Чак Паланик - Призраки
Подопытные кролики
Предполагалось, что это будет убежище для писателей. Предполагалось, что там нам ничто не грозит.
Уединенная писательская колония, где можно спокойно работать, под патронатом старого, умирающего человека по имени Уиттиер, но оказалось, что все не так.
Предполагалось, что мы будем писать стихи. Замечательные стихи.
Вся наша компания, его одаренные ученики.
На три месяца, под замком, вдали от повседневной рутины.
Мы называли друг друга Хваткий Сват. Или Недостающее Звено.
Или вот: Мать Природа. Глупые ярлыки. Имена на ассоциациях.
Точно так же — когда вы были маленькими — вы придумывали имена для растений и животных в окружающем мире. Пионы — липкие от нектара и кишащие муравьями — вы называли «муравьиным цветком». Всех колли вы называли: Лесси .
Да и сейчас, точно так же, вы зовете кого то «этот мужик без ноги».
Или: «ну знаете, та черномазая…»
Мы называли друг друга;
Граф Клеветник
Или Сестра Виджиланте .
Имена, которые мы заслужили своими рассказами. Которые мы дали друг другу по жизни, не по родству:
Леди Бомж
Агент Краснобай.
Имена, присужденные по грехам нашим, не по делам:
Святой Без Кишок
И Герцог Вандальский.
По нашим промахам и преступлениям. Как у супергероев, только с точностью да наоборот.
Глупые имена для настоящих людей. Вроде распорол тряпичную куклу, а внутри:
Настоящие потроха, настоящие легкие, живое сердце и кровь. Много горячей и липкой крови.
Предполагалось еще, что мы будем писать рассказы. Забавные коротенькие рассказы.
Вся наша компания, вдали от повседневной рутины — на всю весну, лето, зиму, осень — на целых три месяца, в том году.
Что мы за люди, для старого мистера Уиттиера это не важно.
Но сразу он этого не сказал.
Для мистера Уиттиера мы были подопытными животными. Для его эксперимента.
Но мы об этом не знали.
Нет, это был просто писательский семинар — пока не стало уже слишком поздно, пока у нас не осталось другого пути, кроме как быть его жертвами.
1
Когда автобус подъезжает к месту, где должна ждать Товарищ Злыдня, она уже стоит на углу, в армейском бронежилете — темно оливкового цвета — мешковатых камуфляжных штанах, закатанных снизу, чтобы были видны пехотные ботинки. С каждого боку — по чемодану. В своем черном берете, натянутом до бровей, она может быть кем угодно.
— Вообще то, по правилам… — говорит Святой Без Кишок в микрофон у себя над рулем. И Товарищ Злыдня говорит:
— Хорошо.
Наклоняется, отстегивает багажную бирку с одного из чемоданов. Товарищ Злыдня прячет багажную бирку в свой оливково зеленый карман, берет второй чемодан и заходит в автобус. Оставив один чемодан на улице, брошенный, осиротевший и одинокий. Товарищ Злыдня садится на место и говорит:
— Ладно. Она говорит:
— Ну, поехали.
Мы все оставляли записки, в то утро. Еще до рассвета. Спускались на цыпочках по темным лестницам, каждый со своим чемоданом, потом проходили крадучись по темным улицам в компании только мусорных машин. Мы уже не увидели, как встало солнце.
Рядом с Товарищем Злыдней сидит Граф Клеветник. Что то пишет в маленьком блокноте. Его взгляд мечется между нею и ручкой.
Товарищ Злыдня заглядывает в блокнот и говорит:
— Глаза у меня зеленые, а не карие, и это мой естественный цвет волос, золотисто каштановый. Она наблюдает за тем, как он пишет зеленые, а потом говорит: — И еще у меня татуировка на заднице, маленькая красная роза. — Ее взгляд останавливается на серебристом диктофоне, что торчит у него из нагрудного кармана, на выпуклой сеточке микрофона, и она говорит: — Не пиши крашеные. Женщины не красят волосы, а подкрашивают или подцвечивают.
Рядом с ними сидит мистер Уиттиер. Его дрожащие, в старческих пятнах руки вцепились в хромированный каркас инвалидной коляски. Рядом с ним — миссис Кларк, со своим необъятным бюстом, который почти что лежит у нее на коленях.
Глядя на них, Товарищ Злыдня наклоняется к серому фланелевому рукаву Графа Клеветника. Она говорит:
— Чисто декоративные, надо думать. Безо всякой питательной ценности…
Это был день, когда мы пропустили наш последний рассвет. На следующей темной улице, где на углу стоит ждет сестра Виджиланте, она приподнимает руку с массивными черными часами и говорит:
— Мы договаривались на 4:35. — Она стучит пальцем по циферблату. — А сейчас уже 4:39…
У Сестры Виджиланте с собой портфель из искусственной кожи, с ручкой ремешком и защелкой на клапане, чтобы защитить Библию, что внутри. Специальная сумка, чтобы таскать с собой Слово Божье.
По всему городу, мы ждали автобуса. На углах улиц или на автобусных остановках. Ждали, пока, не подъедет Святой Без Кишок. Мистер Уиттиер сидел впереди, вместе с миссис Кларк. Граф Клеветник. Товарищ Злыдня и Сестра Виджиланте.
Святой Без Кишок тянет рычаг, дверь открывается, и на обочине стоит маленькая Мисс Апчхи. Рукава ее свитера оттопырены снизу из за запиханных внутрь грязных салфеток. Она поднимает свой чемодан, и он громко трещит, как попкорн в микроволновке. С каждым ее шагом по лестнице чемодан громко трещит, как далекая пулеметная очередь, и Мисс Апчхи смотрит на нас и говорит:
— Мои таблетки. — Она встряхивает чемодан и говорит: — Запас на три месяца…
Вот почему нас ограничили с багажом. Чтобы мы все уместились.
Единственное условие: по одной сумке на человека, но мистер Уиттиер не уточнил, какого размера и вида она должна быть.
Леди Бомж заходит в автобус, у нее на руке перстень с бриллиантом размером с зернышко поп корна, а в руке — ремешок. Ремешок тянет кожаный чемодан на колесиках.
Взмахнув рукой, чтобы камень искрился. Леди Бомж говорит:
— Это мой покойный супруг, кремированный и превращенный в бриллиант в три карата…
На этом месте Товарищ Злыдня наклоняется над блокнотом, в котором пишет Граф Клеветник, и говорит:
— Подтяжка лица, через «ж».
Еще через пару кварталов, несколько светофоров и поворотов, ждет Повар Убийца с алюминиевым чемоданом, где внутри — все его белые эластичные трусы, футболки и носки, сложенные, на манер оригами, в компактные квадратики. Плюс набор поварских ножей. Под бельем и ножами его алюминиевый чемодан плотно набит пачками денег, перехваченными резинками, все купюры — сто долларовые. Все это весит немало, так что ему пришлось поднимать чемодан в автобус обеими руками.
По очередной улице, под мостом, обогнув дальнюю сторону парка, автобус подъехал к обочине, где никто вроде бы и не ждал. Человек, которого мы окрестили Недостающим Звеном, выбрался из кустов рядом с дорогой. Скатанный в шар, у него в руках — черный мешок для мусора, рваный и как будто подтекающий клетчатыми фланелевыми рубашками.
Глядя на Недостающее Звено, но, обращаясь к Графу Клеветнику, Товарищ Злыдня говорит:
— Ну и бородища, прямо Хемингуэй…
Спящий мир: они бы решили, что мы придурки. Эти люди, которые сейчас спят у себя в постелях, они будут спать еще час, потом встанут; умоются, сполоснут у себя подмышками и между ног и пойдут на ту же работу, на которую ходят каждый божий день. Живя той же жизнью, каждый божий день.
Эти люди заплачут, когда узнают, что мы ушли, но они бы заплакали и в том случае, если бы мы садились на корабль, чтобы начать новую жизнь где нибудь за океаном. Иммигранты. Пионеры.
В это утро мы были космонавтами. Исследователями. Уже на ногах, пока все остальные спят.
Эти люди поплачут, а потом вернутся к своим делам: обслуживать столики, красить дома, писать компьютерные программы.
На следующей остановке Святой Без Кишок открыл двери, и вверх по ступенькам взлетел кошак, и побежал по проходу между сиденьями. Вслед за котом в автобус вошла Директриса Отказ со словами:
— Его зовут Кора. — Кота звали Кора Рейнольдс. — Это не я его так назвала, — сказала Директриса Отказ, ее твидовый блейзер и юбка были покрыты, как инеем, кошачьей шерстью. Один лацкан оттопыривался на груди.
— Наплечная кобура, — говорит Товарищ Злыдня, наклонившись к диктофону в кармане у Графа Клеветника.
Все это — шепоты в темноте, оставленные записки, секретность, — это было наше приключение.
Если ты собираешься провести целых три месяца на необитаемом острове, что ты возьмешь с собой?
Скажем, едой и водой тебя обеспечат, то есть ты так считаешь.
Скажем, с собой можно взять только один чемодан, потому что вас будет много, а автобус на необитаемый остров, который вас всех повезет, все таки не резиновый.
Что ты положишь в свой чемодан?
Святой Без Кишок набрал коробок беконовых чипсов и сырных подушечек, его пальцы и подбородок присыпаны оранжевой соляной пылью. Одна костлявая рука держит руль, вторая подносит ко рту коробки — наклоняет их и вытряхивает закуски в его худое лицо.
Сестра Виджиланте взяла большой магазинный пакет с одеждой и еще с чем то сверху, в другом пакете.
Перегнувшись через свой необъятный бюст, держа его, как ребенка в руках, миссис Кларк спросила, что там, в пакете, уж не человеческая ли голова?
Сестра Виджиланте приоткрыла верхний пакет, чтобы были видны три дырки в черном шаре для боулинга.
—Мое хобби…
Товарищ Злыдня смотрит на Графа Клеветника, что то строчащего у себя в блокноте, потом переводит взгляд на заплетенные в тугую косу черные волосы Сестры Виджиланте. Ни одна прядка не выбивается из под заколок.
— Вот это, говорит Товарищ Злыдня, — подкрашенные волосы.
На следующей остановке стоял Агент Краснобай, держал у глаза видеокамеру и снимал автобус, как тот подъезжает к обочине. Он захватил с собой целую пачку визиток и раздал их нам в качестве подтверждения, что он — частный детектив. Он снимал нас на камеру, которая была, как маска, закрывавшая пол лица, снимал, проходя по проходу к свободному месту сзади, ослепляя всех своей подсветкой.
Еще через квартал в автобус зашел Хваткий Сват, наследив лошадиным навозом со своих ковбойских сапог. С соломенной ковбойской шляпой в руках и матерчатой сумкой через плечо, он уселся на место, открыл окно и выплюнул сгусток коричневой от табака слюны прямо на вычищенный бок автобуса.
Вот что мы взяли с собой на три месяца вне мира. Агент Краснобай — свою видеокамеру. Сестра Виджиланте — шар для боулинга. Леди Бомж — перстень с бриллиантом. Вот что нам необходимо, чтобы писать свои произведения. Мисс Апчхи — ее таблетки и одноразовые носовые платки. Святому Без Кишок — его закуски. Графу Клеветнику — блокнот и диктофон.
Повару Убийце — его ножи.
В тускло освещенном автобусе мы все украдкой поглядывали на мистера Уиттиера, организатора этого семинара. Нашего наставника. На сияющий купол его лысины в старческих пятнах, под несколькими седыми волосками, зачесанными на сторону. На стоячий воротничок его рубашки, который был, как накрахмалено белая изгородь вокруг его тощей пятнистой шеи.
— Эти люди, от которых вы собираетесь скрыться, сбежав украдкой из дома, — объяснит вам мистер Уиттиер, — они не хотят, чтобы вас просветили. Они хотят знать, чего ожидать.
Мистер Уиттиер вам все растолкует:
— Человек, которого они знают, и та великая, выдающаяся личность, какой вы стремитесь стать — для них это несовместимо. То есть абсолютно.
Люди, которые любят нас по настоящему, сказал мистер Уиттиер, они бы упрашивали нас поехать. Чтобы сбылась наша мечта. Чтобы мы отточили свое мастерство. И когда мы вернемся, нас будут любить.
Через три месяца.
Кусочек жизни — наша ставка в игре.
Мы рискнем.
За это время мы испытаем свою способность создать шедевр. Рассказ или стихотворение, или киносценарий, или мемуары, которые придадут смысл нашей жизни. Шедевр, который выкупит нам свободу — от мужа, родителей или фирмы. Освободит нас от рабства.
Вот мы, едем в автобусе по пустынным улицам в темноте, Мисс Апчхи выуживает из рукава свитера влажную, скомканную салфетку и сморкается. Шмыгает носом и говорит:
— Когда я вот так украдкой сбегала из дома, мне было так страшно, что меня поймают. — Убирая салфетку обратно в манжету, она говорит: — Я себя чувствую… Анной Франк.
Товарищ Злыдня достает из кармана багажную бирку, напоминание о брошенном чемодане. О ее брошенной жизни. По прежнему глядя на бирку, которую вертит в руках, товарищ Злыдня говорит:
— А, по моему… — Она говорит: — Анна Франк очень даже неплохо устроилась.
И Святой Без Кишок, с полным ртом кукурузных чипсов, наблюдая за нами в зеркало заднего вида, жуя соль и жир, он говорит:
— То есть как?
Директриса Отказ гладит своего кота. Миссис Кларк гладит свой бюст. Мистер Уиттиер — свое инвалидное кресло.
Впереди, под фонарем на углу — темный силуэт еще одного будущего писателя. Ждет.
— Анне Франк хотя бы не пришлось, — говорит Товарищ Злыдня, — ездить со своей книгой по книжным турам…
И Святой Без Кишок жмет на тормоз и подруливает к обочине.
Достопримечательности - Стихи о Святом Без Кишок
— Вот работа, которую я забросил, чтобы попасть сюда, — говорит Святой. — И жизнь, с которой я порвал.
Он водил экскурсионный автобус.
Святой Без Кишок на сцене, руки скрещены на груди — такой тощей, что его руки соприкасаются пальцами за спиной.
Вот стоит Святой Без Кишок, только кости да кожа в один тонкий слой.
Ключицы выпирают над грудью, как ручки петли для захвата.
Ребра торчат сквозь белую футболку, джинсы держатся на ремне, а не на полном заду.
На сцене вместо луча прожектора — фрагменты из фильма: разноцветные пятна домов и тротуаров, дорожных знаков и стоящих машин проносятся по его лицу. Маска из плотного уличного движения.
Микроавтобусы и грузовики.
Он говорит:
— Эта работа, водить экскурсионный автобус…
Сплошные японцы, немцы, корейцы, все, для кого английский — второй язык, с разговорниками, зажатыми в руках, они кивали и улыбались всему, что он говорил в микрофон, пока автобус сворачивал за углы и катился по улицам, мимо домов кинозвезд или особо кровавых убийств, домов, где рок звезды умерли от передоза.
Каждый день — тот же маршрут, та же мантра из убийств, кинозвезд и несчастных случайностей.
Места, где подписывались мирные договоры. Где ночевали президенты.
Но однажды Святой Без Кишок останавливается у домика типа ранчо, обнесенного штакетником: небольшое отклонение от маршрута, просто чтобы проверить, на месте ли старенький «бьюик» его родителей, ну, если они все еще здесь живут, и там по дворику ходит мужчина с газонокосилкой.
И Святой говорит в микрофон своему грузу под включенным кондиционером:
— Обратите внимание, вот святой Мел.
Его отец с подозрением косится на стену автобусных окон из тонированного стекла.
— Покровитель Стыда и Злости, — говорит Без Кишок.
Теперь, ежедневно, в программе экскурсии: «Церковь святых Мела и Бетти».
Святая Бетти — заступница всех Прилюдно Униженных.
Остановившись напротив многоквартирной высотки сестры, Святой Без Кишок тычет пальцем куда то в район самых I верхних этажей. Там наверху — храм святой Уэнди.
— Покровительницы Терапевтических Абортов.
Остановившись напротив собственного дома, он говорит в микрофон:
— А это церковь Святого Без Кишок. — С этими хрупкими плечиками, с губами, похожими на полоски резинового жгута, в мешковатой рубашке, в зеркале заднего вида сам Святой кажется еще меньше, чем есть.
— Покровителя Мастурбации.
И весь автобус кивает и тянет шеи, каждый хочет увидеть божественное.
Кишки - Рассказ Святого Без Кишок
Вдохните глубже.
Наберите побольше воздуха.
Эта история должна занять столько времени, на сколько вы сможете задержать дыхание, а потом еще чуточку дольше. Так что слушайте быстрее.
Один мой приятель, когда ему было тринадцать, услышал про «петтинг». Это когда парня трахают в задницу искусственным членом. Говорят, что при достаточно жесткой стимуляции предстательной железы, можно словить совершенно взрывной оргазм в режиме «свободные руки». В тринадцать лет этот мой друг — просто маленький сексуальный маньяк. Только и думает, как бы получше спустить. Он идет в магазин — прикупить морковку и вазелин. Планирует провести небольшой интимный эксперимент. И тут он представляет, как это будет смотреться на движущейся ленте у кассы в супермаркете: одинокая морковка и баночка с вазелином. Покупатели в очереди — все смотрят. И всем сразу ясно, какие у него грандиозные планы на вечер.
И вот мой приятель покупает молоко, яйца, сахар и морковь, все ингредиенты для морковного пирога. И вазелин.
Как будто он собирается запихать себе в задницу целый морковный пирог.
Дома он обстругивает морковку в тупой инструмент. Густо намазывает вазелином и вгоняет себе в зад. А потом — ничего. Никакого оргазма. Вообще ничего, только больно.
А потом мать зовет его ужинать, этого парня. Кричит: спускайся сейчас же.
Он кое как вынимает морковку из задницы и прячет вонючую, скользкую дуру в ворохе грязной одежды у себя под кроватью.
После ужина он возвращается к себе в комнату, ищет морковку, но ее нет. Нет и грязной одежды: пока он ел, мать забрала все в стирку. И она не могла не заметить морковку, аккуратно обструганную ножом, все еще блестящую от вазелина и вонючую.
Этот мой друг, он несколько месяцев ждет грозы. Ждет, что предки поинтересуются, спросят. Но они так и не спрашивают. Вообще. Даже теперь, когда он уже взрослый, эта невидимая морковка нависает над каждым рождественским ужином, над каждым семейным праздником. Каждую Пасху, когда он со своими детьми, внуками его родителей, ищет пасхальные яйца, призрак той злополучной морковки реет над ними над всеми.
Та самая мерзость, у которой даже нет названия.
У французов есть поговорка: «Умный на лестнице». По французски: Esprit d’Escalier. Это значит, что человек крепок задним умом: то есть ответ, он находит, но слишком поздно. Скажем, приходишь на вечеринку, и кто то тебя оскорбляет. Надо что то ответить. Но под нажимом, когда все смотрят, ты выдаешь что то совсем идиотское. Зато когда ты уходишь…
Идешь вниз по лестнице, и вдруг — словно по волшебству. Находишь те самые правильные слова, которые надо было сказать. Гениальный ответ, чтобы опустить того дятла.
Вот что такое «умный на лестнице».
Беда в том, что даже у французов нет определения тем идиотским вещам, которые ты произносишь, когда надо сказать что то умное. Тем идиотским поступкам, которые ты совершаешь в отчаянии. Тем глупым мыслям, что лезут в голову.
Существуют поступки настолько гадкие, что их нельзя даже назвать. О них вообще не говорят.
Теперь, по прошествии времени, школьные психологи говорят, что во время последнего всплеска подростковых самоубийств, большая часть смертей приходилась на тех детишек, кто пытался слегка придушить себя, пока дрочил. Родители находили их, мертвых, с полотенцем, обернутым вокруг шеи, с полотенцем, привязанным одним концом к палке для вешалок в шкафу, в спальне. Повсюду — остывшая сперма. Понятное дело, родители прибирались. Надевали на ребенка штаны. Делали все, чтобы это смотрелось… получше. Хотя бы как что то преднамеренное. Обычное подростковое самоубийство.
Еще один мой приятель, из школы. Его старший брат, который служил во флоте, рассказывал, что на Ближнем Востоке парни дрочат по другому, не как у нас. Как то они заходили в порт в какой то «верблюжьей» стране, где на базаре продаются такие забавные штуки типа ножей для бумаг. Тонкие палочки из серебра или меди, длиной где то с кисть руки, с пимпочкой на конце: это либо большой металлический шар, либо что то похожее на резную рукоять меча. Этот брат, который во флоте, говорит, что арабы возбуждают себя до эрекции, а потом вводят в член эту самую металлическую штуковину. Они дрочат с этим штырьком внутри, и ощущения, когда кончаешь, совсем другие. Лучше и ярче. Острее.
Этот брат моего школьного друга путешествует по всему миру. Он то и шлет нам все эти французские выраженьица. Русские поговорки. Полезные дрочильные советы.
И вот после этого младший брат… однажды он не приходит в школу. А вечером звонит мне и просит, чтобы я брал для него домашние задания. Ближайшие пару недель. Потому что его положили в больницу.
В палату со стариками, у которых в брюхе уже ничего не работает без медицинской помощи. Он говорит, что у них там на всех один телевизор. Все на виду. Уединиться можно лишь за занавеской. Папа с мамой к нему не приходят. Он говорит, по телефону, что теперь его предки, наверное, прибьют его старшего братца, который во флоте.
По телефону, этот парень рассказывает, как — вчера вечером — он чуток обкурился. Валялся в кровати, дома, у себя в комнате. Жег свечку, просматривал старые порножурналы — готовился обстоятельно подрочить. Уже после того, как получил то письмо от брата. С полезным советом, как дрочат арабы. Парень смотрит, чего бы такого взять, чтобы тоже попробовать. Шариковая ручка — слишком толстая. Карандаш — тоже толстый и недостаточно гладкий. Но сбоку, на свечке, натек тонкий и ровный гребешок воска. Вполне подходящий. Мой друг подцепляет его ногтем и сковыривает со свечки. Катает в ладонях, чтобы тот стал еще более гладким. Длинным, гладким и тонким.
Обкуренный и возбудившийся, он сует этот восковой стерженек себе в член, все глубже и глубже, в отверстие, через которое писают. Не до конца, так что сверху еще остается немалый кусок. И он начинает дрочить, с этой штукой, торчащей из члена.
Даже теперь он говорит, что арабы — ребята чертовски толковые. Они заново изобрели дрочилово. Мой друг лежит на спине, на кровати, и ему так хорошо, что он уже не следит за воском. До того как спустить, остается один рывок, и вдруг — воск уже не торчит наружу.
Тонкий восковой стерженек, он соскользнул внутрь. Прямо туда, до конца. Глубоко глубоко, так что парень даже не чувствует, где он там у него, в мочеиспускательном канале.
Мать кричит снизу, что пора ужинать. Говорит: сейчас же иди за стол. Эти ребята, который со свечкой и который с морковкой, они разные люди, но жизнь у всех более или менее одинаковая.
И вот после ужина у парня начинаются боли. Это воск, и он рассуждает так: воск расплавится там, внутри, и выйдет вместе с мочой. А потом начинает болеть спина. Почки. Он уже не может разогнуться.
Он звонит из больничной палаты, на заднем плане слышен звон колокольчиков, крики людей. Какая то телеигра.
Рентген выявил правду: что то длинное и тонкое, согнутое пополам у него в мочевом пузыре. Эта длинная тонкая V у него внутри, она собирает все минеральные вещества, содержащиеся в моче. Становится больше, грубее. Покрытая кристаллами кальция, эта штука мотается в мочевом пузыре, царапает его мягкие стенки и не дает выходить моче. Его почки засорены. То немногое, что вытекает у него из конца, красно от крови.
Этот парень, и его предки, все семейство, они смотрят на снимок, и врач, и медсестры, все смотрят на эту здоровую белую V из воска, так что парню приходится сказать правду. Про то, как дрочат арабы. Как написал ему брат, который служит во флоте.
По телефону, прямо сейчас, он плачет.
За операцию заплатили из денег, отложенных ему на колледж. Одна дурацкая ошибка, и адвокатом ему уже никогда не бывать.
Пихать в себя, что ни попадя. Соваться куда ни попади. Свечка в члене или голова в петле, мы знали, что это закончится очень плачевно.
Меня лично к такому концу привело то, что я называл ловлей жемчуга. Это когда ты дрочишь под водой, в бассейне в родительском доме, сидя на дне на глубине. Сделав глубокий вдох, я опускался на самое дно, снимал плавки. И сидел там, под водой, по две, три, четыре минуты.
Вот так, чтобы дрочить, я развил легкие. Когда никого не было дома, я занимался этим делом с обеда до вечера. Когда я, наконец, спускал, моя сперма — она расплывалась под водой большими, толстыми, молочными плюхами.
Потом я снова нырял, чтобы все это собрать. Отловить все комочки и втереть их в полотенце. Отсюда и «ловля жемчуга». Пусть даже там была хлорка, я все равно переживал за сестру. И, Господи всемогущий, за маму.
Вот чего я боялся больше всего на свете: моя девственница сестра думает, что она просто толстеет, а потом рожает ребеночка, дебила с двумя головами. И обе его головы — прямо вылитый я. Я — и папа, и дядя.
Но в итоге тебя пришибает совсем не то, чего ты боялся.
Что мне нравилось больше всего в ловле жемчуга, так это впускное отверстие фильтра бассейна и циркуляционный насос. Самый кайф: сесть на него голой жопой.
Как скажут французы: кому же не понравится, чтобы ему обсосали задницу?
И все же: вот ты просто мальчишка, затеявший подрочить… и вдруг, раз и все — адвокатом тебе уже не бывать.
Вот я сижу на дне бассейна, и небо волнуется — бледно голубое сквозь восемь футов воды у меня над головой. Вокруг тихо тихо, только в ушах шумит кровь. Мои желтые полосатые плавки обернуты вокруг шеи — для сохранности, на тот случай, если кто нибудь из друзей, или соседей, ну или вообще кто нибудь забежит узнать, почему я пропустил футбольную тренировку. Спускное отверстие фильтра присосалось сзади, и я трусь об него своей тощей, белой задницей для полноты ощущений.
Вот я сижу, набрав воздуха в легкие, со своим членом в руке. Предки еще на работе, сестра — в балетном кружке. Дома никого нет и не будет еще сколько то часов.
Рука хорошо поработала: я уже готов кончить, но я останавливаюсь. Всплываю, чтобы набрать еще воздуха. Ныряю, усаживаюсь на дно.
Снова и снова.
Наверное, поэтому девушки любят, когда их там вылизывают и обсасывают. Это всасывающее ощущение — как будто садишься посрать, и процесс продолжается бесконечно. Член стоит, отверстие фильтра всосалось в задницу, мне даже не нужно дышать. В ушах колотится пульс, я сижу под водой, пока у меня перед глазами не начинают плясать яркие искорки света. Ноги вытянуты вперед, кожа на сгибе коленей трется о бетонное дно, обдирается до ссадин. Пальцы на ногах уже начинают синеть, пальцы на ногах и руках — все сморщенные оттого, что так долго пробыли в воде.
А потом я разрешаю, чтобы это свершилось. Большие белые плюхи извергаются наружу. Жемчужины.
Теперь мне нужен воздух. Я пытаюсь оттолкнуться ногами от дна, но у меня ничего не выходит. Я не могу поджать ноги. Задница присосалась намертво.
Врачи «скорой помощи» знают, что каждый год примерно 150 человек застревают вот так, в бассейне, когда их засасывает циркуляционный насос. Длинные волосы или задница попадают в струю — и ты тонешь. Ежегодно так погибает более ста человек. Большинство — во Флориде.
Просто об этом не говорят. Даже французы говорят далеко не обо ВСЕМ.
Я приподнимаю одно колено, поджимаю под себя ногу, приподнимаюсь в полу стоячее положение и чувствую, как что то дергает меня за задницу. Поджимаю под себя другую ногу, отталкиваюсь от дна. Бью ногами по воде, уже не касаясь дна, но и не выныриваю на поверхность.
Бью по воде ногами и руками, я уже на полпути к поверхности, но выше — никак. Шум крови в ушах становится громче, пульс — чаще.
В глазах рассыпаются яркие искры, я оборачиваюсь и вижу… что еще за ерунда. Толстенная веревка, что то вроде змеи, синевато белая и оплетенная венами вытянулась из сливного отверстия, и держит меня за задницу. Некоторые из вен подтекают кровью, красной кровью, которая под водой кажется черной, она сочится из мелких разрывов на бледной коже этой змеюки. Кровь расплывается тонкими струйками, растворяясь в воде, а внутри у змеи, под этой тоненькой, синевато белой кожей, видны комочки какой то полупереваренной еды.
Вот единственное разумное объяснение. Какое то жуткое морское чудовище, морской змей, тварь, которая никогда не видела света солнца, пряталась в темных глубинах сливного отверстия и поджидала меня, чтобы съесть.
Короче… пинаю ее ногой, по ее скользкой, резиновой, узловатой коже и венам, и она вроде как еще больше высовывается из слива. Теперь она уже длиной с мою ногу, но держит по прежнему крепко, прямо за дырку в заднице. Еще пинок — и я на дюйм ближе к тому, чтобы сделать вдох. Я все еще чувствую, как змея тянет меня за задницу, но я на дюйм ближе к спасению.
Комки у змеюки внутри — видно, что это арахис и кукуруза. Виден какой то вытянутый шарик, ярко оранжевый. Похоже на те витамины, которые отец заставляет меня принимать лошадиными дозами, чтобы я набирал вес. Чтобы заниматься в футбольной секции. С дополнительным содержанием железа и жирных кислот Омега 3.
Я вижу эту таблетку, и это спасает мне жизнь.
Это не змея. Это моя толстая кишка, моя собственная кишка, которую вытянуло из меня. Врачи называют это выпадением, пролапсом. Это мои кишки, которые засосало в сливное отверстие.
Врачи «скорой помощи» знают, что циркуляционный насос в бассейне прокачивает за минуту 80 галлонов воды. В пересчете на силу давления — это примерно 400 фунтов. Проблема в том, что наши внутренности все связаны. Задница — это просто дальняя оконечность рта. Если я ничего не сделаю, насос так и будет работать — вытягивая из меня кишки, — пока не доберется до языка. Представьте себе: вы садитесь посрать, и из вас вываливается какашка весом 400 фунтов, — и вы поймете, что это такое, когда тебя выворачивает наизнанку.
Могу сказать, что кишкам не особенно больно. Не так, как бывает коже. Переваренная пища, врачи называют это фекальными массами. А выше — химус, жидкая кашица, утыканная кукурузными зернами, арахисом и зеленым горошком.
И весь этот супчик из крови и кукурузы, говна и спермы расплывается вокруг меня. Но даже при том, что из меня вываливаются кишки, прямо из задницы, и мне так хочется сохранить то немногое, что осталось, при всем при этом моя первоочередная задача — как бы напялить плавки.
Не дай бог, папа с мамой увидят мой член.
Одной рукой я сжимаю кишку у задницы, другой хватаю свои желтые полосатые плавки и стягиваю их с шеи. Только их все равно не надеть.
Если хотите узнать, каковы ваши кишки на ощупь, купите пачку естественных презервативов из кожи, которые делают из слепой кишки ягнят. Достаньте один, разверните. Набейте его арахисовым маслом. Намажьте вазелином и подержите под водой. Потом попробуйте его разорвать. Растянуть так, чтобы он порвался. Он слишком плотный, резиновый. И такой скользкий, что его просто нельзя ухватить.
Естественные презервативы из кожи — это те же кишки.
Теперь вам понятно, как я попал.
На секунду отпустишь, и тебя выпотрошит.
Рванешься к поверхности, чтобы вдохнуть, и тебя выпотрошит.
Не рванешься к поверхности, и ты утонешь.
Вот такой выбор: умереть прямо сейчас или минутой позже.
Вот что увидят родители, когда вернутся с работы: большой голый зародыш, свернувшийся в клубочек. Качающийся в мутной воде, в их бассейне на заднем дворе. Прикрепленный ко дну толстой веревкой из вен и скрученных кишок. Прямая противоположность ребенку, который случайно повесился, пока дрочил. Тот самый малыш, которого они привезли из роддома тринадцать лет назад. Тот самый ребенок, который, как они очень надеялись, станет звездой школьной футбольной команды и получит степень магистра делового администрирования. И будет заботиться о них в старости. Вот они, все их мечты и надежды. В мутной воде, голые и мертвые. В окружении молочных жемчужин растраченной спермы.
Либо так, либо предки найдут меня где нибудь на полдороги от бассейна к телефону на кухне, завернутого в окровавленное полотенце, с обрывком кишок, свисающим из штанины моих желтых в полоску плавок.
То, о чем не стали бы говорить даже французы.
Тот старший брат моего школьного друга, тот, который служил во флоте, научил нас еще одной замечательной поговорке. Русской. В том же смысле, в каком мы говорим: «Мне это надо, как дырку в башке…», — русские говорят: «Мне это надо, как зубы в заднице…»
Mnye etoh nadoh kahk zoobee v zadnetze.
Все эти истории о том, как животные перегрызают себе лапу, чтобы выбраться из капкана… любой койот знает, что пара укусов — это спасение от верной смерти.
Черт… даже если ты русский, иногда эти самые зубы могут прийтись очень кстати.
В противном случае приходится делать вот что: оборачиваешься назад. Просовываешь локоть под колено и подтягиваешь эту ногу к лицу. Грызешь и кусаешь собственную задницу. Тебе уже не хватает воздуха, и ты разгрызешь что угодно, лишь бы вдохнуть еще раз.
Это не то, о чем стоит рассказывать девушке на первом свидании. Если рассчитываешь поцеловать ее на прощание — лучше не надо.
Если я расскажу, как это было на вкус, вы никогда больше не будете есть кальмаров.
Сложно сказать, что родителям было противнее: как я вляпался в это дело или как спасся. После больницы мама сказала:
— Ты сам не знал, что творишь, солнышко. Ты был в шоке.
И она научилась варить яйца пашот.
Все эти люди, которым противно или которым меня жалко…
Мне это надо, как зубы в заднице.
Теперь мне все говорят, что я слишком худой. Хозяева в доме, где званый обед, как то вдруг затихают и обижаются, что я не ем их тушеное мясо. Тушеное мясо меня убивает. Запеченный окорок. Все, что задерживается в кишечнике больше, чем на пару часов, выходит такой же едой. Лимская фасоль «по домашнему» или кусочки тунца — я встаю с унитаза, и вот они, плавают там в толчке.
После радикальной резекции кишечника процесс пищеварения проходит не так хорошо, как надо. У вас длина толстой кишки — пять футов. А мне еще повезло, что у меня есть хотя бы шесть дюймов. Так что я так и не стал звездой школьной футбольной команды. И не получил степень магистра делового администрирования. Эти мои друзья — и тот, который со свечкой, и тот, который с морковкой, — они выросли, стали большими, а я с тринадцати лет не набрал больше ни фунта.
Была еще одна очень большая проблема: родители заплатили за этот бассейн немалые деньги. В итоге папа сказал тому парню, который чистил бассейн, что это собака. Наша собака свалилась в бассейн и утонула. Даже когда этот парень открыл заглушку на фильтре и выудил резиновую трубку, моток бледных кишок с большой оранжевой витаминкой внутри, отец все равно сказал:
— Этот пес был какой то придурочный. Даже из моей комнаты наверху было слышно, как отец говорит:
— Нельзя было оставить его без присмотра ни на секунду… А потом у сестры случилась задержка.
Даже после того, как в бассейне сменили всю воду, как предки продали дом, и мы переехали в другой штат, после того, как сестрица сделала аборт, даже тогда папа с мамой больше ни разу не упоминали об этом.
Ни разу.
Это наша невидимая морковка.
А теперь можете и вдохнуть, полной грудью.
Я до сих пор не могу.
2
Под следующим фонарем стоит Преподобный Безбожник, рядом с ним — квадратный чемодан. Утро по прежнему раннее, так что из всех цветов есть только черный и серый. И вот черная ткань чемодана покрыта серебристыми шрамами «молний», разбегающимися во всех направлениях: черный швейцарский сыр из многочисленных отделений, кармашков и прорезей. Преподобный Безбожник с лицом, как кусок мяса — сырое красное мясо вокруг носа и глаз, бифштекс из кусочков, сшитых нитками и рубцами, — и распухшими, покоробившимися ушами. Брови сбриты. И нарисованы заново черным карандашом: две удивленные дуги поднимаются, чуть ли не до самых волос.
Наблюдая за тем, как он заходит в автобус, Товарищ Злыдня расстегивает пуговицу у себя на жилете. Застегивая пуговицу, она наклоняется к диктофону, торчащему из кармана Графа Клеветника.
Товарищ Злыдня говорит в маленький красненький огонечек ЗАПИСЬ: на Преподобном Безбожнике — белая блузка. Женская блузка. С застежкой налево.
Его пуговицы из горного хрусталя искрятся в тусклом свете фонарей.
Чуть дальше по улице, за следующим поворотом, под фонарем, в сумраке за пределами круга света, ждет Обмороженная Баронесса.
Сперва в открытых дверях автобуса появляется ее рука, вполне нормальная рука, с пальцами, желтыми от никотина. Без обручального кольца. Рука ставит на верхнюю ступеньку пластиковый чемоданчик для косметики. Потом появляется колено, выпуклость груди. Пояс на талии, плащ. А потом все отводят глаза.
Мы смотрим на часы. Или — в окна, на припаркованные машины и газетные киоски. На пожарные гидранты.
Она набрала гигиенической помады, сказала Обмороженная Баронесса, чтобы смягчать уголки губ. Потому что на холоде они трескаются и кровоточат. Ее рот — просто дыра жирного блеска, которая раскрывается и смыкается, когда она говорит. Ее рот — просто складка, обозначенная розовой помадой, на нижней половине лица.
Навалившись на Графа Клеветника, Товарищ Злыдня шепчет в его диктофон:
— О Господи…
Когда Обмороженная Баронесса садится на место, на нее смотрит только Агент Краснобай, из безопасного укрытия за объективом камеры.
На следующей остановке ждет Мисс Америка со своим тренажером колесом, розовым пластиковым колесом размером с обеденную тарелку, с черными резиновыми ручками, торчащими из оси с двух сторон. Берешься за ручки, встаешь на колени. Наклоняешься, удерживая колесо в прямом положении, и катишь его вперед. Потом — назад. И так и катаешь вперед назад. Укрепляет мышцы живота. Мисс Америка взяла с собой тренажер, розовые лосины, краску для волос «медовый блондин» и тест на беременность.
Проходя по проходу в центре — улыбаясь мистеру Уиттиеру с его инвалидной коляской, не улыбаясь Недостающему Звену — при каждом шаге Мисс Америка ставит одну стопу прямо впереди другой, по прямой линии, так что ее бедра кажутся тоньше, а та нога, которая впереди, всегда закрывает ту, которая сзади.
«Шаткий шаг манекенщицы», как называет это Товарищ Злыдня. Она наклоняется над блокнотом Графа Клеветника и говорит:
— У женщин это называется: чуть обесцветить волосы.
Мисс Америка написала помадой на зеркале в ванной, для своего бойфренда, в номере мотеля, чтобы он прочитал до своего появления в утреннем телеэфире: «Я не толстая».
Мы все оставили какую нибудь записку.
Директриса Отказ, гладя кота, сказала нам, что написала записки всему своему агентству: «Найди себе что то свое, чтобы его отыметь». Эти записки она разложила на каждом столе, вчера вечером, чтобы сотрудники фирмы нашли их сегодня с утра.
Даже Мисс Апчхи написала записку, хотя у нее нет никого, кто бы ее прочитал. Красной краской из баллончика, на скамейке у автобусной остановки, она написала: «Позвоните мне, если найдете лекарство».
Хваткий Сват сложил свою записку вдвое и поставил на кухонный стол, чтобы жена непременно заметила В записке сказано: «Я отболел этой простудой уже три с половиной месяца назад, а ты до сих пор ни разу меня не поцеловала». Он написал: «Этим летом ты доишь коров».
Графиня Предвидящая оставила записку офицеру полиции, надзирающему за условно досрочно освобожденными, что с ней можно связаться по телефону 1 800 ОТЪЕ БИСЬ.
Завернутая в кружевную шаль, с чалмой на голове, Графиня Предвидящая выходит из сумрака. Плывя по проходу, она на мгновение останавливается рядом с Товарищем Злыдней.
— Поскольку вам любопытно, — говорит графиня и вяло покачивает рукой с пластмассовым браслетом, болтающимся на запястье. Она говорит: — Это датчик системы глобального спутникового слежения. Условие моего досрочного освобождения…
Один, два, три шага мимо Товарища с Графом, которые так и сидят с малость отвисшими челюстями, Графиня Предвидящая говорит, не оглядываясь:
— Да.
Она прикасается к своей чалме и говорит:
— Да, я прочла ваши мысли…
За следующим поворотом, мимо очередного торгового центра, очередного мотеля, за очередной закусочной, Мать Природа сидит на бордюре в безупречной позе лотоса, ее руки, лежащие на коленях, разрисованы вьющимися узорами темной хны. На шее позвякивает ожерелье из медных храмовых колокольчиков.
Мать Природа заносит в автобус картонную коробку. В коробке — пузырьки с ароматическими маслами, завернутые для сохранности в одежду. Свечи. Коробка пахнет сосновыми иглами. Костром и сосновой смолой. Салатной заправкой с базиликом и кориандром. Сандалом. Длинная бахрома украшает подол ее сари.
Товарищ Злыдня закатывает глаза, так что видны только белки, и обмахивается своим черным фетровым беретом. Говорит:
—Пачули…
В нашей писательской колонии, на нашем необитаемом острове, будет кондиционер и центральное отопление, во всяком случае, нам так говорили. Каждому предоставят отдельную комнату. Будет где уединиться, так что не надо брать много одежды. То есть так нам сказали.
У нас нет причин ждать чего то другого.
Нанятый автобус потом найдется, а мы — нет. На целых три месяца мы выпадаем из мира. Эти три месяца мы посвятим написанию и чтению своих работ. Будем оттачивать наши рассказы, чтобы довести их до совершенства.
Самым последним, еще через квартал и тоннель, мы подбираем Герцога Вандальского. Его пальцы — все в разноцветных разводах от пастельных мелков и угольных карандашей. Его руки — в пятнах чернил для ткани. Одежда сделалась жесткой от высохшей краски. Все эти цвета — по прежнему только серый и черный. Герцог Вандальский сидит ждет автобуса на металлическом ящике для инструментов, набитом тюбиками масляной краски, кисточками, акварелью и акрилом.
Он поднимается, и мы все ждем, пока он не откинет со лба свои светлые волосы и не завяжет их в хвост красной банданой. По прежнему стоя в дверях автобуса. Герцог Вандальский смотрит на всех и говорит под пристальным объективом видеокамеры Агента Краснобая:
— Ну, наконец то…
Нет, мы не идиоты. Мы бы в жизни не согласились, чтобы нас отрезали от мира, если бы знали, что нас и вправду отрежут. Этот глупый, посредственный, бледненький мир еще не прискучил нам так, чтобы мы сами подписались на смерть. Кто угодно, но только не мы.
Всякое в жизни бывает, и мы, понятное дело, рассчитывали, что всегда сможем вызвать «скорую»: если кто то вдруг свалится с лестницы, или чей то аппендикс решит разорваться.
Так что нам нужно было решить только одно: что взять с собой из вещей.
Предполагалось, что на этом писательском семинаре будет водопровод с горячей и холодной водой. Мыло. Туалетная бумага. «Тампаксы». Зубная паста.
Герцог Вандальский оставил записку своему домовладельцу: «На хуй ваш договор об аренде».
Гораздо важнее: чего мы не взяли. Герцог Вандальский не взял сигареты, его рот постоянно в движении — он жует никотиновую жвачку. Святой Без Кишок не взял порнографию. Графиня Предвидящая с Хватким Сватом — свои обручальные кольца.
Как сказал бы мистер Уиттиер:
— То, что мешает вам во внешнем мире, будет мешать вам и здесь.
Все остальное — не наша вина. Ну, что все обернулось так плохо. С чего бы кому то из нас пришло в голову взять с собой бензопилу. Или кувалду, или палочку динамита. Или пистолет.
Нет, на этом необитаемом острове, мы будем в полной безопасности.
Еще до рассвета, еще до начала нового дня, который мы даже и не увидим.
Так нам сказали, и мы поверили. Может быть, слишком поспешно.
И поэтому мы не взяли с собой ничего, что могло бы нас спасти.
Еще один поворот, по скоростной магистрали, по наклонному съезду, пока мистер Уиттиер не сказал:
— Поверни здесь.
Держась за хромированный каркас своего инвалидного кресла, он указал пальцем, похожим на кусок вяленого мяса. Кожа вся сморщенная, скукоженная, ноготь — желтый, как кость.
Товарищ Злыдня шмыгнула носом, прикрыла его рукой и сказала:
— И что, мне все три месяца так и придется вдыхать эту вонь от пачулей?
Мисс Апчхи кашлянула в кулак.
Святой Без Кишок свернул на узкую, темную аллею. Дома подступали к дороге так близко, что коричневая слюна Хваткого Свата отскакивала от стен, табачные брызги покрыли весь перед его комбинезона, похожего на детские ползунки. Так близко, что стены сдирали кожу с волосатого локтя Недостающего Звена, которым тот опирался о подоконник у открытого окна.
А потом автобус останавливается, двери открываются, и там, снаружи — еще одна дверь. Стальная дверь в бетонной стене. Улочка такая узкая, что вообще не видать, что там спереди и сзади. Миссис Кларк поднимается с места, спускается по ступенькам и открывает висячий замок.
Потом она заходит внутрь, и двери автобуса смотрят в проем из сплошного ничто. Одна чернота. Проем очень узкий, но протиснуться можно. Изнутри вырывается едкий запах мышиной мочи. К нему примешивается еще один запах, какой бывает, когда открываешь старую, отсыревшую книгу, наполовину изъеденную чешуйницей. И еще — запах пыли.
И оттуда, из темноты, голос миссис Кларк говорит:
— Заходите. Быстрее
Святой Без Кишок присоединится к нам позже, когда отгонит автобус куда нибудь, где его потом обнаружит полиция
Так, чтобы замести следы. За несколько кварталов или, может быть, миль отсюда. Где его потом найдут, но не смогут проследить его путь обратно до этой стальной двери в бетоне и темноте. До нашего нового дома. Нашего необитаемого острова.
Все мы сгрудились в этот миг между автобусом и кромешной тьмой. В этот последний миг снаружи Агент Краснобай говорит нам:
— Улыбочку
Мистер Уиттиер назвал бы это камерой, скрытой за камерой, скрытой за камерой.
В этот первый миг нашей новой тайной жизни луч прожектора бьет прямо в нас, такой быстрый и яркий, что после него
остается одна темнота — чернота, что чернее самой черноты.
В этот миг мы хватаем, друг друга за локти и за рукава, чтобы удержаться на ногах, моргаем, ослепленные, но доверчивые, пока голос миссис Кларк ведет нас сквозь этот стальной проем.
Это мгновение на видео: правда о правде.
— Запах — это очень важно, — говорит Мать Природа. Волоча за собой картонную коробку, под звон колокольчиков на ожерелье, хватаясь за темноту, она говорит: — Только не смейтесь, но в ароматерапии нельзя зажигать сандаловые свечи вместе с маслом восковницы…
Под прикрытием - Стихи о Матери Природе
— Я пыталась уйти в монастырь, — говорит Мать Природа.
— Мне надо было исчезнуть.
Она не учла тест на наркотики.
Мать Природа на сцене. Ее руки обвиты сетью запутанных линий из красной хны — от кончиков пальцев до бретелек холщовой сорочки всех цветов радуги.
Ожерелье из медных храмовых колокольчиков окрасило кожу на шее в зеленый цвет. Ее кожа лоснится от масла пачули.
— Кто же знал? — говорит Мать Природа. — И там не только анализ мочи.
Она говорит:
— Они берут образцы волос и ногтей.
Она говорит:
— И вообще проверяют по всем статьям.
Моральные принципы. Биография. Банковский счет. Предпочтения в стиле одежды.
Мать Природа стоит на сцене, босая, на лице — ни печали, ни радости, вместо луча прожектора — фрагменты из фильма: ночное звездное небо.
Галактика из сияющих лун.
Её губы подкрашены свекольным соком. Веки густо намазаны желтой шафрановой пудрой.
Лицо — подвижная маска розовых туманностей. Кольца медленно кружат вокруг планет, испещренных дырами кратеров.
Мать Природа говорит:
— Им нужны бесконечные письменные рекомендации.
И еще — тест на детекторе лжи. И четыре удостоверения личности.
— Четыре, и с фотографиями, — говорит Мать Природа и приподнимает руку в узорах хны.
Ее браслеты из медной проволоки и потускневшего серебра мелодично позвякивают на запястье, как колокольчики «поющего ветра».
Она говорит:
— Ни у кого не бывает четырех удостоверений с фото .
Чтобы попасть в монастырь, говорит она, надо сдать вступительный экзамен.
Один, но хуже общеобразовательного и специального вместе взятых.
Со всякими заковыристыми вопросами типа:
«Сколько ангелов помещается на головке булавки?»
И все это, говорит Мать Природа, исключительно для того, чтобы выяснить:
«Не решила ли ты стать невестой Христовой из за несчастной любви».
Пряди ее длинных волос аккуратно забраны назад и заплетены в косу.
Мать Природа говорит:
— Разумеется, я не прошла. И не только тест на наркотики — я все завалила, что можно.
И не только монастырский экзамен, а почти всю свою жизнь…
Она пожимает плечами в веснушках, под бретельками пестрой сорочки.
— Так что, вот.
Созвездия плывут у нее на лице, и Мать Природа говорит:
— Мне все еще надо где то укрыться.
Дела ножные - Рассказ Матери Природы
Нет, вы не смейтесь, но на курсах ароматерапии вас специально предупреждают, что нельзя зажигать свечу с ароматом лимона и корицы одновременно с гвоздичной свечой и свечой с ароматом кедрового масла и мускатного ореха. Только не говорят почему…
Специалисты фэн шуй об этом не распространяются, но чтобы убить человека, достаточно просто поставить кровать не в то место, и концентрация энергии чи будет смертельной. Только с помощью акупунктуры можно вызвать аборты на поздних сроках. Работой с кристаллами или аурой можно вызвать у человека рак кожи.
Только не смейтесь, но любой элемент ныо эйджа можно, так или иначе, превратить в орудие убийства.
В последнюю неделю курсов массажа вам объясняют, что на пятке есть зона перекрестных рефлексов, которую ни в коем случае нельзя массировать. Нельзя массировать также свод левой стопы. И особенно — внешнюю левую сторону. Но не говорят почему. В этом и состоит разница между «светлым» и «темным» аспектом массажного дела.
Ты поступаешь на курсы рефлексологии. Это наука о стимуляции точек на стопе, посредством которой можно лечить болезни и обеспечивать правильную работу определенных органов. В основе рефлексологии лежит идея, что человеческое тело делится на десять энергетических меридианов. Например, большой палец ноги напрямую связан с головой. Чтобы вылечить перхоть, нужно массировать точку сразу за ногтем на большом пальце ноги. Если болит горло, надо массировать средний сустав большого пальца. В услуги по медицинской страховке все это не входит. Рефлексолог — это вроде как врач, только без заработка. Люди, которые хотят, чтобы для излечения рака мозга им растирали места между пальцами — обычно у них не бывает денег. Только не смейтесь, но даже если ты — специалист с многолетним стажем, ты все равно зарабатываешь гроши и занимаешься тем, что трешь ноги людям, для которых иметь много денег — не самое главное в жизни.
Не смейтесь, но вот однажды идешь по улице и встречаешь девчонку, с которой вы вместе ходили на курсы массажа. Эта девчонка, вы с ней ровесницы. Вы обе носили на шее бусы из определенных камней. Плели косички из сухого шалфея и жгли их, чтобы очистить свои энергетические поля. Вы заплетали волосы в косы, ходили босыми и были достаточно юными, чтобы считать, что вы занимаетесь благородным делом, растирая грязные ноги бомжей на практических занятиях в бесплатной клинике.
Это было давным давно.
Ты по прежнему бедная. У тебя уже волосы выпадают. То ли от плохого питания, то ли под действием силы тяжести, но людям кажется, будто ты хмуришься, даже когда ты не хмуришься.
А эта девчонка, с которой вы вместе ходили на курсы, она выходит из шикарной гостиницы, и швейцар держит ей дверь. Она вся в каких то невозможных мехах и на высоченных шпильках, которые не наденет ни один рефлексолог.
Пока швейцар ловит для нее такси, ты подходишь к ней и говоришь:
— Лентил?
Женщина оборачивается, и да — это она. На шее сверкают бриллианты, настоящие бриллианты. Длинные волосы отливают блеском, густые роскошные волосы, волны рыжего и каштанового. От нее вкусно пахнет: лилиями и розами. У нее совершенно потрясная шуба. На руках — кожаные перчатки. Такие гладкие, ровные — лучше, чем кожа у тебя на лице. Женщина оборачивается и сдвигает на лоб свои темные очки. Она смотрит на тебя в упор и говорит:
— Я вас знаю?
Вы вместе ходили на курсы массажа. Когда были молодыми… моложе.
Швейцар придерживает открытую дверцу такси.
И женщина говорит: ну конечно, она тебя помнит. Она смотрит на часы у себя на руке, искрящиеся бриллиантовой россыпью, и говорит, что через двадцать минут ей надо быть на другом конце города. Она спрашивает у тебя: может, поедем со мной?
Вы садитесь в такси, на заднее сиденье, и женщина дает швейцару двадцатку. Он берет под козырек и говорит, что всегда рад ее видеть.
Женщина называет таксисту адрес, какое то место в престижном районе, и мы отъезжаем.
Только не смейтесь, но эта женщина — Лентил, твоя старая подруга, — она снимает с руки свою сумочку, с мехового пушистого рукава, открывает ее, и внутри лежат деньги. Сумочка буквально набита деньгами. Банкнотами по пятьдесят и сто долларов. Затянутой в перчатку рукой она роется в сумочке, в этом богатстве, и достает сотовый телефон.
Тебе она говорит:
— Это буквально на полминуты.
Рядом с ней твоя хлопчатобумажная индийская юбка, пластиковые сандалии и ожерелье из медных колокольчиков выглядят уже не шикарно и не этнически. Ты, со своими глазами, густо подведенными тушью, и поблекшими узорами, нарисованными хной на руках — как будто ты никогда в жизни не мылась. Рядом с ее бриллиантовыми сережками гвоздиками, твои любимые серебряные «висюльки» похожи на елочные украшения из магазина подержанных товаров. Она говорит в трубку:
— Я уже еду. — Она говорит — В три часа не могу, вернее, могу, но только на полчаса. — Она говорит: — пока. — И отключается.
Она прикасается к твоей руке мягкой, гладкой перчаткой и говорит, что ты очень даже неплохо выглядишь. Интересуется, чем ты теперь занимаешься.
Да тем же самым. Массажем ног. При неплохом, кстати, списке постоянных клиентов.
Лентил закусывает губу, смотрит на тебя и говорит:
— То есть ты по прежнему в рефлексологии?
И ты говоришь: ага. Старость, конечно, не обеспечишь, но на жизнь хватает.
Целый квартал она смотрит на тебя, не говоря ни слова. Потом спрашивает, какие у тебя планы на ближайший час. Говорит, что если ты свободна и хочешь заработать хорошие деньги, наличкой, можно устроить массаж в четыре руки ее следующему клиенту. Одну ногу — ей, одну ногу — тебе.
Ты говоришь, что ни разу не делала рефлексологию с кем то на пару.
— Всего час работы, — говорит она, — и нам платят две тысячи долларов.
Ты: а это легально? И Лентил говорит:
— Две тысячи. Каждой. Ты: просто за массаж ног?
— И вот еще что, — говорит она. — Не называй меня Лентил. — Она говорит: — Там, куда мы едем, меня зовут Анжелика.
Только не смейтесь, но это правда. Темная сторона рефлексологии. Конечно, мы кое что знали. Мы знали, как вызвать у человека запор, воздействуя на подошвенную сторону большого пальца. Или как вызвать понос, массируя лодыжку ближе к стопе. Воздействие на внутреннюю поверхность пятки делает мужчину импотентом, также оно вызывает мигрени, только на всем этом денег не сделаешь, так что зачем забивать себе голову?
Такси подъезжает к нагромождению резных камней, посольству какой то нефтяной державы с Ближнего Востока. Охранник в форменной куртке открывает дверцу, и Лентил выходит из машины. Ты тоже выходишь. Другой охранник, в фойе, проверяет вас металлодетектором: ищет ножи, пистолеты, чего там еще. Третий охранник — тот, который сидит за столом со столешницей из гладкого белого камня, — звонит кому то по телефону. Четвертый заглядывает к Лентил в сумочку, разгребает бумажные деньги, но кроме них в сумочке нет ничего.
Открывается дверь лифта, и еще один охранник машет вам: заходите. Лентил говорит:
— Просто делай, как я. — Она говорит: — Вот увидишь: такого у тебя еще не было, чтобы так легко заработать деньги.
Только не смейтесь, но там, на курсах массажа, ходили слухи. Как сманить на «темную сторону» хорошего рефлексолога. Чтобы работать с определенными точками удовольствия на подошве стопы. Давать людям то, о чем они только шепчутся. То, что они называют, хихикая, «заделать ноги».
Лифт открывается. Длинный пустой коридор. В самом конце — двойная дверь. Других дверей нет. Стены отделаны полированным белым камнем. Пол тоже каменный. Двойная дверь из матового стекла открывается в комнату, где за белым столом сидит человек. Они с Лентил целуются в щечку.
Человек за столом: он смотрит на тебя, но разговаривает только с Лентил. Называет ее Анжеликой. У него за спиной — очередная двойная дверь. В спальню. Человек делает вам двоим знак, чтобы вы проходили туда. Но сам не заходит. Он запирает дверь. Запирает вас внутри.
В спальне, на огромной круглой кровати, застеленной белым шелком, лежит человек. Лежит на животе. На нем шелковая пижама — блестящий синий шелк. Босые ноги свешиваются с края кровати. Анжелика снимает перчатку. Она снимает вторую перчатку. Вы обе опускаетесь на колени на мягкий ковер, и каждая берет по ноге.
Вместо лица вам виден только затылок, черные волосы, густо намазанные гелем, и здоровенные уши, из которых торчат пуки черных волос. Все остальное утонуло в белой шелковой подушке.
Только не смейтесь, но это не просто слухи. Анжелика надавливает на пятку с подошвенной стороны, где располагается зона генитальной рефлексии, и мужчина в пижаме стонет, уткнувшись лицом в подушку. У тебя еще руки толком не устали, а мужик уже глухо рычит, весь в поту, его шелковая пижама прилипла к спине и ногам. Когда он умолкает, даже трудно понять, дышит он или нет. Анжелика шепчет, что пора на выход.
Мужчина за белым столом дает вам по две штуки долларов. Каждой. Наличными.
Охранник на улице ловит Анжелике такси.
Садясь в такси, Анжелика сует тебе в руки визитную карточку. На ней — телефон какой то комплексно оздоровительной клиники. Снизу приписано от руки: «Спросить Ленни».
Мягкая кожа ее перчаток, ее духи с запахом роз, звук ее голоса, все говорит: «Обязательно позвони мне».
Есть много причин, почему люди уходят в «заделку ног». Лишние деньги — они никогда не лишние. Хочется как то порадовать папу с мамой, обеспечить им старость. Купить им машину. Или квартиру у моря, где нибудь во Флориде.
День, когда ты вручила им ключ от этой квартиры, — это был самый счастливый день в твоей жизни. В тот день они оба расплакались и признались, что никогда и не думали, что их дочь сможет так хорошо зарабатывать, растирая чужие вонючие ноги.
За этот день тебе придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь.
Только не смейтесь, но это вполне легально. Ты просто делаешь массаж ног. Никакого интима не происходит, но клиент получает оргазм, так что потом пару дней лежит в лежку, не в силах ходить. Мужчина, женщина — это не важно. Ты обрабатываешь определенные точки у них на ногах, и они кончают, как будто в припадке. Так что потом надо проветривать комнату, потому что у них происходит непроизвольное опорожнение кишечника. Так
