Книга: Орхан Памук Стамбул – город воспоминаний Москва, издательство Ольги Морозовой, 2006

На самом деле, мой интерес к Стамбулу – глубоко личный. Первоначально занимал меня не город, а один человек, побывавший в нем. Сам европейско-азиатский мегаполис, несмотря на затейливую топонимику и историю, мне, возможно, доведется увидеть не скоро. Однако, прочитав книгу популярного турецкого литератора Орхана Памука, я понял, что, взяв с прилавка увесистый том в броской суперобложке, сделал счастливое открытие.
«В детстве я верил, – и эта вера на долгие годы осталась где-то в глубине моей души, – что на одной из стамбульских улиц есть дом, похожий на наш, и в этом доме живет другой Орхан, во всем похожий на меня, как близнец…». Сюжет о добром двойнике (в отличие от «злых» двойников Гофмана, Достоевского и Шварца), которого не встречаешь, но о существовании которого подспудно догадываешься, блестяще обыграл кинорежиссер Кшистов Кислевский в «Двойной жизни Вероники».
Однако «Вероника» с ее политикой и мистикой более абстрактна. Повествование Памука с первых строк привлекает «воздухом потустороннего» и, вместе, обилием бытовых подробностей. Человек, молодость которого миновала, а страна и родной город за пятьдесят с лишним лет изменились до неузнаваемости, рассказывает о вещах, пылящихся в багажнике памяти каждого из нас.
Удивительно, как много общего у представителя турецкого среднего класса, родившегося в 1952-ом и выросшего в кругу большой семьи (не лишённой налета европеизации, но восточной по духу и повседневному укладу), и москвича, появившегося на свет в 1970-ом, единственного ребенка родителей, живших от зарплаты до зарплаты и вскоре разошедшихся.
Перекличек бездна, не описанная с такой безжалостной детализацией ни одним мемуаристом-соотечественником. Детская неприязнь к наводившим квартиры знакомых и близких коврам, символизирующим достаток и долгие прогулки по набережным в ожидании экзотического корабля; сравнение проезжающих автомобилей с животными; склоки между родственниками и чопорные семейные трапезы; тупость одноклассников и страх перед учителем с длинной линейкой, больно бьющей по лбу...
А еще – разрушение города. Так, если Стамбул середины XX века – брошенная на произвол судьбы бывшая столица Османской империи, то Москва – от начала 80-х того же XX века – такой же агонизирующий колосс, где пренебрежение исторической памятью ведёт к уничтожению прекрасного.
На глазах юного Орхана один за другим исчезали в огне особняки старой стамбульской знати. Я, сколько себя помню, наблюдал из окна нашей квартиры на десятом этаже брежневской двенадцатиэтажки, как пылают деревянные дома Коломенского, архитектурного шедевра, благополучного превращенного в пустырь.
Когда умирает империя, очередное поколение стремится не столько строить новое общество, сколько – забыть о канувшем в Лету Золотом веке. Сегодня Москву настиг очередной этап «избавления от воспоминаний», когда на месте свидетельств былого лепится «современный европейский дом». И какая ирония в том, что безликие коробки, растущие на месте чудом сохранившихся зданий XVIII-XIX столетий, складывают турецкие рабочие!
Здесь мы подходим к другой важной теме книги Памука – описанию печали, пронизывающей мироощущение стамбульцев последние сто лет. Эта печаль, в понимании писателя, чувство далеко не банальное. Согласно учению суфистов, она отражает неудовлетворенность из-за невозможности достичь близости с Аллахом. А её отсутствие – скоре изъян, чем достоинство.
Памук утверждает, что меланхолия в его родном городе уникальна. Но все же, не таится ли за ширмой процветания и реконструкции Москвы то же неизбывное ощущение вины и тоски по забытым ценностям?
Обратимся хотя бы к чувству безысходной, пусть и разделенной любви героя книги, наложившееся на созерцание пожаров в ялах? Живо воображаешь «второго Орхана», поселившегося в районе Последнего переулка и созерцающего разгул бульдозеров и гибель старых деревьев.
Кажется, двойник есть у каждого из нас (может, не один, и в каждом большом городе можно встретить свою копию, разве что детали костюма будут отличаться). Когда «иной» пишет книгу, а та попадает нам в руки, остается лишь дивиться игре уловок судьбы, подстраивающей встречи себя с собой.
Так чужие города становятся оригинальной декорацией спектакля-диалога. В какой-то момент, переводя взгляд на живописный задник, понимаешь: он не менее интересен, чем фигуры не авансцене. Верится, что черно-белые кадры ветшающих переулков, снег на решетках мечетей и плавный ход кораблей создают особую реальность, способную навеять грусть, но дарующую свободу.
Не потому ли, что «волнения жизни… рано или поздно подходят к концу, а проплывающие перед нашими глазами образы города навсегда останутся с нами в наших мечтах и воспоминаниях»?
Сергей Брель, август 2006