ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Совесть, Любовь и Капля делят между
собой мельницу, дом и кота в сапогах.

И действительно делят. Им трудно, потому что все уважают друг друга, но не делить при этом не могут, потому что весьма и весьма легковерны. Папа-долдон-мама-дура им объяснили, что мир – это, мол, то-то и то-то, они и верят. Чувствуют, что-то не так. Не срастаются швы, не затягиваются раны никак, но нет, усомниться не в силах. Такая модель. Есть предел механизму. И совесть продолжает свой бенефис. Совесть моя – неуместная сука! Чтобы ты сдохла, желаю тебе заебавшийся я! Думаю, что Хорошая тоже б меня поддержала...
Во всяком случае, если б совести у меня таки не было, и давно бы уж с ней, как люди. Но мы очевидно не люди. Потому мне неоткуда ждать поддержки.
Вроде Любовь и Капля не возражали бы против того, чтобы Совести дом отошел ввиду деляемого (Не опечатка! (Прим. Сквор.)) наследства, да она сама не берет. Есть она и есть. Не в силах не быть. Не может. Счастье она в этом случае, очевидно. (Если помните цепь размышлений, то и вранье все тогда, потому что никто ничего не видит и видеть не может. Могут все только смотреть. Зырить, как Ленка из своего чертового окна на родное село. Ишь, как выпучилась, дура!)
Совести отсудили кота в сапогах. Продолжили далее спор. Любовь начала скандалить, что ей, мол, дом, потому как Любовь бездомная быть не может. Но Капля ей горячо возражала, привлекая опыт иных Любовей. Дескать, с точки зрения Капли, Любовь и Дом – вещи есть несовместные, потому как Любовь – сигнификат, а Дом денотативен. Они друг друга разрушат, сожрут изнутрей.
Ан нет, Любовь все стоит на своем. Говорит она Капле: «Капля, имей Совесть! Ты сама не менее сигнификативна, чем я!» «Нет», – отвечает Капля: «все-таки менее. Скворцова вон почитай! Не всего конечно, а то невыносимо, а “Душу и навыки”! Там написано все про тебя и меня!»
И давай Любовь Скворцова читать. Она, надо сказать, Любовь – дура, каковых свет не видывал. Читать-то хоть как-то и научили ее, да с выбором у нее плохо. Не отсекает, иначе глаголя, где одно, а где другое, прямо как я совсем, а я – это Речь.
Она, Любовь, давай-ка какой-то совсем не тот текст мой читать. Вычитала она следующее, писанное мною по дурости, с большими амбициями и в возрасте двадцати лет, когда я полагал себя несчастным, блядь, до такой ступени, будто от меня одного жены к хорошим людям уходят (см. Э. Т. А. Гофман «Золотой горшок» (Прим. Сквор.))
А текст вот (дура-любовь! (сл. «Скрипка-лиса» в исполнении бездаря одного (Прим. Сквор.)):

Зачем? зачем
спрашиваешь
потемневшая ткань
обмякла
В каждой складочке
твоего платья
живет червячок
личиночка
скоро окрепшие бабочки
унесут тебя вместе с платьем
непонятно куда как скоро
скоро
восковые капельки
на зеркальце в кошельке
смотрите смотрите сюда

кто этот глупенький
который вернулся к нам
повернулся бочком
и проходит сквозь скважинку
глубже глубже
глупее
глуше глюкозы самой
галлюцинарус
дрожащее море
зеркальце из кошелька
было расколото вскоре
отражаемой им глубиной

В летающем платье
ты проносилась над городом
и в солнце исчезла
и в срок
молодчина моя

заснеженный ветер
теряю из виду
мою Семирамиду

разбилась о скалы
надменная птица
могла ль не разбиться?

И снова нашли меня в море
и снова на берег тянули
викинги воины
иноки воины
Иначе нынче

червивое платье
чужой королевы
теперь
волны качают
уже без
принцессы бывшей
Когда я умру,
я вернусь сумасшедший
и пьяный и дерзкий
и словно обдолгий
словом
Зачем? зачем
спрашиваешь
потемневшая ткань обмякла
в каждой складочке
личиночки-бабочки
линии на ладони
ведут непонятно куда
куда?
скоро
скоро
Кружись, сумасшедший,
кружись!
Кыш-кыш, моя мышка,
кыш-кыш уходи!
Изыди и вновь закружись
спираль в голове моей!
Стебель мой детородный,
кружи в синеве!..

«Ну вот, видишь», – сказала Любовь: «дом должен принадлежать мне».
– Дура ты, Любовь! – тихо сказала Капля. И жестяное ведро повторило за ней, как будто оно не ведро вовсе даже, но попугай говорящий: «Дура!»
– А дура ты, главным образом, вот почему, – продолжала Капля. Видимо, её пробило на пафос, – Если действительно ты Любовь, а не хуйня околопохотливая, то ничего тебе не может принадлежать! А если вопреки существующему миропорядку ты и приобретешь какую-нибудь недвижимость, то это в известной тебе, Любви, терминологии «апокалипсис» называется.
– Чего? – переспросила Любовь.
– Ничего. Дура ты. Вот чего. Конец света, иначе глаголя. Сечешь?
– Ага. – сказала Любовь.
– Ну и ступай себе с миром! Иди вон, мельницу поверти! Ты же любишь, когда все быстро, сразу, и чтоб так все мельтешило перед глазами, что чуть не дух бы вон из обоих.
– Ага.
– Ну так и не насилуй себе внутреннее свое существо. Иди-иди, поверти, – тебе понравится!
– А дом как же? – не унималась Любовь. – Тебе что ль?
– Какой ещё дом? Мне-то он для чего. Мне вон весь мир дом. Я часть. Я идея себя самой. А ты, кстати, жених мой, ибо аз есмь невеста твоя. Вы, гражданин-секретарь, так и пометьте в заявлении: Капля – невеста Любви; Любовь – каплин жених. Смешно, да? Каплун почти. Правда смешно? – и Капля захохотала.
Тогда из-за бархатной синей портьеры выступил кот в сапогах и прикусил Капле язык. «Сколько с нас за это невольное безобразие?» – спросила овладевшая собою Любовь...