«Неизвестный венецианец» (Anonimo veneziano, 1970) Энрико Мариа Салерно
 
Бездонное вонючее и прекрасное чрево города, в который смотрятся герои как в озеро по осени, подобно волшебной линзе, настоящее преображающей в прошлое. В хрупкую птицу из тонкого стекла, летящую высоко-высоко по небу, пикирующую вниз с белых смеющихся облаков коршуном вниз, на грязные старинные площади. Захватывает дух, и рука сама тянется прикрыть рот, в бесшумном крике ужаса стоишь и смотришь: ведь разобьется же, всенепременно на осколки! Вдребезги. Слишком красивое. Слишком хрупкое, туманное, ускользающее. Слишком-слишком не человеческое. Пастельные тона, глазурь, матовая дымчатость или молчаливая бесстрастная прозрачность голландских полотен. Вот, что такое прошлое на экранах пыльных мониторов. На подмостках забытых театров, в ямах оркестров шумят и гремят литавры из далеких годов-десятилетий. Симфония не слышна, но дирижер без устали машет руками. Яростно, страстно, силясь нагнать эту хрупкую птицу, когда-то в особом раздражении и торжестве упавшую камнем вниз. Ноты сыпятся камешками, драгоценностями, как в волшебных сказках, на лету обращающиеся в осколки дешевой керамики. Не собрать, не поймать, не скопить снова, не вдохнуть жизнь в выпорхнувшую когда-то сотнями мелодий в венецианскую публику, друзей и знакомцев, любовную кантату. Не вернуть музыку обратно в нотные тетради. Не сыграть заново, перекрашивая последние года, прожитые впустую. В тишине. В смешном гордом молчании. В одиночестве развлекающего зрителей остротами Пьеро. Пьеро умело меняет ежедневно маски, небрежно повязывая шарф маэстро. Кидаясь в жизнь, сдерживая гнев и слезы.

Разбитое стекло. Омут. Чаша. Куда глядяться бывшие любовники. Все ноты, которые они играли, и которые не успели спеть, все, ведь буквально все - посыпались хлопьями фресок, бутонами цветов, которым не суждено было раскрыться на рассветах. Ворохом засохших некрасивых лепестков на дно глубокой старой вазы. Прошлое, о, прошлое – как жерло потухшего вулкана, глубина которого неизмерима. Подняться на такую высоту и заглянуть туда, глубоко-глубоко вниз вместе, взявшись за руки, любовь моя… Стоять, напевая баховские священные мотеты или фальшиво тянуть гениальную арию, в ожидании, что потухший вулкан оживет. Что он даст знать о себе! Но он молчит. Чудовище, прекрасное и притягательное чудовище, этот вулкан. Манит и пугает своими тайнами. Всегда кажется, что прошлое не разгадано тобой еще до конца. Что ты упустил что-то очень-очень важное. Что фреска осыпалась, и главные ее персонажи и ключевые детали остались в «мертвой зоне» твоего бегающего восторженного взгляда, взгляда влюбленного чудака, дурака, романтического безумца! – Оставшееся «самое важное» на периферии зрения, мутировало вдруг, преобразилось, фреска в памяти собирается подетально, и вот, смотри, читай меня, говорит прошлое-книга, читай, не перелистывая скучные описания, читай, несчастный все то, что ты пропустил, упустил. Декодируй исчезнувшую в пыли времени потускневшую красоту по ее теням. Стоять у жерла вулкана, взявшись за руки, и, конечно, шагнуть в пропасть. Нет смысла жить уже – прошлое украло у тебя душу. Прошлое – Сатана, играющий в классики демон, забрал твою любовь, твое вдохновение, твой талант. Шагнуть туда вместе, ибо не жить вам вместе уже, и вместе, может быть, хотя бы суждено умереть – так написано в Книгах.

терра инкогнита любовников, отпечаток ножки Джульетты, канаты облаков, они хоронят любовь, нифмы осени, Пруст, Страстная Пятница