Свет фонарей-проекторов, снежным фликером пытающихся добросить кино до экранов. Кадры которого раз за разом не долетают до них – те, пьяные, вечно удаляются, прогибаясь, вдавливаясь в мягкие стенки-подушечки горизонта диафрагмами. И снежное кино, остывая, тяжелея, засыпает картинками одинокую мерзлую аллею. Устало падает пепельным хворостом, хлопьями с цепенеющими в них романтическими мирами. Кинокартинки, кинематографические искры, бессильные, не долетая до адресата, целуют землю. Снег, этот упавший свет, нечаянно убитое кино, берешь его в ладони, и оно стонет, оплакивая утраченное чудо – молью траченную оперную сцену для мадемуазели ночи, еще вчера щеголявшей в новеньких нарядах, шелках и бархате. Зима как слепая баба, гордая горная девушка с пустыми глазницами, белыми, страшными, смотрит в твои живые глаза. Ощупывая душу прислушиваясь: «О чем думаешь, кого обманываешь, за что ненавидишь?» – ей интересно. Слепая вуайеристка не подглядывает, а подслушивает тайные мерзости, сомнамбулические очаровательные секретики, сухой кашель чахоточной, нисходящую мелодию последних речей возлюбленной, еще не знающей, что завтра будет кормить своей беленькой ручкой прожорливых червей – но музыка тела, адажио, анданте её жестов, неслышных шажков и аллегретто смеха осведомляют о дате и часе финального «я бы хотела пожить ещё!» надменную надзирательницу за такими интимными событиями с более чем посекундной точностью заранее. О, у неё-то прекрасный слух. 

Раз-два-три, зима танцуя, играет с нами, как в кошки-мышки – в эротические салочки. Касаясь кончика носа – чтобы ты вспомнила, как я любил тебя, как ты любила меня, и как зима безумно была в нас обоих влюблена. Вспомнила и мысленно закружилась в танце, поднимая высоченными мраморными обелисками снежную пыль. Чтобы в единоличный дворец твой с бальной залой ворвалось само Солнце, прижав дебелое тело свое к тебе, красивой и….Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, шутливо постукиваю в грудь твою глухим басом любовных строчек, щелкающих в тишине музыкально, вибрации пуская по кровеносным сосудам твоим, забавная детская ворожба будет посильнее всамделишного колдовства: стенки вен покрываются инеем, оконными разводами по всему вымерзающему изнутри телу и Снежная Королева просыпается в тебе напоследок всепоглощающим счастьем леденящего восторга. Раз-два-три, раз-два-три....Зима, красивая зверюга с пустыми, словно выеденными кем-то глазницами, меломанкой с тонким вкусом вслушивается в твои живые глаза-произведения искусства. Смотрит. Заглядывает. И свет божественный, сначала обжигающий жаром лба умирающей, сладкий как запах смерти, остывает немедленно, и пугающе-холодный рвется теперь из каждой снежинки наружу – холодный как кожа мертвеца. Как электрическое освещение с высокой частотой пульсации.

Красота ускользающая = украденная зима. Волны ее поднимаются стенами пенными, захлестывают, бьют ладонями меня и целуют, целуют, целуют. Море танцует, бормоча мелодии про себя, брызгами снега швыряя в каждого. Поцелуи захватывают, завладевают мной. Поцелуи колючие, язык ее достает до страшных бездн в груди, и вырывает, выскрёбывает сердце, душу. Вроде аборта на пятом месяце: живое – нахуй. Коронация принцессы, способной еще, несмотря на навалившуюся слабость, выторговать у смерти не одну сотню тысяч сердцебиений в секунду перед небытиём. Я вижу пассы той, что посылает сегодня мне воздушные поцелуи, выписывая на отполированных болью костях моих снежными буковками настоящее счастье, каждая снежинка кричит и плачет от радости, скрежеща по воздуху, расчёркивая пространство косыми линиями. Не прозрачные пустоты уже скоро повсюду, въедаются в которые человечки и мысли, чувства их, любовь и похороны, домики, деревья и птицы, заполняя жирным своим существом прекрасные пробелы, а исполосованное трещинками и паутинками лобовое стекло автомобиля за мгновение до фатального столкновения. Вот он, последний удар принцессы, и мир уползает в тайное свое логово удавом, обратно дифференцируя, заглатывая самое себя от головы до хвоста. Снег взметенным пеплом от рассыпавшихся в прах обугленных головешек дворцовых пристроек поднимается необыкновенно высоко и закрывает небо раздобревшим телом сытой зимы, рыбой в молчании лишь открывающей рот и выблевывающей все новые и новые микрофильмы-«в_память_о», короткометражки-воспоминания, на откуп уличным фликерам, а те не справляются просто с таким количеством сентиментальных кинопремьер, не справляются….Кода выброса вулкана зимы. Надломленная Земля переворачивается поплавком, и все что на ней, привязанное, казалось бы, накрепко, отрывается от корней и медленно затягивается ленточками свадебными в булькающее и пышущее кузнечными мехами колдовское варево которых-то по счёту небес там, наверху. Трем китам больше нечего делать на вдруг опустевшей поверхности и они, с облегчением почувствовав освобожденные свои спины, погружаются в драгоценные воды бездельничать. 

Сливочный счастливый свет зимы последнего киносеанса.

Щепотку звезд как соли щепотку в горько-шоколадный ароматный омут ночного неба добавить для вкуса и снять с огня.

Кофе готов.

Весна.

(февраль, 2009)
картинки: кадры из фильмов "Фауст"/"Faust"(1926) Ф. В. Мурнау, "Феномен"/ "Phenomena" (1985), Д. Ардженто, "Токийский марш" /"Tokyo koshin-kyok" (1929) К. Мидзогути + Эди Седжвик, картинка из какого-то журнала арт-нуово и фото неизвестного мне автора.