Священник, которого девушки заметили на верхушке северной башни и
который так внимательно следил, перегнувшись через перила, за пляской
цыганки, был действительно архидьякон Клод Фролло.
Наши читатели не забыли таинственной кельи, устроенной для себя
архидьяконом в этой башне. (Между прочим, я в этом не уверен, но, возможно,
это та самая келья, внутрь которой можно заглянуть еще и теперь сквозь
четырехугольное слуховое оконце, проделанное на высоте человеческого роста,
с восточной стороны площадки, откуда устремляются ввысь башни собора. Ныне
это голая, пустая, обветшалая каморка, плохо отштукатуренные стены которой
там и сям "украшены" отвратительными пожелтевшими гравюрами, изображающими
фасады разных соборов. Надо полагать, что эту дыру населяют летучие мыши и
пауки, а следовательно, там ведется двойная истребительная война против
мух.)
Ежедневно за час до заката архидьякон поднимался по башенной лестнице и
запирался в келье, порой проводя в ней целые ночи. В этот день, когда он,
дойдя до низенькой двери своего убежища, вкладывал в замочную скважину
замысловатый ключ, который он неизменно носил при себе в кошеле, висевшем у
него на поясе, до его слуха долетели звуки бубна и кастаньет. Звуки эти
неслись с Соборной площади. В келье, как мы уже упоминали, было только одно
окошечко, выходившее на купол собора. Клод Фролло поспешно выдернул ключ и
минуту спустя стоял уже на верхушке башни в той мрачной и сосредоточенной
позе, в которой его и заметили девицы.
Он стоял там, серьезный, неподвижный, поглощенный одним-единственным
зрелищем, одной-единственной мыслью. Весь Париж расстилался у его ног, с
множеством шпилей своих стрельчатых зданий, с окружавшим его кольцом мягко
очерченных холмов на горизонте, с рекой, змеившейся под мостами, с толпой,
переливавшейся по улицам, с облаком своих дымков, с неровной цепью кровель,
теснившей Собор Богоматери своими частыми звеньями. Но во всем этом городе
архидьякон видел лишь один уголок его мостовой -- Соборную площадь; среди
всей этой толпы лишь одно существо -- цыганку.
Читать далее

Пока Пьер Гренгуар добрался до Гревской площади, он весь продрог. Чтобы избежать давки на мосту Менял и не видеть флажков Жеана Фурбо, он шел сюда через Мельничный мост; но по пути колеса епископских мельниц забрызгали его грязью, и камзол его промок насквозь. Притом ему казалось, что после провала его пьесы он стал более зябким. А потому он поспешил к праздничному костру, великолепно пылавшему посреди площади. Но его окружало плотное кольцо людей.
- Проклятые парижане! - пробормотал Гренгуар. Как ис¬тый драматург, он чувствовал пристрастие к монологам. ¬Теперь они загораживают огонь, а ведь мне так необходимо хотя бы немножко погреться. Мои башмаки протекают, да еще эти проклятые мельницы пролили на меня слезы сочувствия! Черт бы побрал парижского епископа с его мельницами! Хотел бы я знать, на что епископу мельницы? Уж не надумал ли он сменить епископскую митру на колпак мельника? Ежели ему для этого не хватает только моего проклятия, то я охотно прокляну И его самого и его собор вместе с его мельницами! Ну-ка, поглядим, сдвинутся ЛИ С места эти ротозеи! Спрашивается, что они там делают? Они греются - наилучшее из удовольствий! Они глазеют, как горит сотня вязанок хвороста, - наилучшее из зрелищ!
Но, вглядевшись поближе, он заметил, что круг был. значительно шире, чем нужно для того, чтобы греться возле. королевского костра, и что этот наплыв зрителей объяснялся не только видом ста ослепительно пылавших вяза¬нок хвороста.
На просторном, свободном пространстве между костром и толпой плясала молодая девушка.
Была ли эта юная девушка человеческим существом, феей или ангелом, этого Гренгуар, сей философ-скептик, сей иронический поэт, сразу определить не мог, настолько был он очарован ослепительным видением.
Она была невысока ростом, но казалась высокой - так строен был ее тонкий стан. Она бьша смугла, но нетрудно было догадаться, что днем ее кожа отливала тем чудесным золотистым оттенком, который присущ аидалузкам и рим¬лянкам. Маленькая ножка тоже была ножкой андалузки ¬так легко ступала она в своем узком изящном башмачке. Де¬вушка плясала, порхала, кружилась на небрежно брошен¬ном ей под ноги, старом персидском ковре, и всякий раз, когда ее сияющее лицо возникало перед вами, взгляд ее больших черных глаз ослеплял вас как молния.
Взоры всей толпы были прикованы к ней, все рты рази¬нугы. Она танцевала под рокотанье бубна, который ее ок¬руглые девственные руки высоко взносили над годовой. То¬ненькая, хрупкая, с обнаженными плечами и изредка мелькавшими из-под юбочки стройными ножками, черноволосая, быстрая, как оса, в золотистом, плотно облегав¬шем ее талию корсаже, в пестром раздувавшемся платье, сияя очами, она воистину казалась существом неземным.
Читать далее