Настали бы дни, когда я бы начал пугаться зеркал, луж, льда, окон, любых отражений. Потому что отовсюду, буквально отовсюду падали бы на меня изображения твои, картинки-картинки-картинки….Я сходил бы с ума. Менял психиатрические клиники одну за другой. И лучшие умы разводили бы руками. А я хватал бы руки психоаналитиков, исступленно целуя их, прося сказать, какое имя называл я во время сеанса гипноза?! Женился бы я? Ну да, пожалуй. На подруге детства, которая, думая, какой я странный, влюбилась бы в мою странность, рано или поздно. Нарожала мне кучу детей, мальчиков и девочек… В девочках, конечно, я попытался бы отыскать тебя, и конечно же – опять безрезультатно. Хотя что-то такое… такое… в младшенькой. В ее серо-голубых глазах. Иногда. В предсмертье сумерек мелькало бы… Лицо… До боли знакомое, грустное, чуть насмешливое - не принимай ты все это так серьезно - и все же печальное…Смотрела бы на меня из глубины невинных глаз моей дочери, заглядывая в самые мои глубины, сохраняясь там картинкой. К 35 годам я запомнил бы все твои черты: точеные, хрупкие, ломкие, ненастоящие, матовые тона, пастельные цвета и… дыхание. Я очень любил бы Эдгара По за один рассказ его. За всего только один. Который был бы для меня дверцей волшебной, разрешающей невозможное: ты там, там, там…. Смотришь в меня. А я даже не знаю, кто ты. И бесконечно красиво схожу с ума.

О, если бы ты не родилась, я, наверное, прожил бы недолго. Тяготея к смерти – сорвать портьеры, вскарабкавшись по ним к потолку посмотреть за кулисы. Если бы ты не родилась – ничего не пропало бы. Не было бы ни любви. Ни нашего детства. Ничего. Ни веселья, ни сожаления, что оно – куда-то ушло. Не было бы твоей, маленькой девочки, одинокой просьбы в ночи: если ты не приедешь - я тебя возненавижу. Никто бы не умирал у тебя, и тебе не было бы от этого плохо. Если бы ты не решилась в который уже раз на нелепое существование в нашем мире, то не была бы такой, как сейчас. Не жалела бы себя сто тысяч раз на неделе. Не раздавала бы радость свою просто так – берите не глядя! Ты, человечек из моего зеркала – из моего! – не стала бы чьим-то другим отражением. Принцесса волшебного зазеркалья, не опустилась бы до просто того, чтобы стать обыкновенной…чьей-то… женой, любовницей, подругой. И все было бы у тебя… «ха-ла-со!»

У тебя, но не у меня. Я бы, конечно, бесконечно красиво сходил с ума, не понимая, что это, на хуй, за жизнь без тебя, то есть вообще без тебя, понимаешь, в мире, где тебя никогда не было, нет и не будет. И я согласен на это, я принес бы себя в жертву любому Богу в любых эмпиреях прямо сейчас, только переиграть бы все назад, по нулям барометры, диаграммы и скорости. По нулям. Все назад, заворачивай, поворачивай. Прекращаем мир, заканчиваем жизнь. Конец, друзья, тут один чувак решил все переиграть, вернуть ее назад обратно в зеркало, а сам прожить лет 35 небритым ничтожеством, психом, полнейшим чмо без нее. Только бы ей было там «ха-ла-со!» И тут все, конечно бы, закивали головой, как же, как же, святое дело, рассовываясь по гробам - родиться заново и прокатиться в каретах по той же колее…

Чтобы кино имело свойство заканчиваться, должна остаться музыка, мелодия-сирота, сыгранная на клавишах, в графике ритма, который отбивает учитель, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Сейчас я разгонюсь и отпущу себя, отниму пальцы от клавиатуры, и проигрыш ноктюрновый, адажио, останется в одиночестве. Я бью по клавишам изо всех сил, до боли, до крови разбивая костяшки пальцев, ломаются кости, ногти, руки соскальзывают с клавиш, и вот уже бессильно опускаются, безвольными культями, а клавиши продолжают холодный свой бег, перебег, прыжки от аккорда к аккорду….Сейчас я разгонюсь, и отниму пальцы от клавиш, чтобы они сыграли ту музыку, которая велением свыше сотрет твое прошлое….Черное, белое, черное – в истеричном танце, вроде бы даже, совсем беспорядочно играют беззвучную музыку на инструменте с лопнувшими струнами. Музыку тишины. Фоно из прошлого, котенок, мяукающий по углам. Бум-бум-бум, так гулко бьется сердце. Динь, динь, динь, динь, динь, клавиши, клавиши, клавиши, пальцы приросли к ним, так трудно оторваться от них, но надо, надо, надо, чтобы Они сыграли психованное заклинание в две-четыре невидимых руки. И я, наконец, торжественно, поднимаю свои руки – Фениксом сгорая за фортепьяно…. Поднимаю руки, и музыка теперь будет играть саму себя – чтобы вернуть тебя обратно, из мира точек невозврата – в Зеркало. Для нашего страшного мира ты слишком хрупкая красота, слишком хрупкая. Это не дело, качаю я головой, это не дело. Так не должно быть. Возвращайся, давай, обратно. И все твои образы, картинки, слезы, смех, секс, поцелуи, память – исчезают в серебряном болоте: сиди отныне перед Волшебным Зеркалом и смотри кино. Про то, как я бесконечно красиво буду сходить без тебя с ума.

Смотри! Я поднимаю руки, и музыка теперь будет играть саму себя, дорогая…

………………………..

……………………….

……………………

……………….

…………………………………..

…………

…………………………..

……………………………………………

……………………..

………….

……

………………………………….

……………….

…………………..

………………………………

…………….

………….

…

..

.

Pic.(с): "Cancer (The Zodiac)" by Erte, unnamed by Emily Balivet, Alice Liddle by Lewis Carrol, Jane Birkin with her doughters Kate and Charlotte Gainsbourg, "Liebeilei" by Max Ophuls, "Kirsi K" by Vincent Bakkum, & Elliott Erwitt.