Я с некоторых пор привыкла рассматривать личность Иннокентия Федоровича в свете одной огромной трагедии. О ней, как мне кажется, нельзя ни на миг забывать, в первую очередь, говоря о его любовной лирике, занимающей свое законное место в истории русской литературы вообще. Трагедия эта - несчастная любовь. Поэзия проникнута Любовью, а Любовь - Страданием. Нельзя не почувствовать автобиографичность таких стихотворений, как "Стансы ночи", "В марте" и многих других.

Стансы ночи
О. П. Хмара-Барщевской

Меж теней погасли солнца пятна
На песке в загрезившем саду.
Все в тебе так сладко-непонятно,
Но твое запомнил я: "приду".

Черный дым, но ты воздушней дыма,
Ты нежней пушинок у листа,
Я не знаю, кем, но ты любима
Я не знаю, чья ты, но мечта.

За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни,
Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни.

Эту ночь я помню в давней грезе,
Но не я томился и желал:
Сквозь фонарь, забытый на березе,
Талый воск и плакал и пылал.

Анненский безнадежно любил жену своего пасынка. Она тоже любила его, но вместе они быть не могли, вот цитата из ее предельно откровенного письма В.В.Розанову от 20 февраля 1917:
"…Вы спрашиваете, любила ли я Иннокентия Федоровича? Господи! Конечно, любила, люблю.. . И любовь моя "plus fort que rnort"... Была ли его "женой"? Увы, нет! Видите, я искренно говорю "увы", потому что не горжусь этим ни мгновения; той связи, которой покровительствует "Змея-Ангел", между нами не было. И не потому, чтобы я греха боялась, или не решалась, или не хотела, или баюкала себя лживыми уверениями, что "можно любить двумя половинами сердца", - нет, тысячу раз нет! Поймите, родной, он этого не хотел, хотя, может быть, настояще любил только одну меня... Но он не мог переступить... его убивала мысль: "Что же я? прежде отнял мать (у пасынка), а потом возьму жену? Куда же я от своей совести спрячусь?" - И вот получилась "не связь, а лучезарное слиянье". Странно ведь в XX-м веке? Дико? А вот же - такие ли еще сказки сочиняет жизнь? И все у нее будто логично... Одно из другого... А какая уж там логика? Часто мираж, бред сумасшедшего, сновидение - все, что хотите, но не логика..."

Вот представьте себе это мучение поэта, когда постоянно видишь женщину, находишься в одной компании, а можешь только писать стихи… Его Тоска и Боль - это не фикция, а самая честная Мировая Скорбь зарождавшегося модернизма.

LI 5.8.22

Как большинство людей моего поколения, если они, как я, выросли в
литературных и даже точнее - литераторских традициях, я рано начал писать.
Мой брат Н. Ф. Анненский и его жена А. Н. Анненская, которым я
всецело обязан моим "интеллигентным" бытием, принадлежали к поколению 60-х
годов. Но я все-таки писал только стихи, и так как в те годы (70-е) еще не
знали слова _символист_, то был _мистиком_ в поэзии и бредил религиозным
жанром Мурильо, который и старался "оформлять словами". Черт знает что!
Мои приятели, теперь покойные лирики, Николай Кобылий и Анатолий
Вигилянский (Вий), уже брали штурмом несколько редакций из тех, что
поскромнее, и покойный Шеллер, вздыхая, капитулировал иногда перед их
дранг'ом. Но я твердо держался глубоко запавших мне в
душу слов моего брата Николая Федоровича: "До тридцати лет не надо
печататься", и довольствовался тем, что знакомые девицы переписывали мои
стихи и даже (ну, как было тут не сделаться феминистом!) учили эту чепуху
наизусть.
В университете, - как отрезало со стихами. Я влюбился в филологию и
ничего не писал, кроме диссертаций. Потом я стал учителем, но увы! до
тридцати лет не дождался - стишонки опять прокинулись, - слава богу, только
они не были напечатаны. Зато соблазнил меня на научные рецензии покойный
Леонид Николаевич Майков, который дал мне написанную по-польски и только
что тогда увидевшую свет грамматику Малецкого. Это и была моя первая
печатная работа, напечатанная в журнале Министерства Народного
просвещения, а сколько именно лет тому назад, не помню.
С моим дебютом соединяется у меня два воспоминания; во-первых, Л. Н.
Майков не изменил ни слова в моей статейке - добрая душа был покойный;
во-вторых, ее отметил в "Archiv fur Slawische Philologie" {"Архив славянской
филологии"). Ягич, тогда еще профессор нашего университета,
теперь австрийский барон и академик. Статейка была, хотя и невинная, но
полемическая, а я - УЖ как это вышло, не помню - ее не подписал. И вот
суровый славист отметил ее лишь двумя словами: Warym anonym?
Упрек не прошел мимо. С тех пор ни одной полемической статьи я больше
не написал, а анонимно напечатал за всю мою жизнь одну только, и то
хвалебную заметку.


LI 5.8.22

ИДЕАЛ

Тупые звуки вспышек газа
Над мертвой яркостью голов,
И скуки черная зараза
От покидаемых столов,

И там, среди зеленолицых,
Тоску привычки затая,
Решать на выцветших страницах
Постылый ребус бытия.