...Птица шевельнулась между деревьев, тесно сплетенных ветвями, затрепыхалась, заерзала, стряхивая мелкое снежное крошево с перьев. Парк дремал, качнулся фонарь, дернулся раз-другой, и застыл, изогнув льдянистую горло-трубу.
Корявые ветки ивы тонули, скользили по маслянистой, натертой мерзлой водой земле, к озеру, неуклюже тычущемуся в оградку парка. Озеро плескалось, вскидывая мелкие барашки не-волн, упрямо не мерзло, будто бы жирные, чешуйчатые карпы, суетящиеся в самой толще брюшины, свершая тепловое движение, грели его липкими на ощупь телами.
Памятник, заплутавший в аллеях парка, понуро согнулся, сжался, подстегиваемый жалящими порывами вьюжного ветра. Едва-едва высунув маленькую гипсовую черепушку, сокрытую меховой шапкой, пушистым воротником, покачиваясь на испещренном трещинами постаменте, памятник считал звезды, те мерцали, ныряли меж перьевыми облаками, прятались за них. Памятник досадливо хмыкал, сожалея о забытом в кармане пальто платке, который вытащить не мог, как не ловчился.
Птицы беспокойнее шевелились в утробе сплетенных ветвями вязов, гортанно окликали друг друга, чистя перья от налипшего снега, памятнику попало чуть-чуть на краюшек воротника.
Темное пятно вдали, мерило шагами дорожки, хлопало ладонями друг о друга, пытаясь согреть оледенелые пальцы. Дорожки скрипели под сапогами, сплетались. Искристое крошево, кружащееся в небе пахло топленым молоком и чем-то озерным, илистым...
...Лед на Москве-реке тронулся, лениво плывя меж церквями, ныряя узкими переулочками, освещаемый рыжими уличными фонарями. Толпа поспешала за ним, осунувшаяся, побитая февральскими морозами, испещренная мелкими сосудиками, но будто стряхнувшая ворох снега, улыбчивая, тянущаяся к небу. Человек шедший на встречу, тянулся туда, закруженный, обмороченный улыбками, влажными, преломляющими бликами солнца, льдинами. Март, шмыгая красным носом, радостно хлопал в ладоши, высовываясь из-за каждого угла, питая газетные заметки, цирковые афиши... а потом - снег.
Темное пятно шагало по парку, цеплялось за деревья, пугливо озираясь по сторонам. Птицы слетали с веток, сонно клокотали, скользя тоненькими ножками по хрупкому рассветному льду.
Она часто ходила сюда, пусть не ночами, когда трамваи уже не цепляются усами за провода, пусть не опоздав на метро, на маршрутку-электричку до станции черт-знает-куда, пусть не замочив ноги, скользя, цепляясь за шаткие фонари.
Она так часто ходила сюда, а деревья солидно склоняли ветви, тянулись, порываясь ухватить, задержать. Озеро мигало лунным отражением, смятым как тряпка, где-то в зарослях кустарника. Она подкрадывалась к памятнику, хватала ладонь в гипсовых рукавицах, рефлекторным жестом, цеплялась как ребенок. Шла к озеру, утыкаясь в оградку, окаймляющую парк полукружьем, отщипывала куски мягкой булки, кормила синих птиц, чешуйчатых карпов, булка поглощалась, тонула в озерной глади.
Льдины толкались, занудно скрежетали, под всплески воды в загрязненных городских каналах. Машины, слепя фарами, неслись мимо, мимо, мимо...
По набережной брел старик, навстречу несущимся фарам, льдинам, колющим друг дружку, шаркая, сметая сапогами ворох снежинок. То замедляя шаги, то едва-едва не несясь, куда-то через шаткие мостики, лавируя меж мигающих светофоров, спотыкаясь, щурясь от ярких рекламных огней.
Мостовая ныряла, заскакивая, нежданно резко в переулочек, кончающийся тупиком. Старик внезапно замедлил шаг, а потом и вовсе склонился к ржавым перилам моста, облокотившись на них, следя за цветными рекламными бликами на реке... Связка золотых ключей с плеском нырнула в тревожную глубину. Темное пятно подземного перехода нервно терзало смычок, старик, тяжело вдыхая морозный воздух, усмехнулся. Вдалеке звенели стекла.
Она, докрошив теплую булку сгрудившимся птицам, поплелась к воротам парка. Вот-вот откроется метро, наполнившись шумом, запахами цветов, кожи. Ещё чуть-чуть и дыша паром, заледенелый, обсыпанный снегом автобус-электричка до станции черт-знает-куда, покорно станет на перроне-остановке, и она долго будет согревать ладони горячим, порывистым дыханьем.
Птицы пели, качаясь на ветках, памятник глядел вслед, а чешуйчатые карпы дремали, им снилось теплое городское лето.