Настроение сейчас - ПоганоМальчик лежал и смотрел на самолеты. Это были красивые модели самолетов разных времен и разных государств. Они были подвешены на кусочках тонкой лески к потолку и книжным полкам, и казалось, что сами парят в воздухе. Это сделал Папа, когда-то давно, в той, прошлой жизни Мальчика. Тогда еще они все вместе, Мама, Папа и Мальчик, ходили в городской парк, было лето, солнце ярко светило, ослепляя, сквозь изумрудную листву огромных тополей. Они ели вкусное, подтаявшее, капающее белыми воздушными каплями, мороженое в вафельных стаканчиках, катались на аттракционах, а по пути домой, обязательно заходили в магазин «Книжный мир», где Папа покупал яркую разноцветную коробку с моделью. Мальчик шел, предвкушая предстоящий увлекательный процесс сбора модели, когда он, разложив пластмассовые детали модели на столе в комнате и, включив настольную лампу, вместе с Папой будет их аккуратно зачищать и склеивать, изредка сверяясь с инструкцией. И увидит, как из разрозненных непонятных кусочков пластика появится на свет точная копия настоящей летающей машины. И будет терпко пахнуть специальным клеем и пластмассой. А когда сборка заканчивалась - модель оставалось только раскрасить или наклеить на нее прилагающиеся наклейки. Папа показывал, как правильно это делать, и Мальчик брал тоненькую кисточку или пинцет, и, не дыша, раскрашивал пропеллер и колпак кабины, закрылки и хвостовое оперение, или клеил яркие стикеры.
Сейчас мальчику было больно ходить. Больно и утомительно было даже лежать на опостылевшем жестком диванчике и слежавшихся подушках. Потому что мальчик болел. У Мальчика был рак.
- Это все ты виноват! – голос Мамы, несмотря на то, что она старалась кричать негромко, был хорошо слышен Мальчику. Дверь в его комнату сейчас всегда была приоткрыта, чтобы, если ему станет совсем плохо, позвать кого-нибудь. Тогда приходили Мама или Папа, делали ему укол, гладили по голове, что-то говорили ему. Но он не мог разобрать, их слов, глаза застилали слезы, и было сухо и горько во рту. Потом боль пряталась и он забывал про нее. Забывал до следующего раза.
- Господи, ну как я могла выйти за него замуж! – горестно причитала Мама. – Ты же мне всю жизнь изломал… Ты же ничего не можешь… Ну, что ты молчишь!
Она бессчетный раз за этот вечер закурила, руки ее дрожали. Папа тоже закурил, молча стряхнул пепел в забитую окурками пепельницу. Он не мог сказать Маме, что сегодня был у Бабкина. Бабкин был преуспевающим городским предпринимателем. Это был их последний шанс. Теперь только он мог дать средства на операцию для Мальчика. Бабкин был последним звеном длинной цепочки людей, которые были, в достаточной мере, облечены и властью, и деньгами, и связями, и имели все возможности помочь, сквозь строй которых пришлось идти Маме и Папе в поисках помощи. Каждый раз, приходя в приемные этих людей, обставленные стильно или безвкусно, но всегда отстраненно и холодно, Папа протягивал очередному секретарю пачку листов, где были анамнез и толстая растрепанная медицинская карта Мальчика, рентгеновские снимки и заключения авторитетных столичных медицинских светил, и, наконец, заключение о возможности проведения операции за рубежом, где констатировалась высокая степень положительного результата. К заключению был приложен прайс с длинной колонкой цифр, заканчивающийся пятизначной цифрой. Это была стоимость операции в единой европейской валюте, иначе - стоимость жизни Мальчика.
Войдя в приемную, Папа нерешительно подошел к секретарше:
- Я мог бы встретиться с господином Бабкиным? – спросил он.
- Вам назначено?
- Нет, но…
Секретарша вопросительно, с легкой брезгливостью высокооплачиваемого сотрудника престижной фирмы разглядывала скромно одетого посетителя.
- Я только передать… - Папа совсем сник. – Не мог бы он рассмотреть… казенные слова застряли в горле. Папа всегда терялся, когда приходилось рассказывать посторонним о своем горе. Замолчав, он положил бумаги на край ее стола.
- Что это? – секретарь взяла верхний лист, прочла, подняла на него глаза.
Папа молча смотрел на нее.
- Подождите здесь. Секретарша собрала документы Папы, прихватила со стола папку со своими бумагами и пошла к массивным двустворчатым дверям.
- Можно? – секретарша просочилась в кабинет шефа. – Там посетитель, он принес, вот. Она положила Папины бумаги на край стола. - И еще документы на подпись.
Рядом с растрепанной пачкой листов легла массивная кожаная папка с золотым тиснением.
- Что это? Бабкин взял бумаги. – А… понятно. Баксов про него говорил, ходит ко всем, просит. Хорошо, иди.
Он открыл медкарту. Листы были исписаны совершенно нечитаемым, инопланетным почерком. Пролистал в самый конец. Последняя запись была на удивление разборчивой. Выхватив из мешанины терминов отдельные понятные слова: «…прогрессирующее увеличение опухоли…», «…курс химиотерапии...», «…улучшение не наблюдается…», прочел последнюю строку: «…показано неотложное оперативное вмешательство». Пролистал заключения профессоров, отметил, что светила допускают излечение, при оперативном хирургическом вмешательстве, однако констатируя, что в России подобное еще никто не делал. Последними в стопке были скрепленные вместе три листка бумаги. Первый был на немецком языке, с вычурным логотипом какой-то клиники. Второй лист оказался переводом первого на русский. Отточенными фразами в нем сообщалось, что клиника обладает богатейшим опытом лечения онкологических заболеваний, предлагает превосходные условия пребывания, персонал укомплектован специалистами высочайшей квалификации. Пролистнул и его. Проанализировал прайс. Брови невольно поползли вверх. «Любят они себя…», - досадно подумал Бабкин, оценивая итоговую цифру. Не к месту вспомнились вчерашние сложные переговоры с настырными китайцами, его возможные потери при заключении контракта в их редакции, поздний звонок заместителя начальника одной из федеральных структур, с недвусмысленным намеком на ожидаемое обновление мебели в офисе. «Кругом проблемы, зараза…» – тоскливо подумал Бабкин. Очнулся от размышлений, вновь посмотрел на лист. «Тут еще увеличение суммы будет, указано проживание только за одни сутки». Накатило раздражение напополам со злостью… «Да что я, корова им всем!»
Ткнул пальцем в селектор, буркнул секретарше: «Зайди!»
- Отдай ему, - раздраженно бросил бумаги через стол. - Скажи, нет денег… Нет, лучше скажи: сейчас нет возможности!
И придвинул к себе кожаную папку.
Секретарша вышла из кабинета, не глядя на Папу, молча протянула ему документы, отрицательно качнула головой и села за свой стол.
Папа все никак не мог поверить в случившееся… Он стоял как столб, не зная, что делать дальше. Беспомощно оглянулся, невидящий взгляд остановился на табличке «Выход» над дверью. В приемной повисла глухая ватная тишина.
Из оцепенения его вывела секретарша, тактично стукнувшая аккуратно заточенным карандашиком по столу:
- До свидания! Всего Вам доброго! Да, и с Рождеством Вас… - приятно-поставленным голосом пожелала она Папе в спину.
Мальчик смотрел на самолеты. Он видел, как звено размалеванных злобными огнедышащими драконами фашистских истребителей «Мессершмитт–109», развернувшись, погнались за нашим штурмовиком «ИЛ-2». Тот немного тяжеловесно совершил маневр уклонения, и огненные точечки трассирующих очередей «Мессеров» протянулись мимо его фюзеляжа. Борт-стрелок штурмовика, при маневре, открыл огонь, и один из истребителей, жирно задымив, стал валиться к земле. Нырнув, «ИЛюша» выскочил «в горку» и, пикируя, всадил во второго врага длинную-предлинную очередь трассеров. И вот, теряя крыло и беспорядочно вращаясь, второй «Мессер» камнем падал вниз.
Раскинув необъятные крылья, поддерживаемые скошенными прямоугольниками воздухозаборников двигателей и плавно присаживаясь на хвост, белым аистом идет на посадку ТУ-144, былая гордость советской авиации.
Несмотря на тяжеловесные обводы, вальяжно взмывает в воздух блестящий, ярко раскрашенный, играющий, как елочная игрушка, головасто-пухлый пассажирский Боинг-747.
Увлеченный игрой самолетов, Мальчик не замечал, что комната наполнилась рассеянным, жемчужным светом. В этом свете модели словно ожили, они, как живые, легко танцевали в воздухе.
У стены напротив Мальчик увидел высокого светлоголового молодого человека в белой светящейся одежде. Он, слегка наклонив голову, внимательно смотрел на него. И Мальчику, впервые за последнее время, вдруг стало очень хорошо. «Наверное, это ангел», - подумал он. А молодой человек, Младший, мягко улыбнувшись, протянул Мальчику руку. Около Младшего неожиданно возник второй, в таком же одеянии. Только он был пожилой и невысокий, с явной лысинкой и добрым морщинистым лицом. Он неодобрительно глянул на Младшего снизу вверх и, вдруг, лукаво подмигнул Мальчику.
- Все равно ты не можешь изменить вероятностную линию, - неожиданно ворчливо сказал Старший Младшему. – Ну, хорошо, хорошо, - чуть поспешно добавил он, пожав плечами, на ответный строгий взгляд. - Если провести коррекцию, передвинув узел… Это в пределах допустимого.
Мальчику снилось, что он, не спеша, идет в сторону чистого, нестерпимо яркого, но совсем не слепящего света. Справа от него, улыбаясь, шагал Младший, ласково глядя сверху вниз и крепко придерживая под руку. Немного позади шел Старший. Мальчик не удивлялся, что может идти, только чувствовал, что ноги еще плохо слушаются его. Он внезапно вспомнил о Маме и Папе и обернулся назад. Но тут Старший, догнав их, тоже взял ладошку Мальчика в свою руку, другой рукой указав в сторону света. И Мальчик вновь шагнул вперед.
Мама закурила новую сигарету, всхлипнула, быстро стерла тыльной стороной ладони набежавшую слезу. Она думала: «За что нам это, Господи… За что ты так наказываешь нас? Ведь мы были так счастливы… Разве заслужили мы происходящее с нами?» Она взглянула на Папу. Сейчас, при взгляде на этого человека, Мама чувствовала только раздражение и горечь. А ведь когда-то она влюбилась в него без памяти, с первого взгляда, сходила с ума от любой, самой краткой разлуки. С болезнью Мальчика изменилось все. Болезнь отнимала у них все, забирая, без остатка, и силы, и средства. А постоянная усталость и неустроенность исподволь подточили их чувства друг к другу. Мама всегда любила романтическую поэзию: стихи Ахматовой и Цветаевой, Ахмадуллиной и Рубальской всегда сопровождали ее по жизни. Тем сильнее однажды резанула душу случайно попавшаяся на глаза и, вдруг, оказавшейся пророческой, короткая строка Маяковского: «…лодка любви разбилась о быт...» Борясь за Мальчика, они не уберегли СВОЕ счастье.
Папа думал о чем-то своем, лоб его прорезали глубокие морщины, в углах рта залегли горькие, скорбные складки. Он думал о том, что если Мальчику не помочь как можно быстрее, он уйдет от них, уйдет навсегда. Папа очнулся от боли в руке - пепел горящей сигареты обжег пальцы. Ему вдруг показалось, что Мальчик зовет их. Он порывисто встал и шагнул к комнате сына. Заглянув в приоткрытую дверь, в странном, призрачном, медленно гаснущем свете он увидел, что Мальчик спокойно спит, умиротворенно улыбаясь.
Мальчик заснул.
