Три сборника. На улице пахнет свежей весной, едва раскрывшей глаза и протянувшей тонкие, не успевшие налиться соками ветки к голому небу. - Еще одну, пожалуйста. - Официантка кивнула, и от этого ее непослушная челка игриво закрыла глаз. Она засмеялась и откинула ее назад. Клиент улыбнулся в ответ, но как только девушка повернулась к нему спиной, тут же углубился в рассматривание строчек меню. Иногда он постукивал пальцем по какой-нибудь строчке и после этого довольно потирал руки, но все равно заказывал одно и то же: самый дорогой сорт пива и скромный салат с курицей. Один к одному. Так он проводил по нескольку часов подряд, устало делая вид, что он все-таки выберет что-нибудь новенькое. Это был поэт. Он достаточно молод, и от этого невероятно любит окружающих, но еще больше - себя. У него уже много поклонников, даже парочка фанатов и один завистливый, и без сомнения лишенный даже огонька таланта злопыхатель. Поэт выпустил три сборника, один из которых считал удачным, и уже дописывал четвертый, по случаю этого все чаще появляясь в любимом баре. Приходил днем, с неудобной кожаной папкой под мышкой и каким-нибудь журналом в руках, немножко потерянный и смущенный. Теплым взглядом здороваясь с окружающими, проходил к крохотному столику на двоих, стоящему за небольшой перегородкой с цветами, садился и сразу же начинал жадно читать. Если какой-нибудь кусок текста особенно ему нравился, он доставал из папки ручку с толстым стержнем и несколько раз размашисто, щедро подчеркивал импонирующие строки. За чтением он выпивал две кружки и съедал два салата. Обычно бар был уже набит народом, тяжелым кислым воздухом и все более громкими перекликами служащих. К притушенным лампам почти со всех столиков поднимались лесенки дыма. После этого поэт тоже начинал курить, что-то черкал в принесенном блокноте, всегда новом, до прихода даже не вынутым из целлофановой упаковки. Он всегда воровато оглядывался, будто боясь, что кто-то подглядывает за ним, часто подолгу не мог зажечь сигарету, примерно тогда же начинал с дрожью в руках брать очередную кружку и уже без видимого удовольствия насаживать на лезвия вилки кусочки прочесноченной курицы. Щеки поэта начинали багроветь, а взгляд с каждым вздохом становился лишь грустнее и грустнее. Вскоре он расплачивался, традиционно выпивал последнюю кружку стоя за стойкой и слушая официантов, а затем легкой, будто к концам его ботинок прикрепили небольшие крылышки, походкой выходил на успокоившуюся после вечерней толчеи улицу. Сворачивал в узкую аллею, где прогуливался несколько минут, пытаясь немного протрезветь и собраться с мыслями. После этого с ним происходила разительная перемена. Он смущался, начинал опасливо потирать ладоши, что-то нашептывать себе под нос. Почти крадучись он возвращался к бару и обходил его уже с другой стороны, выходящей к нескольким зданиям: жилой дом-коробок, двухэтажный магазин, заброшенная школа в расцветах граффити и еще одно здание, о котором попеременно говорили, что там то ли бордель, то ли подпольное казино, то ли ветеринарная клиника для богатых клиентов. Поэт замирал, оглядывался: нет ли кого рядом, не обратил ли кто своего любопытного взгляда на излишне волнующегося для вечера четверга человека - и стремглав кидался к воротам школы. - Муза моя, муза! - Почти стонал он, слепо, на ощупь двигаясь в темных коридорах, пропахших застоявшейся пылью и продуктами не дошедших до домашнего туалета людей. Поэт с омерзением прикасался к влажным стенам, но отойти в центр коридора он боялся. Так он мог проходить ни час и не два, иногда проводя в школе целые ночи. Он искал вдохновения. Сегодня Муза ждала его в кабинете литературы. Отчего-то никто не позаботился снять общепринятые портреты, и теперь на них двоих с каким-то укором смотрели отжелтевшие поэты и писатели. Она сидела на подоконнике, как непослушная школьница, как всегда с закатанными до локтей рукавами своей черной рубашки, изысканное лицо полузакрыто плотной белой вуалью так, что виден лишь тонкий нос и смешливо мерцающие глаза. Поэт радостно закричал и упал бы на колени, если бы не считал это слишком банальным и одновременно глупым - падать перед выдуманным фантомом. Четыре сборника. Давящее солнце размазало по городу жару. Липкая густота разлилась по воздуху, и прохожие перебегали от тенька к теньку, лишь там позволяя себе замедлить шаг. - Еще рюмочку! - Поэт уже решил, что это будет предпоследняя. Чтобы четное было число, иначе получится совсем некрасиво. Он с детским удивлением разглядывал чистую пепельницу, пытаясь нащупать тот момент, когда ее задыхавшуюся от сигаретных трупиков предшественницу унесли. Уже вечер, уже привычно душно, надымленно и кто-то перевернул на себя кружку, при этом громко и неприятно засмеявшись. Поэт поморщился и с успокоением похлопал себя по карману. Часть гонорара за четвертый сборник стала на сегодняшний день приятным спутником. К началу осени должен был выйти пятый. Что-то бубнил закрывающий вид на улицу экран. Кажется, показывали футбол. Люди за столами, все, как один, с красными лицами и расстегнутыми верхними пуговицами рубашек, жадно налегали на напитки и еду. От вида одного из посетителей, особо жадного и до того неряшливо полного, что выглядывающий из-под белой майки живот удобно лежал на его коленях, поэта покоробило. От вида сидящей рядом девушки - еще сильнее. Ему хотелось спать и мороженного. Закрыв глаза, он попытался сосредоточиться на образе вафельного рожка с пломбиром, но мысли упорно лезли куда-то вглубь пьяненьких домыслов и не хотели вылезать. Поэт смирился, взвизгнув, выпил водки и еще несколько секунд корчил лицо. Подозвал официантку и, наплевав на традицию выпить что-нибудь за стойкой, вывалился на утомленную улицу. Тяжело дыша и чувствуя горячую тяжесть в животе, он сразу пошел к школе, но, пройдя полпути раздосадованно хлопнул себя по лбу и побежал назад. Выйдя через двадцать минут, с забытой до этого папкой и еще тремя порциями, которыми увлек его оказавшийся в бар поклонник, он уже медленно, посекундно декламируя разрозненные строчки своих стихов, добрался до школы. Сдерживая внутренние позывы освободить желудок от плохо пережеванных долек лосося и печеного картофеля, и, оттого довольно громко булькая, находящийся уже на грани знаменитости поэт на глазах у нескольких прохожих вбежал в порядком просевшее здание, по ночам похожее на вылезшего подышать воздухом кита. Муза ждала в небольшой комнатушке - то ли в кладовке, то ли в чьем-то небольшом кабинете. Она облокотилась на стену, словно сердитая учительница, как всегда с закатанными до локтей рукавами своей черной рубашки, изысканное лицо полузакрыто плотной белой вуалью так, что виден лишь тонкий нос и смешливо мерцающие глаза. Пять сборников. Вновь весна. Не та, прошлогодняя, робкая и нежная, которая так и не смогла расцвести в полную силу. Эта весна дерзкая, давящая, оборачивающая вышедшего на улицу человека настоящим коконом запахов и звуков. Поэт раздумывал. Ему хотелось солянку, его любимую, которою приносят пышущей сладковатым жаром, с несколькими кусками начесноченного хлеба. А еще он был бы не прочь отведать мяса в горшочке, запив бокалом холодного пива какой-нибудь недешевой марки. И чтобы обязательно эта официантка с челкой! Всенепременно! Он чуть пополнел, оброс слухами и любовницами, начал коротко бриться. Сейчас он сидел во главе стола, с удовлетворением смотря на жующих и смеющихся людей. Здесь и литературный критик Засимов, тот еще паршивец, как он его ругал в начале карьеры, зато от шестого сборника - в восторге, в детском восторге! И Лерочка, затейница, как она мило пьет вино, кокетливо морща носик! Поэт как-то возбудился, с улыбкой похлопал себя по животу и все-таки заказал солянку. Он вышел уже глубокой ночью, лениво выкарабкавшись из почти языческого пира. С минуту пытался привыкнуть к ненавязчивой духоте улице. Чуть-чуть побродив по уже порядком разросшейся аллее, выкурил две сигаретки и окончательно решил не идти завтра на литературный вечер к Засимову, обойдется, паршивец. В школе он искал Музу долго. Заглядывал везде - и в пропыленные кабинеты, даже поднимался на затхлый третий этаж, чего раньше никогда не делал. С возмущением пытался стереть платком, на который поплевал, непристойные надписи в коридорах, показалось, что учуял чьи-то выделения. Музу он нашел на ступеньках черного входа. Она, чуть постаревшая, с призраком морщин на лбу сидела на первой ступеньке и пыталась собрать кубик-рубик. Как всегда с закатанными до локтей рукавами своей черной рубашки, изысканное лицо полузакрыто плотной белой вуалью так, что виден лишь тонкий нос и смешливо мерцающие глаза. Поэт успокоенно крякнул и присел рядом. - Сигаретку хочешь? Шесть сборников. Прозрачный воздух повис неприятной прохладой. До поры листопадов - два-три дня, не больше, сейчас лишь совсем редкие листья украшают мокрый после осененного дождя асфальт. Невесть откуда, тяжело пахнет мокрой полынью. Поэт был неуютно трезв. Он никак не мог выбрать, куда сунуть замерзшие руки - в карманы широких брюк или все-таки в пальто. Трезвонил телефон, но брать трубку не хотелось. Задумчиво остановился возле ресторана, потянуло внутрь, к теплу и ленности, но все-таки пересилил и пошел дальше. Завернув за угол, он сорвался на бег: к облезлому, исписанному вдоль и поперек матом и философиями зданию неумолимо летела чугунно-черная гиря. Часть школы уже обвалилась кучами гнилых досок и покрошенными кирпичом, уродливо щерясь миру голыми стенами кабинетов. - Остановитесь! Муза! Хватит! - Крик поэта слился с уханьем чугуна о стену и сыпучим хрустостоном школы. Длинная балка со скрипом потянула с собой часть потолка, плотной пылью повисла душная побелка. Большие куски камня бескрыло падали вниз. Один из них ударил поэта по спине, и мужчина упал, при этом неуклюже ударившись об рыжий обломок стены. - Ты что, долбаеб? - Закричал уже успевший порядком струхнуть - а вдруг убил человека? - рабочий. - Дебил, уйди отсюда! - Секунду! Одну секунду! - Поэт скинул пальто и прыжками направился к развалинам школы. - Подождите, буквально, вот-вот, вот-вот! Она плакала. Как всегда с закатанными до локтей рукавами своей черной рубашки, изысканное лицо полузакрыто плотной белой вуалью так, что виден лишь тонкий нос и смешливо мерцающие глаза. Рабочий, смотревший сверху на эту сцену лишь глухо зарычал и начал что-то нервно набирать в мобильном. Прохладно... - Настоящая! Не фантом! Настоящая! - Плакал он, стоя на коленях и хватая ее за белые руки, осыпая их поцелуями. Он зарывался лицом ей в платья, стремясь впитать всеми порами кожи этот запах сжиженного вдохновения. Где-то в душе из тысячи темных гнезд показались головы серебряных птиц. Еще чуть-чуть, чувствовал поэт, и они полетят! И никогда не сядут обратно, в эти уютные темницы! - Не бред, не порождение пьяных разгулов, настоящая! Я так долго не верил, пил, а вы, вы здесь. Фантомы вдохновенья…чушь! Все – чушь! Ты... Вы настоящая! Мимо шли два человека. Оба в одинаковых бежевых пальто, аккуратно наглаженных брюках того же цвета и в серых неброских туфлях. У одного через шею перекинут полосатый шарф, на другом - шляпа с полями, из-под которой выглядывают поседевшие виски. - А это не этот. ..- Один из них чуть нахмурился, но тут же вспомнил. - Поэт, Лазарчев, так? - Вроде. - Ответил второй. - Смотри, все-таки упился до белых чертиков. Уже дерево лобзает. - Водка! Белая смерть. - Заметил первый. Потом они пошли обедать в ресторан, а за Лазарчевым вскоре прикатила скорая.

Безумно, невероятно, до омерзения скучно. Есть вот такое понятие - тоска. Это, скажем так, "благородная скука", почти вечная, думающая. А есть вот такое сиюминутное ощущение абсотлюной бесполезности всего и оттого не хотения делать хоть что-нибудь. Ну да, скука и есть. Проблема не в том, что кто-то кого-то разучился удивлять. Не в том, что души и идеи друзей давно распотрошены и уже воспринимаются не как экзотика, а как дешевенький фаст-фуд. Я все равно люблю своих друзей, хоть и главного среди них нет. Скука, вполне возможно, приходит откуда-то...м... Изнутри, но как реакция. Сначала - интерес. Потом - раздражение, а затем - закрытая скука. Затем люди становятся либо муравьями-работниками, либо творческими, либо уходят в депрессию. Бывает все три сразу. А хочется тосковать. Что-нибудь благородное, какая-то самоцель, возможно, даже что-нибудь темненькое и совсем не смешное, но просто цель к которой можно не идти. ВОт каждый сам себе находит цель, к которой не идет. И создается впечатление, что у нас поколение а)не идущих к своим идеям и б)скучное. Скучные мечтатели - бе!

Сегодня писал олимпиаду на журфаке. Победил. Первое место из пятидесяти. Автоматически поступил на факультет международной журналистики. Я рад.

Сегодня в журнале "Кактус" вышел мой рассказ "Слепой". Я доволен

А разве смотреть на людей с высоты – грех?
Не вижу в этом ничего плохого. Вот они, эти хваленые повелители природы. Муравьи, запрятавшиеся по прохладным супермаркетам, пахнущих кожей салонам авто и собственным квартиркам. Мельтешат, снуют, старательно разводят слухи о том, как ненавидят говорить за спинами других, тратят деньги, чтобы их считали богатыми, хотя от этого лишь еще больше беднеют.
Вот  они, эти гордые покорители гор и озер. В накрахмаленных рубашках цвета зубной пасты сидят за столами, в бастионах офисной макулатуры, опоясанных рвами порванной бумаги и смятых одноразовых стаканчиков. Гордятся своей силой от природы, впиваясь вычищенными зубами в вязкое соевое мясо и впуская в легкие никотиновые завитушки дыма.
Все они там, внизу, суетятся, плачут. Бегут куда-то, не понимая зачем. Прячутся по своим бетонным норам, перешептываясь и называя это разговорами.
Скажи я им что-нибудь из мыслей, мучающих меня, врядли эти люди поняли, о чем я говорю. Знаю: они бы кричали, истерично смеялись, призывали к разуму, отвергая возможность существования моих слов.
Вот они люди. Бегающие тараканы. Такие жалкие по сравнению со мной. С их голыми ручками и мелкими мыслями.
Черт, наступил на машину. Вот черт. Неудобно.
Наверняка шерсть подпалится. И лапа болит. Не стоило злиться на людей и при этом бить асфальт. А кто-то из этих людишек снимает меня внизу и кричит: «Смотрите, огромная Обезьяна! Смотрите, она идет!»
Обидно.

Выкидыши нашего TV.

 

 

            Вначале хочется сказать, как я благодарен телевизионщикам хотя бы за то, что эти чудо-программы не выходят в эфир раньше полуночи, или, по крайней мере, они попадались мне лишь в такое время. Наверное, просто стыдно показывать такие передачи раньше, ибо это даже хуже псевдо-драматических русских сериалом и вязких ток-шоу. Это – выкидыши нашего TV. Это – официальное признание в деградации. Это – страшный сон знатоков из «Что?Где?Когда?». Это – уже потолок, или, точнее, пол. Потому что мне кажется, что ниже падать некуда.

            Так на какую же программу я так тщательно возвожу хулу, в чью сторону кидаю столь резкие обвинения? Признаюсь – я до сих пор не выучил названия этих передач, ибо этот вирус уже разлетелся за пределы одного-горе канала, и им давно болеет полдесятка «кнопок».

            Суть этих «интеллектуальных шоу» элементарна: девушка с экрана задает людям у телевизора задание, и те должны попытаться найти на него ответ. Все, вроде бы, не так уж и плохо, если бы не суть этих заданий. «Вид спорта, шесть букв!» - улыбается и говорит ведущая, и заводит шарманку на пятнадцать минут, и из ее рта, извините, выблевывается два десятка слов, которые она постоянно меняет местами, имитируя живое общение. Проходят эти томительные минуты, девушка улыбается и слушает одного из дозвонившихся в студию. Я смотрел эти шоу пять раз – ни разу никто не угадал верно с первого раза, и даже не потому, что люди очень тупые, хотя это тоже есть и об этом будет далее, а просто из-за того, что ответом может быть все, что угодно. Кажется, креативщики наших каналов выбросили белый флаг, на котором написано пеплом их фантазий «ДА! ДА! У нас нет фантазии! Мы заставим вас два часа смотреть и угадываться что-нибудь наобум, и слушать, как эта девушка говорит чушь, и терпеть попсовые саундреки на заднем плане, и тратить ваши деньги на смс и телефонные звонки! Мы будем говорить вам, что вы способны выигрывать рубли сотнями тысяч, просто лежа в кровати и тыкая наугад пальцами, и, конечно, вы никогда их не выиграете. ДА! ДА! У нас творческий запор, и скорее всего вскоре мы вообще скопытимся, но наше детище останется».  Вроде все, а то слишком большой у них флаг получается.

            Я не могу без содрогания смотреть на это. Такого циничного издевательства над зрителем я давно не видел. Кажется, это настоящий вызов, перчатка, брошенная тем, кто еще смотрит «Свою Игру» и «Что? Где? Когда?», официальный бойкот понятию «интеллектуальное телевидение». И это уже приносит свои плоды. Вчера ночью я вновь попался в сети этих детищ бесплодных от рождения родителей, и, друзья мои, со мной случилась истерика.

            Как все происходило: девочка-ведущая, отчаянно заламывая свои тонкие руки и закатывая от негодования глаза, вещала о том, как мало осталось у нее эфирного времени, как легок этот вопрос, и каково ее удивлением тем, что никто не смог правильно на него ответить. Требовалось посчитать, сколько сердечек нарисовано на двух картах, которые заботливая рука режиссера поместила на пол-экрана. Не выдержав, ведущая призналась, что правильный ответ – двузначное число, первое из которых – пять, а их сумма – десять. А теперь удар в лоб: дозвонившиеся люди не могли дать правильный ответ! Три раза (!) в эфир попадали люди, так и не сумевшие вычесть из десять пять. Лишь за двадцать секунд до конца дозвонился человек с грубым мужским голосом и дал правильный ответ, не получил свои двести тысяч рублей и был доволен.

            Короче, финиш. Друзья, я, кажется, чего-то не понимаю в этой жизни.

 

Рамблер продолжает, сука, жечь. Кого они ставят для составления программ - ума не приложу. Обозвали "Четыре Комнаты" - отличный фильм, состоящий из четрых новвел РАЗЛИЧНЫХ режиссеров фильмом ондого Радригеса, в прдюсера два раза засунули Таранти ну. Рамблер, кажись, еще мучается опохмелом: http://tv.rambler.ru/event.html?event=9046491&d=2007-01-05

Как известно, новогодний эфир полон плохих юморитических шоу в дневное время, средненьких фильмов вечером и отличных фильмов глубоко ночью. Читая в рамблере расписание каналов и высикивая ради какого фильма быть завтра не выспавшимся, наткнулсяна такой забавный глюк: http://tv.rambler.ru/event.html?event=9006279&d=2007-01-01. Кто-то перемудрил с описанием, спутав русскую ммелодраму и американский мультик. Забавно, черт побери.

Деньги – с фантазией, или заметка о юных олигархах.

 

            В эти времена официоза офисов, роботизации робот, и систематизации систем все чаще появляются полушутники-полупроныры, находящие способ заработать денег совершенно авантюрным и абсолютно нестандартным способом. Никого не заставляя, не особо напрягая физику своего тела не претендуя на большие суммы денег, эти люди тем не менее приносят окружающим позитив, а себе – финансовый базис для будущих свершений. Не ждите от текста примеров-миллионеров, речь будет идти о сумах почти несерьезных, но от которых врядли бы кто-нибудь из нас отказался.

            Около года назад любой житель моего города, проходя вниз по Большой Содовой и доходя до места ее пересечения с проспектом Добровольским, невольно останавливался, заинтересовавшись маленьким наглым попрошайкой. Он был небольшого роста, с вечным выражением мудрой хитрости на морщинистом лице, трепетно сжимал в левой руке зеленый меч, а в правой – трогательную табличку с надписью «Падай Джедайской Силе для свержения империи Ситхов». Да, да, напротив ЦУМа сидел сам мистер Йода. Точнее, его игрушечная копия, но и она вызывала улыбку и позыв дать этому обнищавшему старцу десяток рублей. Сколько точно заработал человек, выставивший бывшего джедая для подаяния, не известно, но сумма была явно приличной. Причины пропажи Йоды, к сожалению, не известны.

            Это так, для примера. Деньги – приятно, но деньги, которые тебе приносит фантазия – вдвойне приятны.

 

Карандаш осуждающе смотрел на Емси, будто пытаясь выразить свой внутренний деревянный протест. Это был красный карандаш, случайно выбранный из кучки его братьев, одетых в разноцветные пижонские пиджаки. Не дождавшись реакции человека, карандаш начал петь, медленно и заунывно. Слуха у него абсолютно точно не было, и тихие бессмысленные завывания неприятным осадком отпечатывались в мозгу.
Карандашу вторил изнеможденный лист бумаги – он весь был исписан схематичными рисунками и каракулями, которые пишут на полях тетрадок скучающие школьники или безнадежно сумасшедшие, при виде которых люди, выбравшие своим символом белый халат, лишь удрученно цокают языками.
Емси включил старомодный проигрыватель и вставил кассету «олдиз». В какофонию жаждущих работы инструментов вторгся голос уже начавшего тогда толстеть Элвиса вперемешку со звуками легкого джаза. «Голубая лагуна». Волшебная песня. Ненастоящая.
Емси открыл банку пива, одним глотком осушил ее на четверть и начал подпевать певцу, музыка которого пережила тело.

Хм, а будут ли помнить мои мультфильмы через полвека? Врядли.

Мультипликатор рассеяно повертел в тонких пальцах карандаш и нерешительно приступил к работе – заточенный внутри осиновых стенок грифель послушно выводил нелепые лица с излишне большими глазами и длинными волосами.
- Халтура, – изрек Емси.
- Ага. – Подтвердил карандаш.
Человек пожал плечами и пошел на кухню. Открыв холодильник, достал оттуда еще одну банку пива и заготовленный со вчерашнего дня бэнто. Подумав еще немного, добавил к этому остатки капусты и счел, что приготовления к раннему ужину можно считать законченным.
Со стен на Емси смотрели мультики. Множество аляповых персонажей с открытыми от удивления ртами.

Интересно они уже долго висят? Лет десять, кажется.

Мультфильмы он рисовал уже лет двадцать, не меньше. Да, точно – в восемьдесят первом, когда уволился из автомобильного салона и устроился на студию помощником. «Принеси то и убери это, но главное – не мозоль глаза» - правило было легкое и даже приятное. Емси работа вполне нравилась – съездить в ближайшую забегаловку за обедом, принести газету. Сложить исписанные бумажки в черные мешки, похожие на те в которые в фильмах кладут трупы; по сути своей это и были умершие еще при рождении идей. Изредка пройтись по офису, отпуская шуточки и кидая словечки типа «круто» или «высшая тема». Приятное прожигание жизни.
А все остальное время можно было сидеть в углу на раскладном вечно шатающемся стуле, читать Достоевского или Мураками, пить дешевое пиво и мыслить себя в чем-то великим.
Емси прикрыл веки и окунулся в гущу воспоминаний – разум подсовывал ему стершиеся из истории образы. Синий стульчик с нелепо раздвинутыми ногами, справа от него – небольшая бежевая подставка. На ней «Идиот» на русском, переведенное «Преступление и наказание», «Пинбол 1973». Чуть левее, грозясь упасть на пол и спасавшийся лишь прижатой сверху банкой, журнал легкой эротики с пятнами засохшего пива. Над ним фальшивый швейцарский ножик с обломанным штопором.
Замечательное была время.

Не то что сейчас. Сейчас я обязан делать Увлекательные Детские Мультфильмы.
А мне кажется, я делаю дерьмо.
И это еще мягко сказано.

Голос Элвиса промял последний слог и рассосался по квартире, перемешавшись с тишиной. Карандаш и бумага тоже замолкли. Вместе в мертвой песней Емси доел капусту, выкинул в мусорное ведро съеденный наполовину бэнто. Прислушиваясь к утробным звукам собственных глотков, допил пиво. Рабочий день продолжался.
Дома он начал работать лет пять назад – как раз перед Первым Творческим Кризисом. Тогда это казалось хорошей идеи – нет многократно прогнанного через легкие дыма, нарочитых вздохов художников, раздражающей таблички с надписью «Выход».
Табличка ему всегда не нравилась – она была сделана на английском, самом затертом и оттого потерявшем свою прелесть, языке. Четыре белые буквы на оранжевом фоне попеременно загорались неоном, при этом едва слышно, но все равно раздражающе прищелкивая. Первое чему радовался Емси начав работать дома – это тому что нет этой чертовой таблички.
Людей тоже нет.

Шикарно устроился.

Миска из-под капусты полетела в мойку и украсила верхушку горы грязной посуды. Емси с удовольствием отметил, что без миски гора выглядела ужасно неуклюжей. Неполноценной. Все равно, что девочка-подросток без банта в косе – вроде все при ней, но кажется она какой-то незаконченной, угловатой.
Емси, насвистывая простенькую мелодию, медленно стал мыть посуду. Это занятие он очень любил – тихо, не торопясь, в начале надраивал еще белоснежной пеной бока. Затем подставлял похожую на готовящегося бриться мужчину емкость под тугую струю обжигающей воды, позволяя помутневшему потоку течь вниз. Слегка подбрасывал вверх, заключая миски с жесткую накрахмаленную тряпку и тщательно вытирал. С улыбкой прислушиваясь к скрипу материи о фарфор Это искусство, приходящее с годами. Система. Все в жизни можно занести в систему, раздробить, разложить, уничтожить сущность, оставив голую оболочку – и назвать это Великим Прогрессом.
Великий Прогресс двигал мир вперед. Он одаривал жаждущий народ благами и давал Единую Систему. Человеку требовался паяльник, и Система с улыбкой подсовывала его в ближайший магазин. Человек хотел зрелищ – и Система регулярно давала ему разбавленное высокое искусство. Человек был неудовлетворен – и Система подсказывала, где можно снять проститку.
Она заселяла людей в города – эти многоблочные живые склепы в которых постепенно разучиваешься плавать внутри себя. Она расставляла людей по местам – гладила тех, кто ей нравился, давала пинок тем кто был ей не приятен.
Система знала все. Мы были внутри нее, перегонялись по ее индустриальным венам к металлическому сердцу. Редкие счастливчики могли пробраться в постепенно погружающийся в пучину отсутствия мыслей мозг, редкие неудачники попадали в задницу.

А пиво то фиговое.

Эта Система даже мультфильмы сумела подчинить себе.
Подсчитывалось все – трата бумаги и карандашей, количество эскизов, чашки кофе, впитанные в организм что бы отогнать сон, тонны различного мусора, количество персонажей, серий, эпизодов. Все это суммировалось, делилось, дробилось – высылались по холодным кабинетам факсы и письма, заключавшие в своих цифрах целые миры. Как будто пытались подсчитать некое сжиженное счастье на выходе.
Мультипликатор улыбнулся. В его воображение всплыла затянутая паутиной и слабо освещенная лампочкой лимонного цвета каморка, которая еле вмещала внутри себя серый стол и табурет. За ними сидел низкий лысый человек, и от усердия высунув язык корявым почерком строчил по листу бумаги. «В ходе 125 серии было получено восемнадцать килограммов веселья, шесть литров счастья и две буханки слез. Не забыть подвезти еще карандашей и желтой краски».


Человек, который измеряет эмоции. Забавно.


Емси любил делать мультфильмы лет пятнадцать назад. Тогда ему это нравилось.
Абсолютно немой карандаш вырисовывает твердый подбородок. Грифель дергается вверх, завершая похожие на две монеты глаза длинными бровями. Ластик чуть уменьшает бедра, стирает чересчур мелкую грудь, инструмент делает ее немного больше. Рука касается рисунка, и персонаж начинает жить. Персонаж начинает любить.
По всему телу Емси пробегает сладостная судорога.

Блин. Я испытывал оргазмы с моими персонажами.

А сейчас он не творил. Емси выполнял план.
Образы не запоминались. Они не жили. Он прикасался, дышал, любил их – но они не отвечали.
Они были не его.
Они были не для него.
Их создала Система для системы поменьше. Она говорит – «нам нужна кровь», и Емси рисует кровь. Она говорит – «нам нужен мультик про политику», Емси рисовал и это.
Автомат по хорошему настроению. Кидаем монетку, дергаем за ручку, и ждем новенького веселого героя.

К черту пиво. Надо было брать сакэ.

Но он ведь больше ничего не умеет. Кто-то разгребает сугробы, кто-то подсчитывает чужие деньги, а кто-то рисует бездарные мультики. Прекрасные колесики Системы.
Зазвонил телефон. Емси не торопясь прошел к холодильнику, достал еще одну банку пива. Повертев ее в руках, нажал большим пальцем на кружок метала, указательным дернул вверх язычок и сорвал единственную преграду. Глотнул, и только потом взял трубку.
- Але.
- Емси, ты?
- Нет, это Аль. Я ожил, убил своего создателя, и теперь буду нести Тьму в этот мир. – Художник услышал тяжелый перекатывающийся смех на другом конце провода.
- Тогда оживи его и сообщи, что новая линейка нужна уже к среде.
- Угу.
- Емси, я серьезно.
- Я тоже.
- Давай, включи свое воображение. Я хочу увидеть наброски и отправить Микки-Мауса на помойку.
- Мне всегда больше нравился Гуффи. – Емси бросил трубку. Растерянно покрутив банку в руках, нерешительно вылил остатки ее содержимого на стоявший около телефона фикус. Встал, потянулся, с хрустом покрутил тощей шеей и горестно вздохнул.

То бишь когда я заимел свое воображение? Точно, девять лет назад.



В то время Емси крутился в кругах разлагающихся литераторов и художников. Они обыкновенно собирались ночью, дымили сигарами, что-то пили, что-то читали и жили предельно свободно. Утонченная группа отбросов.
Среди них особняком смотрелся Ванатабэ. Единственный поэт в их компании, который активно печатался, даже получил несколько литературных премий, и при этом и вправду писал неплохо.
Его стихи были психоделичны – собраны из разных, искаженных, изволоченных образов. Изувеченные эмоции, искривленные чувства. Переработанная любовь. Смесь мелкой рифмы и белых стихов.
Красивые стихи. Красивый человек. Красивый и мягкий ум.
Красивая смерть – в собственно ванне, в компании двух девушек от передозировки кокаина.
Как же тогда трубили газеты – «убили», «фальсифицировали». «Отравлен!»


Пора ему уйти было. Не вставляло его уже.
Как там у него?
«И кровь эта черная погонит по венам
То, что закончит за нас поколенье
Мне нужно конец его знать непременно
Мне нужно увидеть машин откровенье
И мозг воспаленный отучиться мыслить
А в склепе душа уж устала творить
Себя закую я в броню самомненья
И чашу с бензином заставлю испить.


Неудачный пример.


Емси был одним из немногих кому Ванатабэ открыл секрет своего успеха.
Кто же думал, что кокаин будет музой современного поэта?
Или музой современного мультипликатора?
Емси прикрыл шторы. Выбросил в мусорную корзину лежащую на рабочем столе бумагу и вопящий карандаш. Хватит уже красных цветов.
Выдернул телефонный шнур, спрятал подальше пульт от телевизора. Пытаясь оттянуть время, протер ласкающий белизной глаз сервиз, и лишь затем спрятал его за полку. Памятуя о прошлом случае, запрятал подальше стоящий в коридоре бежевый зонтик. На всякий случай дернул дверь, убедившись, что она закрыта. Прощально огляделся. Снял со стены небольшое зеркальце.
Глубоко вздохнул, вбирая в жаждущие легкие спертого воздуха и достал из небольшой коробочки, стоящей на столе, маленький серого цвета пакетик. Привычным движением аккуратно отлепил друг от друга его стенки, вынул клок ваты, высыпал немного на гладь зеркала. Аккуратно достав со дна коробочки лезвие, превратил белый холмик в небольшую, сантиметров в шесть длиной дорожку. Не торопясь, сложил все обратно. Нерешительно наклонился, зажав левую ноздрю пальцем, стараясь не видеть в отражении бледного лица.
И вдохнул.
Тело привычно пробил легкий озноб. Наркотик пошел через ноздри, проникая в тело через носовые ткани. Порошок перемешивался с гемоглобином, проникал в органы, растворялся в крови. Становился частью Емси.
Он прочел множество книг о наркоманах. «Легкая дорожка», «Путь ослабевших», «Омут». Броские, вычурные названия, под которыми крылись стереотипы. Мрачные, безжизненные, обреченные и естественно не работающие. Отбросы Системы. Заржавевшие винтики.
Емси поплыл. Белизна ушла с квадрата бумаги и стала расползаться по всей комнате, перемешиваясь с окружающими предметами. Он словно сидел внутри гладко выглаженного облака.

Офигеть.

Сосредоточиться было невозможно – Емси пытался собрать свое «я» обратно, но из твердого гранита оно превратилось в развевающийся по комнате клубок разноцветных ниток. Сверху что-то громко ухало, будто кто-то целенаправленно стучал в потолок шваброй.
А вокруг – снег, чистейший снег, лежащий неровными сугробами.
Емси наклонился и попытался сжать снежок – пальцы прошли сквозь белый холм и уперлись в пол. Мультипликатор в досаде закричал и нырнул внутрь сугробы, пытаясь поймать его, ощутить желаемый холод кожей. Обжечься.
А рядом мелькали образы. Персонажи и вправду жили – не там, не в его постылой и серой реальности, а в этой слепящей белизне. Размытые фигуры скользили вокруг человеческого тела, оплетали мускулы, входили внутрь. Что-то шептали, куда-то звали, пытались увезти с собою. Поменяться с ним, быть им.
Они так хотели жить по-настоящему.

 

* * *

 

Он очнулся голым и полулежащим в кресле. Все тело неприятно зудело, обнаженные плечи были украшены царапинами от собственных ногтей.

Засунули в стиральную машину и три раза провернули.

«Новенький» уже ждал его, неровно начертанный прямо на столешнице. Даже не взглянув на дико начертанные черты лица, Емси, стараясь не упасть, прошел в ванную. Открыл кран. Прислушиваясь к звуку бьющей из металлической трубки воды почистил зубы, сполоснул горячее лицо и глянул на себя в зеркало.

Ну и рожа.

На Емси смотрело белоснежное, какое бывает у мимов, лицо с безвкусно румяными щеками. Несколько тонких разноцветных линий тянулись от левого века, пересекали тонкий подрагивающий и мокрый нос и заканчивались перед самым подбородком. Наркоман поднял ложащиеся на лоб волосы и вздрогнул - ровно посередине его было выведено красным карандашом слово «мертвый» - слегка размокшие краски предавали ему вид печати.
Он не выдержал и закричал.

 

* * *

 

Емси попытался просунуть голову в веревку, но завязанный им узел оказался слишком узок. Чувствуя, как дрожат начавшие проходить от отката руки, он расширил петлю и с мрачным удовольствием отметил, что на этот раз получилось практически идеально. Веревка туго обвила шею, болезненно тря кожу.

Намылить забыл. Да тьфу на это.
В конце концов и вместо табуретки у меня пуфик.
Боже как нелепо.

Он привязал второй край веревки к медной ручке, соединяющей основание люстры с одной из ламп. Наверное, надо было что-то сказать. Или хотя бы оставить записку.


Прошу никого не винить в моей смерти – я сделал это сам будучи абсолютно уверенным в необходимости данного действа.
Господи, ну что за чушь.


Емси, чуть протянув ногу, пяткой ударил о край пуфика – тот покорно откатился на
пол - метра, убирая преграду между ступнями и воздухом.
А воздуха то как и не хватало – шея горела, ноги безвольно дрыгались в нескольких сантиметрах над землей. Руки, вопреки воле, пытались сорвать петлю.
Трень.

 

* * *

 

Сознание приходило долго и мучительно. Емси лежал в стеклянной пыли, опираясь на не выдержавшую его веса люстру. Задетая при падении коробочка лежала на полу – порошок рассыпался по всему ковру, превратив его из черного лоскутка в небо с безжизненными звездами.

Не получилось. А жаль.

Требовательно зазвонил телефон.
- Але.
- Емси, планы изменились. Компания требует продолжения « В Темноте». Наброски им уже к понедельнику нужны.
- Угу.
- Емси, мы сорвем большие деньги.
- Угу.
- Ты что не понимаешь? Очень большие деньги. Сможем месяц не вылезать из дорогих ресторанов и дорогих женщин. – Голос опять разразился смехом. – Значит к понедельнику?
- Нет проблем – Емси повесил трубку.
Петля затянулась.

 

 

К поэту.

Что есть поэт, коль не убийца?
Что есть поэт, как не вершина бытия,
Когда он со строкою готов слиться,
Став на мгновенья выше короля?

Что есть поэт, коль не калека?
Немой, взирающий на мир,
И слепо ожидающий навета,
Призыва сверху вдохновенья лир?

Поэт, не ты ли тот любовник
Реалий наших неземных.
Поэт, не ты ли тот виновник
Душевных мук столь горестных и злых.

Поэт, ты был потерян и возвышен!
Был осрамлен, растоптан, мертв
Но даже смерти после глас твой слышен,
Тот, что душу вдруг возносит из оков.

Поэт, так обличай в свои ты строки
И ложь, и истину, и сущность бытия
Что бы с истомой плещущейся лодки
К псалмам твоим вновь обращался я.



Что-то из критического.

Довольно, автор скучнодумный,
Устал мой ум терзать себя
Пытаясь вникнуться в твой слог заумный,
Я не читаю, лишь ругаюсь на тебя.



Вино.

Спокойно. Закутавшись в полы халата,
Обвитый бликом вдохновенья, я,
В мечтах, идущий в горах Арарата,
Решил испить бокал вина.

Мне хочется побыть хмельным,
Смешным, намеренно небрежным,
Себя почувствовать на радости скупым,
Чуть грустноватым, чуть невечным.

Я жду рушенья слепых мечт,
Белых коней и их продавших принцев,
Когда же подведет мой вечный меч,
И кинусь я к ногам судьбы любимцев.

Отчаянно нужна мне сердца слабина,
Изъян найти хочу в дворцах душевных.
И с судорожным нервом окунусь в себя,
Со счастием найдя на сторонах неверных.

Хочу бороться против большинства,
Хочу, роняя слезы, забиваться в угол,
И жажду, чтоб веселье было без меня,
А я один, умом гнетущ, о вечном думал.

Опечаленный рядом различной степени важности событий, волей случая вечер субботы был решен быть проводимым у телевизора, со стаканом молока, бутербродом с ветчиной и книжкой Чака Паланика под мышкой.
Вначале вечер протекал более-менее спокойно. Не загружаюсь, я просмотрел «Свою Игру», потом поулыбался над «Шастой», во время реклам приникая к кружке и книге.
И тогда мой палец своем хаотичном движение выхватил шестнадцатую кнопку, на коей у меня располагается канал с незамысловатым нарциссовым названием «Первый». Где мне и попались «Большие Гонки».
О чем эта передача? Вкратце: четыре команды из разных стран (Россия, Украина, Румыния, Италия), собранные из звезд спорта (зачастую уже отплававших, отбегающих, отмахавших кулаками), известных певцов (конечно, жоп-эстрады), разной степени бездарности актеров и телеведущих.
Вся эта веселая компания на протяжении пяти-шести конкурсов занимается клоунадными конкурсами. По типу – напялить на себя костюм страуса, пробежать по желтым пуфикам, взобраться на вертящуюся со скоростью улитки-инвалида платформу (на самой платформе – два-три раза упасть, иначе у зрителя слеза по щеке не прокатится), сорвать одну из весящих над этой платформой сосиску, пробежать еще несколько метров и вместить голову страуса в окошечко. Безумно интеллектуально.
И так – все конкурсы: футбол с быками, лазанья на скользкий предметы, нелепые прыжки - когда мне было лет восемь, и я ходил в цирк, именно такими номерами клоуны вызывали у маленького дитя смех. Сейчас мне хочется плакать.
Я даже не очень бы возражал, если это все и обыгрывалось как комедийное шоу, пытающееся вызвать у зрителя смешок. Но все действо идет под убийственный по серьезности комментарий Дмитрия Нагиева, в перерывах нам показывают плачущих артисток, расстроенных тем, что наш страус не поймал сосиску и кричащего в камеру патриотические лозунги Михаила Боярского.
Это – клоунада с выражением каменной мины на лице. Словами Нагиева надо взбадривать олимпийски спортсменов перед соревнованиями, армию перед походами и учеников перед экзаменами, но не бьющих в ворота огромным резиновым мячом актеров.
Самое печальное, что собраны в команде известные и действительно уважаемые люди. Например, гимнаст Носов – герой последней летней олимпиады, этих же соревнований двукратный чемпион, или, скажем, Антон Макарский, с коим мне разок по жизни пришлось пересечься – паренек не глупый и обаятельный, поэтому без слез о его рассуждениях про «Россия великая страна, и мы победим в ее славу» смотреть нельзя. Это такой дешевый патриотизм, конфетно-фантиковая любовь, что от нее тошнит и хочется как раз из России уехать, подальше, в страну абсолютно не великую, которую в этим играм не допустили.
Так вот, не верю. Не верю когда группа «Блестящие» плачет и говорит, что мы еще победим, не верю, когда Боярский распевает семечковые куплеты про славу России на фоне бегающих страусов, не верю, что у Нагиева есть мозг.
Все глупости на земле делаются с серьезным лицом. Так вот, у всех на этом шоу – лицо просто каменное.
Краткий итог: отстой. Полный. Смотреть обязательно и плакать.
З.Ы. Предлагаю создателям шоу для большей популяризации всем участникам прикрепить к лицам красные носы и синие слезы, для большего натурализма. Также введите бокс в костюмах Шрека, поедание макарон на скорость и конкурс на самые глупые крики без повода. Уж в здесь то мы воистину чемпионами получимся, будет, чем гордиться.

Жизнь Моих Людей.
Тех, с которыми я близко знаком, которые что-то поменяли во мне, в которых что-то поменял я. С ними я скорее всего что-либо переживал, часто ссорился, безумствовал, смеялся и грустил. Начнем.

Алекс.
Леха Козлов.
Штольц нашего поколения, кладбище организаторов, маленький человек большого ума и возможностей, человек который не бывает лишним. Лидер по натуре, железо по характеру, слабо дышащий романтик где-то внутри.
Знаком - два года.
Влияние - огромное. Человек Алекс жесткий, строгий, даже немного солдафон, даже карьерист. Меня зачастую пугает как он твердо может сказать людям "нет" и поставить на чем-либо крест.
Но при этом он дорожит друзьями. Ради нас он готов пойти против себя, он может убить кучу своего времени чтобы превратить вечер во что-то действительно незабываемое.
Обидно, но я не вижу в нем полета фантазии. Немножко у него призмленные черты характера, деятельные, но без особо креатива, скорее отработанные, воспитанные с детства схемы.
ЗАметку быть может буду продолжать, редактирую пост (если здесь есть такая функция)

В колонках играет - Эпидемия - Рожденный для битвы
Настроение сейчас - Нонсенс

Здесь редко будут записи о личной жизни.
Скорее, основа - рассказы, мысли, мб стихотворения, небольшие заметки.
Попытаюсь использовать как большое хранилище информации

.