В сентябре 2012 Геннадий Добров должен был отпраздновать юбилей - ему исполнилось бы 75 лет. Не довелось - не дожил. Но могила на Ваганьковском кладбище - еще не финал. Душа художника ушла на небеса, а частицы ее остались на Земле. Любовь, сострадание, доброту Гена оставил нам. Они живут в его работах. Картины и рисунки Доброва - как пробный камень для сердца. Если дрогнет - значит, не очерствело еще, значит ты способен почувствовать боль других людей.
Мой друг Геннадий Добров умел видеть и сострадать. Его работы столь же сильны, как романы и повести Достоевского. У Геннадия Михайловича Доброва каждый рисунок - драма. Он был певцом страданий и боли - дело, которое по силам только великим гуманистам. Вечная память ему память!
На фото - памятник Доброву, который поставили минувшим летом. А рядом - его жена, стараниями которой он сооружен. Есть и другой памятник, который она сделала в память о муже - сайт с его работами. Вот ссылка на него:
http://gennady-dobrov.ru/

Сегодня я выставляю в дневник свою старую заметку про Геннадия Доброва. Я написал ее в 2001-м году. С нее началась наша с ним дружба.

"Сила добра"

Ему грозили: “Там война, там убивают!” Умоляли: “Пожалей себя, ты же старик!” Художник Добров молча закинул за плечи рюкзак. Поцеловал жену. И умчался из Москвы. В точку, горячее которой нет сейчас на планете. В Афганистан.
Геннадий Михайлович вернулся оттуда исхудавший, больной. С папкой, полной рисунков. На них - страшное лицо войны, калечащей все: землю, тела, души. Добров назвал свою выставку “Молитва о мире”. Рисунки бьют в самое сердце. Нельзя  описать их - карандаш Доброва сильнее слов.
А сам он сильнее любого зла.
Свою судьбу Добров выбрал сам. Еще в 1962 году, на выпускном курсе Московского художественного института имени Сурикова, когда отказался переделать дипломную работу в духе “социалистического реализма”.
- Хочется правды жизни? - строго взглянул на непокорного ученика академик Евгений Кибрик. - А ты знаешь, какова она?
Жизнь без диплома оказалась суровой школой. Геннадий понял, что прежде жил, словно золотая рыбка в аквариуме. Сначала - интернат элитарной школы при МГХИ имени Сурикова, потом - сам институт. Хрустальный замок для отпрысков, обласканных властью художников.
Геннадий “проел” все собранные за время учебы книги. Библиотеки хватило на три месяца. Квартирная хозяка смотрела косо:
- Ну и постоялец! Ни работы, ни денег!
Прописки тоже не было. И пальто тоже - Гена уже продавал одежду с себя. Шел по улице продрогший, грустный. Взгляд упал на милиционера в шинели. Позавидовал: “Ему тепло!” И тут его осенило - в милицию берут без прописки. Прибежал в 10-е отделение, ближайшее к дому:
- Примите меня!
- Как фамилия?
Он назвал себя.
- Надо же, гражданин Добров, а мы вас повесточкой вызывать собирались! - вытащил из сейфа дело участковый старший лейтенант Тюрин. - Заявление на вас дворничиха написала. Будто бы тунеядствуете, проживаете без прописки. Вот, уже оформляли материал на ваше выселение из Москвы!

Мент

Доброва в милицию приняли. Постовым на площадь перед Белорусским вокзалом. Сержант Добров таскал в участок пьяниц, проституток. А они, матерясь, проклинали власть. “Тихо! Посадят как антисoветчиков!” - зажимал им рты Геннадий. Он впервые видел людей, которые не боятся говорить то, что думают. И удивлялся, что за это не казнили, не ссылали в лагеря. Продержав в кутузке “до трезвости”, выпускали. Он жадно всматривался в их лица. Запоминал чтобы нарисовать. После дежурства дома брал лист и выплескивал на него все то, что увидел за день. Одноглазого опухшего алкаша с Бутырского вала ( “Эй, мусорок, дай “Камбале” на опохмелку!”). Загулявшего Героя Советского Союза с кладбищенским музыкантом в обнимку (“Играй веселей, трубач! Я на своей жопе лучше сыграю!”). Проститутку с задраной до пупа юбкой (“Сержантик, хочешь и тебя приласкаю?”).
Через год пришел в институт. Протянул рисунки академику Кибрику. Тот схватился за голову:
- Ты не знаешь, что такое лагеря! А я досыта наелся тюремной баланды при Сталине. Если хочешь уцелеть, не показывай это никому! Лучше рисуй советских людей!
- А проститутка - что, не советсткая гражданка?
Академик покачал головой:
- Гена, тебя не исправить. Ну и ладно! Вот тебе тема, которую
никто еще не поднимал. На Валааме есть интернат инвалидов войны. Ранения такие страшные, что смотреть больно. Инвалидов прячут от людей. Но они герои...

Психушка
Геннадий подал рапорт об увольнении из милиции. Начальник отделения опешил:
- Почему?
- Я художник. Мне рисовать надо.
- А ну покажи, что умешь, художник!
Увидев рисунки, начальник побледнел:
- Еще есть?
- Да. Два чемодана.
- Где?
- Дома. Я привезу.
- Нет! Сиди тут. Мы пошлем за ними машину.

Рисунки увезли прямо на Петровку. Геннадию велели явиться туда через два дня. Его отвели прямо в генеральский кабинет. На огромном столе были разложены его рисунки. А вокруг - вся коллегия МВД.
- Знаешь, сержант, - обратился к нему генерал. - Ты, наверно, талант. Но изображаешь деятельность органов не слишком благородно. Очень натуралистично. Мы тут приняли решение создать студию МВД, собрать в ней художников, которые будут прославлять родную милицию. Пойдешь туда?
- Нет. Извините, но рисовать по указке не смогу.
- Хорошо, мы тебя уволим. Но перед этим пройди медкомиссию.
- Зачем?
- Таков порядок!
Психиатр, пряча глаза, предложила:
- Вот вам направление в Кащенко. Подлечите нервишки, отдохнете в санаторном отделении.
“Санаторное отделение” оказалось хуже тюрьмы. Палата на одного под постоянным наблюдением. И картины на стенах. Аляповатые, нагоняющие тоску репродукции.
- Скучно тут! - пожаловался Добров доктору.
- Если повеселее - то только в буйное. Но вас пока вроде не за что...
Геннадий схватился за стул:
- Тогда я картины со стен посшибаю!
Его скрутили и положили в буйное. Укололи какой-то дрянью. Тело стало ватным, а голова - тяжелой.
- Ну как, веселее?
- Теперь да.
Добров радовался - он был не один. Рассматривал лица больных, санитаров. Запоминал, чтобы нарисовать потом. Его выписали через месяц. Врачи не нашли у Доброва никаких отклонений в психике.

Санитар
Добров устроился работать санитаром в больницу имени Склифосовского. В приемный покой (“где, как не там, можно помогать людям и изучать жизнь”). Через год перешел в эвакуационную психиатрическую больницу N7. Ту самую, которая в брежневские времена занималась “инакомыслящими”.
- В приемной Президиума Верховного Совета СССР людей, которые приезжали с проектами “переустройства общества”, - вспоминает Добров, - направляли в седьмое окошко. А там уже ждал психиатр...
“Перестройщиков” отвозили в психушку. Продержав с месяц, этапировали по месту жительства. Геннадий был одним из санитаров-эвакуаторов. Объездил всю страну. Про своих подопечных говорит с нежностью:
- Среди них были удивительно светлые люди. Они хотели построить мир без насилия. Их идеи захватывали...
Через три года Доброва уволили. Он спросил, почему.
- Вы слишком мягкий с пациентами...

Мать
Людмила Ивановна приехала навестить сына - и свалилась. Обширный инфаркт. Геннадий спросил знакомого врача:
- Есть ли надежда?
- Только в одном случае. Если вы найдете изоптин.
Французское лекарство в ту пору было супердефицитом. Геннадий поднял всех друзей. Помогла девушка, портрет которой рисовал в то время. Один из ее вздыхателей работал в “кремлевке”.
Добров прибежал в палату к матери - и понял, что опоздал. Уже отключили кислород. Наклонился, чтобы поцеловать. И  услышал - дышит. Еще дышит! Поднял на ноги всех врачей. Дали изоптин.
- Если дотянет до утра, то есть шанс... - сказал врач.
Геннадий пришел в Елоховский собор. Сторожа уже закрывали двери, но он взмолился:
- Мать умирает!
Его пустили. Он подошел к Иконе Николая Чудотворца. Поставил свечу и прошептал:
- Господи! Помоги моей маме!
Утром ей стало лучше.

Любовь
Людмилу он встретил в день ее рождения. На следующий день пришел вновь. Предложил руку и сердце. Она согласилась. Жили трудно. Ее зарплаты инженера и его жалованья (тогда он был пожарным в театре) едва хватало на жизнь. Ведь кроме хлеба нужно покупать бумагу, краски и кисти. Ночью Геннадий разбудил ее поцелуем:
- Одевайся, Малыш!
- Зачем?
- Собирать бутылки.
- Ни за что!
Он поцеловал ее еще раз:
- Малыш, бутылки - те же деньги. Лучше собирать их, чем жить в долг.
Жена обняла его:
- Прости. Я сейчас!
На улице Геннадий рассказал ей о своей мечте. Про архипелаг Валаам, где ждет его завещаная учителем тема.

Валаам
Денег на поездку накопили только в апреле 74-го. Добров приехал в Ленинград на речной вокзал:
- Мне билет до Валаама!
- Только на июнь.
- Почему?
- На Ладоге еще лед.
Он едва дождался первого парохода. Семь километров от пристани до интерната не шел - бежал. 
Директор Иван Иванович Королев ( себя он называл “Король Валлама”) принял незванного гостя холодно:
- Рисовать инвалидов? Кто послал?
Добров протянул рекомендательное письмо от Союза художников России. Королев помягчел. 
- Добро, рисуй! Но в Никольский скит ни ногой!
Он увидел инвалидов и понял, что приехал не зря. В  изувеченных войной людях разглядел удивительную душевную силу. Безногие, безрукие, слепые, они не жаловались на жизнь. В их взглядах Добров запечатлел скорбь и гордость. За выполненый солдатский долг, за спасенную от врага Родину.
Художник начал рисовать - и понял, что взятые с собой листы малы, а советские карандаши дают недостаточно черный тон. Он вернулся в Москву. Отыскал финский картон размером 70х110 сантиметров. В чехословацком посольстве ему подарили полную сумку карандашей “Кохинор” ( “Рисуете инвалидов войны? Наш народ тоже помнит, что такое фашизм!”)

На Валааме к Доброву уже привыкли. Он побывал везде, кроме Никольского скита. Однажды, когда “Король острова” уехал на материк, Геннадий рискнул. Пробрался по понтонному мосту на на остров, где расположен  Никольский скит. Охраны не было. Вошел внутрь. И увидел тех, кого прятали. Солдат, у которых война отняла разум и память.
Художник почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся. На кровати в углу лежал спеленатый человек. Без рук и ног.  Подошел дежурный санитар.
- Кто это? - спросил Геннадий.
- Документов нет. А он не скажет - после ранения лишился слуха и речи.
Портрет этого солдата Добров назвал “Неизвестный”. А всю серию - “Автографы войны”. Эта тема осталась главной на всю жизнь.

Афганистан
Туда Добров ездил пять раз. Последняя командировка была самой трудной. Людмила провожала мужа с болью в сердце.
- Буду писать каждый день! - пообещал он.
- Но там же война. Письма не дойдут.
- Я привезу их сам!
И уехал. Долгих три недели не было ни звонка, ни весточки. Людмила загадала - если не позвонит в ее день рождения, значит, случилось непоправимое. 
Геннадий позвонил. Она слушала охрипший, усталый, но такой родной голос и только повторяла: “Я люблю тебя!” И плакала в трубку.
Людмила не знала, чего стоил мужу этот звонок. Как каким-то чудом Геннадий уговорил военных вертолетчиков вывезти его под огнем талибов из Паншерского ущелья в Афганистане в Таджикистан на приграничный аэродром Пархор. Как оттуда на перекладных добирался до почты, как умолил телефонистку связать его с Москвой. Как потом объяснял свой незапланированный полет сотрудникам службы безопасности Таджикистана. Они не верили, что художник  перелетел через границу только с одной целью - поздравить жену. 
Проверив, поразились:
- Вот это любовь!
Обратно в Афганистан Добров летел в вертолете Ахмад Шах Масуда. Вождь посмотрел сделанные в Паншерском ущелье рисунки и спросил:
- Где вы хотите побывать?
- На Саланге!
Доброва отвезли на заснеженный перевал. Он рисовал разбитые советские танки, которые стали фундаментами дорог и мостов. Людей, измученных гражданской войной. По взорванному и залитому водой тоннелю пробирался на передовые позиции. Попадал под обстрел талибов. И рисовал, рисовал, рисовал...
Когда нынешним летом Добров возвратился в Душанбе, пограничники не узнали его. Весь седой, кожа да кости. Военного борта до Москвы не было, на гражданские рейсы билеты проданы на месяц вперед. На поезд - тоже. Добров решил добираться на попутках до Ташкента.
В Афганском посольстве дали денег на дорогу. На границе с Узбекистаном он чуть не лишился их. Сперва попытались ограбить бандиты, назвавшиеся гвардейцами президента Таджикистана. Потом привязались узбекские пограничники.
- Дед, вытряхивай все вещи на землю! Живо!
Он бережно разложил на земле рисунки, прижал листы камешками. Вокруг сгрудились люди.
- Потрясающе! - произнес офицер. - Спасибо, учитель! Прости нас!
Из Ташкента Добров ехал в набитом беженцами и торговцами поезде. Были забиты даже проходы в туалеты - люди мочились в пустые пластиковые бутылки.
На Казанском вокзале его встретила жена. Они обнялись и долго молчали. Слов не было - были слезы.
Дома Геннадий вытащил из мешка потрепанную тетрадь. Сто четырнадцать листов, исписанных мелким почерком.
- Что это?
- Мои письма тебе...

Григорий Тельнов, впервые опубликовано в газете "Жизнь".