нет ничего страшнее на этом грешном свете под сводами готического храма телебашен, чем настраивать ренессансную лютню
это я вам честно говорю

у нее такие тонкие, тонкие струночки, как жилочки под кожей, как парок над чаем - деревянные обточенные мягко колки ездят в пазах, что ты с ними будешь делать
и девятнадцать струн, девятнадцать! верхняя - остальные парами: кварта - кварта - терция - кварта - кварта - и поступенно от "соль" к "до" четыре ноты вниз, со второй четыре пары - унисонами, нижние - в октаву, и выверяешь их, выверяешь - мучительно напрягши уши, поставив их внимательными волчиными стрелочками, - и впустых, и на зажатом четвертом - пятом ладу, и через струну, и через пять, и в октавы, и вроде уже чисто, а тут ещё миллиметр подтянуть, поднять - нет, чуть ниже, чтобы без этого еле заметного комариного дребезга диссонанса, будь проклят этот от природы абсолютный слух, и вот уже - почти, и тут - ! - колок, мучительно скрипнув - душа уходит в пятки - вдруг срывает, выходя из пазов - съезжает вниз, и тонкая струна отзывается басовитым скрежетом
пихаешь, изо всех сил - затаив дыхание над хрупкостью - вдавливаешь его обратно, тянешь.. - нет, опять, давишь, и тут - второй!, и верхняя струна опять, и тут из-под руки расползается нижняя октава..

словом, это совершенно непредставимо
не разбил я её с хрустом и наслаждением о стену потому исключительно, что эта тающая в пальцах, как бисквит, деревяшка принадлежала не мне, а была всего лишь доверена на время - почти незнакомым человеком, он меня не знал, но отдавал в мои неумелые руки мастеровой, сделанный на заказ инструмент, и можно догадаться, сколько он стоил, по одной-единственной причине - я хотел играть на лютне, - и по одному-единственному письму, вот так, при первой встрече

но все перетянутые колками нервы полностью искупались - когда, истёкши испариной и бранью, наконец поднимаешь благоговейно для игры - восхитительна, слишком, до нереальности восхитительна эта бумажная птица из тончайшего дерева на руках, как уснувший ребенок, дека, непокрытая лаком - слегка шершавая от потной ладони - легка до прозрачности, гнётся под пальцами, как кожура сказочного плода, экая долька наливной итальянской груши, вобравшей в себя все изысканные запахи бархата и старинной парчи в тёмных гулких гондолах, и - светлые до мерцающих пылинок залы с горячими витражами, со стрельчатыми сводами, лёгкие устремлённостью прохладных лилий, а уж прикасаешься -
струны под пальцами - мягким сандалом, нежной поверхностью воды, атласной кожей на щеке, гладишь, опускаешь в них руку как в сон, как в пуховый подшёрсток уснувшей мелодии, и наслаждаешься тонкостью - горлышко певчей птички, дрожит и вибрирует, и силой и плавностью - женский грудной голос, а уж басовые эти октавы - хоралом, пасхальным лучом по кончику носа, осторожно так, гладит, запахом ладана в свежей утренней дымке -

такая вот она, и совершенно неважно, как сводит левую руку на широком грифе с непривычки, и путаются неуверенные щенята пальцев, мешая друг другу на ладах, дорываясь - впопыхах - до заветной миски парного аккорда, и как странно читать табулатуры вместо нот, совершенно беспомощно блуждающие в глазах кружочки, разве в этом дело, просто она -

чудо, она - лютня