День. Морозно. Из канализационных люков поднимаются клубы пара. Тихо, машины ездят не часто. Время от времени проходят люди. В кадре появляется старик. Он медленно переступает, опираясь на резную деревянную палку с наконечником, спиленным с лыжной палки. На нем синяя болоньевая куртка (вылинявшая и теперь почти голубая), на голове – фуражка, лицо, до самых глаз, замотано шарфом. Из кармана куртки свисает лента туалетной бумаги (метра полтора), ее треплет ветер. Старик медленно, но неуклонно, по привычке, продвигается вперед. В кадр попадает пара – мальчик с папой, сын (около второклассника) декламирует какой-то стишок (видимо повторяет), папа – на вытянутых руках несет еще сырой, гуашью писаный, плакат, который красно-охристыми буквами гласит: ПОЗДРАВЛЯЕМ МАМ.
Дорога. Пусто. Голос за кадром: «Лучше мерзнуть, чем вонять. Многие словосочетания, кажущиеся абсурдными, на самом деле закономерны. Используя любые элементы можно выстроить любую цепочку закономерностей, следовательно – любую теорию, имеющую право на существование, как и любая другая. Главное не нарушать исходных элементов…смешно звучит, если учитывать, что исходные элементы могут бать чем угодно…» Автобус едет по узкой асфальтированной дороге. Даже издалека, по раздутости боков, можно с уверенностью сказать, что людей в нем больше нормы – как минимум вдвое. День слегка морозный, солнечный. Снега нет, на деревьях листва еще бурого цвета, некоторая – даже темно-зеленая. Автобус протарахтел, и снова стало тихо. Голос за кадром: «Никогда я так не понимал, как далек от своей цели, чем тогда, когда оказался рядом с ней. Я посетил один из величайших музеев… Я и раньше понимал, что хорошее, от гениального отличает тонкая грань, но эту фразу еще нужно было прочувствовать». Автобус останавливается, и люди просто вываливаются из него.
Спина человека, идущего по холмистому полю. Темная куртка с прицепившимися колючками. Огромная панорама, по которой медленно движется фигура идущего человека. Голос за кадром: «Я не художник, я ничтожество. У настоящего художника все, за что бы он не брался, выходит правдиво, искренне. Все же, сделанное мной - всего лишь гнусное вранье. Единственная цель моей жизни – нравиться. Как же высокая мораль? Мысли о судьбе человечества, о его будущем? Хочу ли я что-нибудь изменить, сделать мир лучше? Задайте мне этот вопрос, и я непременно отвечу – да. Но сколько правды в этом слове? Немного. Единственная жизнь, которую я хочу изменить к лучшему – моя собственная. Единственное мое желание – нравиться, и уже только по этому я не художник. Жаль, что этим мыслям не суждено приобрести звуковую форму. Даже если я повторю их вслух, то лишь убедившись в полном своем одиночестве». Останавливается, лицо крупным планом, шепотом говорит: --- Я не художник. Снова движется, кадр спереди и снизу, фигура идущего приближается и проходит над камерой, в кадре остается тонкая полоска земли и много светлого высокого неба. Вновь голос за кадром (сначала небо, потом иная панорама с идущим человеком, показывается лес): «Но если осмелюсь и скажу кому-нибудь, мои мысли приобретут фальшь, как и все мною сделанное. Их озвучивание будет, всего-навсего, продуманным ходом с единственной целью – привлечь внимание и, следовательно, понравиться. Странно, говорят, что сложнее всего признаться в чем-либо самому себе. Почему же тогда мне это не составило никакого труда? Как ни странно, в моей голове и этому есть объяснение: я сам не верю в то, что я не художник. Неправда ли противоречиво? Сказать можно все, что угодно, можно даже ощущать внутренне правоту сказанного, но совсем другое дело – поверить в это. Вот почему порою прописные истины, давно всем и каждому известные, открываются в новом свете, стоит лишь их проверить на собственной шкуре. Знать и не сомневаться, неравно верить и понимать. Я не соответствую своему образу художника, я не такой, каким должен быть настоящий художник, знаю это... но отказываюсь в это поверить. Проделав выше изложенную цепочку размышлений и поймав себя, сперва, на жалости к себе, затем, на гордости своим интеллектом, способным подобные логические цепочки проводить, пришел к следующей мысли: коль я не боюсь признаться в своей ущербности, стало быть, я не столь ущербен, как мне это кажется. Самообман. САМООБМАН. Сложная цепочка самоедства, с одной, единственной целью – потешить свое самолюбие. Сложное доказательство теоремы, утверждающей о моей уникальности и безоговорочном превосходстве над всеми. Я знаю, что я не художник, но отказываюсь в это верить... Снова тупик, нет, скорее замкнутая цепь: я плохой, я это знаю, если я это знаю, значит, я не такой плохой, как думаю, и снова же – коль я это осознал, значит это только оправдание. Правда – лишь особо сложная, многоуровневая ложь. Есть одна вещь, о которой я могу сказать с уверенностью: когда я работаю, то забываю о подобных мыслях. Я получаю удовольствие от самого процесса работы, может одного этого факта достаточно, чтобы считаться художником? Но ведь великие открытия мне не грозят. Мне не открыть ничего нового... А зачем нужны открытия? Чтобы понравиться, чтобы помнили! Но зачем чтобы помнили, зачем нравиться? Не лучше ли жить в свое удовольствие, ради себя, делать то чего хочется тебе, а не другим? Проблема в том, что хочется нравиться, причем чуть-чуть больше чем хочется просто наслаждаться процессом самой работы. Снова парадокс: работаешь не правдиво, поскольку цель есть понравиться – не получаешь удовлетворения, т.к. людям не нравиться то что не правдиво. Таким образом, для достижения цели нужно ее не желать». Сосновый лес. В кадре верхушки деревьев снятые снизу- вверх. Узенькая тропинка замысловато виляет. Главный герой видит раскареженый остов иномарки, уже изрядно поржавевший и присыпанный серой сухой еловой иглой. Останавливается, смотрит на нее, ловко пробегает по крыше и вновь движется далее по тропинке.