ранки навырост.
ограничиться и остепениться, будучи закованным в цепи - так тормоза будут срабатывать. хоть кости и дробятся, если почешешься или рванешь на банан, просунутый между прутьями клетки.

я - страус. мордой в грязь, чтобы не узнали, чтобы самому не видеть.
без угрызений, без преград, без границ - поэтому нужны цепи покрепче, ведь толщиной в палец я перегрызаю зубами. а то, что рот потом полон крови и во рту соленым-солёно - это даже удобнее, помидорки под водочку солить не надо.

химическая свадьба, ярмарка всезнания с вырванными глазами Папы, вплетёнными в контекст козлиного черепа в золотой оправе с красным дыханием и золотистой уриной Большого Кабана.

разделывай и властвуй!
разделяй и пользуй!
раздевай и кушай!
наливай и пей!

воздастся в Хаосе, трасса в который проходит под моим окном.
а я, вместо того, чтобы мчаться туда с ветерком без тени сомнения, ловлю выпадающих из окон и летящих с крыш неутопленных сразу при рождении недоносков.
и каждый раз думаю: ну, вот поймал, отряхнул, отмыл, подтёр, растёр - и в путь.
и каждый раз зачем-то поднимаю голову - а там непременно летит следующий, уже обосравшийся, награждённый микроинфарктом за свой шаг в воздух, но ещё не долетевший до победного асфальта, чебурашка, который ищет друзей на свою жопу.

Destination Chaos!

Ниточки сплетаются воедино.
Кажется, будто ты скрыт, а оказываешься зарыт.
Закрытый тоже не безупречен.
Увечен столь же, сколько и сама общительность.
Которая суть дряблая одинокая проблядь без рода и племени, которая может лишь плеваться словами, потому что страшно замолчать и боязно от пустоты и тишины вокруг. А эти пустота и тишина накатывают как только замолкаешь, и с каждым разом всё страшнее и сложнее с ними справиться.

Змеевидный браслетик. На руку. На - руку. Сжалась, скукожилась, пережало, кровь перестала поступать, отмерла рука. Браслетик - бряк о мраморный пол.
Гулко.
Звонко.
Дзыннь!..
Рука на полу, браслетик змейкой на полу.
И эхо тает.
И снова тишина.
И мёртвый холодный мрамор.

Ниточки сплетаются воедино. Я говорю-говорю, но как будто не говорю вовсе.
Никак не можешь проблеваться - отрава сидит внутри, она въедается всё глубже. Кишки лезут, отрава не выходит.
А ты говоришь-говоришь, а потом - дзыннь!..
И пустота.
И мёртвый холодный мрамор.

Пучит, но ни шанса просраться.
Утрамбовано намертво и наверняка.
Что бы ты ни делал - лишь пустой пердёж, развлекающий ворон и настраивающий на скорую трапезу воронов.

Звуки, звуки. Обрывки фраз, обрывки слов, себя обрывки.
Ты так и остаёшься драным стягом с расплывшимся гербом и неразборчивым родовым не то девизом, не то проклятием.
Ты так и остаёшься.
И всё говоришь, говоришь...

И даже если ниточки сплетаются воедино, у меня всегда наготове ножницы.
Дзыннь!..

о, Мария-Великая-Вагина, взываю к тебе на сей раз!
я, маленький, сирый, нищий и убогий!
я, чьё имя не достойно быть начертано на камне.
чьи имена не достойны быть выплюнутыми из твоей гнусной непорочной глотки.

ты, чья мощь в Непорочном Зачатьи, ты, Первая Блядь в мире!
Пурпурная Дева, чьи руки запятнаны в крови и требухе тех, кто жаждал твоего святого тела.
тот легион, который жаждал войти в тебя, легион, который поломал хуи и головы дерзая!
глупое ничтожное племя Домена Семени, истрахавшее тебя вдоль и поперёк, затопившее реками крови древний могучий град Вавилон, захлебнувшееся в своей крови, блевоте и сперме!
но так и не познавшие твоё Всезнающее Лоно!

сейчас и я взываю к тебе!
сейчас и я горю от стыда и желания, пронзаю себя насквозь десятками, сотнями отравленных игл сознания и просветления.
готов и я сегодня быть оскоплённым тобой ради одной возможности нырнуть погреться в твоё мохнатое заплесневелое всепожирающее девственное лоно!
ты можешь погадать на моих оголённых трепещущих кишках, и нагадать крах этому миру уже завтра - да, пускай это случится завтра!
ты можешь погадать-погадить, готов глотать твои воздушные фекалии, чтобы стать феей.
да, я определённо готов стать феей.
я уже и есть почти фея.

я готов на всё сегодня, ты - велика и непререкаема.
имею всего лишь одну просьбу! маленькую, убогую - тебе ничего не стоит помочь мне, и я буду весь твой.
я прошу тебя - почитай мне сегодня Винни-Пуха на ночь!
я знаю - ты всё можешь, о, Великое Блядище!
я, Пан Сатирус, изопью тебя до дна и вострублю всему миру о силе и красе Непорочного Зачатия, замешанного на реках крови!

да, сегодня я добрый. я очень добрый сегодня.
но будь готова, что завтра я перестану быть добрым.
поэтому почитай мне Винни-Пуха, Шлюха Поганая, пока ко мне на огонёк не заглянул Бельфегор.
ты знаешь, его Удище разорвёт тебя на клочья, это тебе, блядь, не стручки псевдогероев современности, это, блядь, Бельфегор-Бельфегорище!!!

поэтому лучше подобру-поздорову почитай мне Винни-Пуха!
ну, и ещё почеши спинку, и я оставлю тебя в покое, наконец.

Аминь!

Взываю к тебе, Осенняя Мара!
Вечно готов облизывать и обгладывать твои косточки!
Готов полировать их день и ночь напролёт, дабы затмила их ослепительная белизна свет солнца!
И ветры высасывать из их раковин, и полоскать ими рот, и выплёвывать их в чисто поле. Спускать их с привязи, чтобы срывать крыши, топить корабли и бесчинствовать напропалую!
Готов я!
Меня будоражит!
Меня несёт!
Я вьюсь и льюсь!
Потоками по нисходящей!
Ливнями в лица, осколками надежд по трепещущим венам!
Лопастями рук паучьи разрывая сети!
Я многорук и многожал!
Я вымучен, но свеж и весел!
Удал, а значит, ещё годен!
Гореть лесам, степям тонуть!
Висеть, безудержно хихикать!
И крылья шире раскрывать, края все сгладив, дальше кромки!
Окутать, окатить, принять!
Сорвать и выжать всё до капли!

Цыплят по осени считают!
Взываю к тебе, Осенняя Мара!

Смерть - самый ходовой товар современности.
Смертью кормят детей, на смерть молятся атеисты всех конфессий, на смерть дрочат в Рамадан и на Пасху.
Смертью хвастают в мерседесах, самолётах и подвалах.
Смерть ведёт историю и культурологию в школах.

Умирает забавный толстячок с голосом - каррикатурный герой жвачной испохабленной вконец оперы. Миллионы, сотни миллионов людей, которым не то, чтобы нет никакого дела до этого пузана - им просто насрать на него, начинают охать и ахать по поводу внезапной (а она, эта кончина, почему-то всегда либо внезапная, либо скоропостижная) смерти бля-героя. По поводу новой ёлки, с которой посыпется золотой дождь.

Меня волнует мой насморк, меня волнует, что я сегодня приготовлю на ужин, меня волнует, как бороться с запорами - да так, чтобы это не переходило в диарею.
Это всё меня очень волнует!
Мне нужно знать, во сколько отходит электричка с платформы Гражданская, чтобы попасть в Истру засветло, а там - на автобус, и воздух, и воздух...
Мне хочется читать про нисхождение Таммуза в царство Эрешкигаль, много раз перечитывая.

Почему-то я смело признаюсь, что меня волнует работа своих желёз, мои потовые выделения, мозговые маринады и чёрные вибрации на пользу себе. И я не собираюсь даже пытаться делать вид, что меня волнуют все эти смерти, о которых кричат с экранов, из газет и глоток. И за каждой такой глоткой сидит калькулятор, который имеет единственно правильный в рамках сегодняшней действительности подход и относится ко всему происходящему только с точки зрения личной выгоды.
Меня немножко удивляет и настораживает, что и большинство кричащих, охающих и ахающих тоже прекрасно это понимает, но продолжает участвовать в этом мега-лохотроне.

Мне нет никакого дела до всех этих смертей. Плевать я хотел на это всё ядовитой слюной, да и её жалко. Не богат я на ядовитую слюну. Железы опять же...
Я не собираюсь слушать больше одного раза новости, где новую дохлую лягушку показывают в разрезе: в анфас, в профиль, по диагонали, через анальное отверстие распятую... Тем более, читать об этом с картинками. С фотографиями наконец-то в полную меру гниющей тушки. Пускай себе догниёт спокойно и освободит частичку воздуха, клочок земли и мешочек баблоса тем, кто пойдёт на новый виток деградации.

Меня волнует, что среди десятка вполне самодостаточных полусовершенных коричневых яиц, запасённых сегодня, встретилось одно с трещинкой.
Да, и смеситель надо поменять...

Первая Маша с телом разверзнутым
тупо молчит на холодных ветвях
старого леса. Мальчики бездною
тихо играют в теннис впотьмах.

                             1999 г.

желаю я женщину
с широкой душой,
душистой вагиной,
могучим дуплом!

народился ясный месяц на нашу душу,
когда вышли погребать пьяницу-Ванюшу.
его чёрный ворон уже отпел в минувший вечер,
ну, а похмелять его нам незачем и нечем.

ночью вопли раздавались у соседней хаты -
там Емеля на двери голосил распятый.
голь плясала, веселилась, девки плоть сдирали,
а снимать его с двери они - увы - не стали.

ночью солнце закатилось к королям под лавку
и случайно придавило патриарха-шавку.
тётя Варя отнесла его чертям на ужин,
а мне на ушко прохрипела: кому ты на хуй нужен!..