Когда умирает человек, к которому ты был нечаянно равнодушен до той поры, он для тебя становится живее живых. Стоит перед тобой живым мертвецом неделями, и хочется, чтобы он умер, наконец, еще раз. Специально для тебя. И только слезы спасают. Плач ребенка, которого можно поднять на руках вверх с надеждой, что он будет услышан на небе часовых дел мастером. И стрелки старинных в гостиной далеко-далеко назад в прошлое, наконец, переведут. В самое начало, когда Мольн запускает в небо звезду, и она, крутясь фейерверковой мельницей, врезается в обледенелый небосвод клинком с четырьмя лезвиями… 

Все красивые фильмы – отблески сонные одного, лучшего и главного. Киноленты, что так и не была никем снята. Фильма, который никогда не будет поставлен. «Большой Мольн» - один из негативов фильма-мечты. Играя с человеческими мифами о сказочных замках в лесу, Монсальват, девушках в цвету, призрачной юной девушке и дурачке-скитальце режиссер раскидывает колоду колдовских карт о детстве пареньков конца 19 века. Своеобразное приближение к Божеству. – Он наполняет психоделические, салатовых оттенков картинки ребяческим шепотом, детским смехом, раскрашивая сказку, написанную пропавшим без вести на войне юным французом, озвучивая ее. Он мог бы воссоздать кинематографически любую из опер Вагнера. Но рисует навязчиво-леденцовый сон романтичного мальчишки. С клавесином, музыкальными шкатулками, веселящими детвору клоунами, красочными старинными праздниками-карнавалами и девочками-цветами. Рисует, а затем разоблачает сказку, кидая кукол в зрительную залу. Открывает окно, и веселый гул в театре разом замерзает на пронизывающем ветру. Холод сжигает само человеческое счастье, что взметнулось, было, под потолок, родившись из улыбок и говора людей, но тут же упало на лица зрителей ворохом сожженных бабочек. Ими еще пытается поиграть на публику Пьеро, невесело дирижируя пепельными хлопьями, так контрастирующими с белыми его одеяньями. Но и он скоро сходит со сцены. 

Альбикокко и писатель, создавший все эти образы и вскоре сгинувший в никуда, Ален-Фурнье превращают детство/юношество [время, когда восприятие обыденного мистическим образом преображает его] и прекрасное прошлое-время-где-то-позади-тебя – в географическое место. Тому, чего нет, что призрачно, прозрачно, чего нельзя коснуться, если только тебе не 5-6 лет, и ты не видишь сны наяву, они придумывают пространственное измерение. Положим, утраченное время – конкретный замок, куда можно проложить пути, пользуясь картой. Время прошлого – Комбре со своей фактурой, улицами и движениями воздуха, направлениями ветра, архитектурой. Время прошлого – Бальбек в первое путешествие Марселя. Время прошлого – есть счастье. Герою кажется, в прошлое можно вернуться при определенных условиях. Соблюдая некие правила забытой детской игры. «Когда он женится….Когда та девушка выйдет замуж за того человека…. Когда белую лошадь освободят….А на перекрестке в повозке, подпрыгивающей на мостовой, девочка в розовом с огромным белым бантом обернется смеясь: «Вот он, вот он, лови его, теперь ему водить!» Тогда надо ловить карету и мчаться по знакомому адресу, в одинокий дом, возвращая время вспять, и наблюдать, как начинают кружиться в вальсовых вихрях девочки с окрестных деревень. Но бойся, если пропустишь знаки мира, тайные его печати, или перепутаешь их. Если подсказкой окажется миг, когда разревется соседская девчонка, обиженно затопав ножками, запросив книгу с самой высокой полки, а ты не разгадаешь послание – прошлое ускользнет. Сказки не будет. 

Когда времени дают систему координат, пространство приобретает свойства времени. Сверни ты с парковой аллеи вдруг    налево, а не как всегда, окажешься перепрыгнувшим  через 25 лет в будущее, где уже лет 15 как близкие твои мертвы. А вероятно в новом твоем времени и не было их никогда. И если подобное возможно; если первое путешествие в Бальбек не движение в пути, а время, которое герой проспал у камина; если замок в лесу, куда Мольн попал в молодости, приняв его за сновидение, может быть счастливым прошлым конкретных людей. – Тогда мир не застывший каркас в ледяной пустоте, провисающий сразу во множество Вселенных угловатыми звездными простынями, время которому придумано человечеством, и в явном виде не существовало никогда – мир представляется тогда подвижной головоломкой-мозаикой, части которой мешаются меж собой. Дома по левую сторону улицы исчезают на первой же минуте твоей прогулки, на 25-й минуте ты возвращается в 2001 год, на 46-й минуте делаешь крюк, и встречаешься с возлюбленной конца 1990-х, а, вернувшись, на пороге дома умираешь 85-летним стариком.

Странник-фокусник силится выщелкать из головоломки математически красивое и правильное, пока люди беспорядочно вращаются в ней. В мире, где время обман, а пространства призрачны, нет молодости как таковой, и нет старости. Есть только замирание на несколько минут-часов-дней-лет в мгновении-точке, которую человек проживает, пока память-воображение додумывает жизнь его целиком. Круг или квадрат света с прыгающими тенями, где время и геометрия послушны рулевому волшебного фонаря. Вот только иногда рулевой путается в картинках, а то и рассыпает их на ковре. И пока дети, которых развлекает он сказками, играючи собирают перемешавшиеся образы во что-то цельное, жизнь чья-то успеет сломаться, разбиться, перевернуться с ног на голову стеклышками в калейдоскопе. И ты уже не ты, и не красавица – принцесса, и мир, созданный причудливой фантазией рулевого волшебного фонаря, обращается в сон и явь тоскливо улыбающегося курильщика опиума. С его несбыточными грезами, что когда-нибудь комнату заставят сотнями таких фонарей, и лица белые, восковые, кукольные заиграют красками, зальются медовым, золотым, да и каким угодно светом! И мертвые снова окажутся живее всех живых.