. Картина Фердинанда Бауэра. Страстоцветы. 1812 год
Art Gallery of South Australia
Латинское название цветка Passiflora, или страстоцвет, в XVII веке придумали иезуиты, увидевшие в строении цветка воплощение орудий Страстей Христовых: «…тройное рыльце изображает три гвоздя, кружок искрапанных красным цветом тычинок — окровавленный терновый венец, стебельчатый плодник — чашу, пять пыльников — пять ран Спасителя, трехлопастный лист — копие, прицепки (усики) — плети, белый цвет — безвинность Искупителя».
В начале XX века петербуржцы часто украшали пассифлорой окна. По одной из версий, именно страстоцвет изображен на ограде Михайловского сада напротив храма Спаса на Крови. По иронии судьбы, Тэффи, воспевшая пассифлору, в эмиграции жила в парижском районе Пасси.
Литературный критик Лиза Биргер рассказывает о Тэффи, которая умела обличать без высокомерия и смеяться, не забывая сочувствовать.
В семье действительного статского советника, юриста, профессора Александра Лохвицкого и его жены, обрусевшей француженки Варвары Гойер, было четыре дочери, и все они стали писательницами. Еще в детстве они договорились, чтобы не соперничать друг с другом, входить в литературу по старшинству. Старшая, Мария, под псевдонимом Мирра Лохвицкая начала писать уже в пятнадцать лет. Муза Игоря Северянина и возлюбленная Бальмонта («Я б хотела быть рифмой твоей, — быть как рифма, твоей иль ничьей», — писала Мария ему), она считалась основательницей русской женской поэзии, и ее исполненные мистических прозрений стихи были безумно популярны в 90-е годы позапрошлого века: «Моя душа, как лотос чистый / В томленьи водной тишины, / Вскрывает венчик серебристый / При кротком таинстве луны».
Мария рано умерла — в 35 лет ее после расставания с Бальмонтом задушила сердечная жаба. Поэт назвал в ее честь свою дочь, и романтический флер вокруг самой Мирры и ее трагической истории на долгие годы затмил значение, собственно, ее стихов. А на литературную арену уже вышла ее младшая, гораздо более знаменитая сестра Надежда. Первое стихотворение «Мне снился сон, безумный и прекрасный» она написала под собственной фамилией — Лохвицкая. Мирра была возмущена: Лохвицкая на литературной сцене была только одна. И Надежда стала Тэффи.
"Я уж и не говорю о телеграфе и телефоне. Но почта — самая обыкновенная почта, которую вынимают из ящиков в 8 ч. утра, 9 ч. 20 м, 10 ч. и т. д., — разве это не величайшее счастье для человечества?!
Слово «разлука» все более теряет свою жестокую окраску, и скоро ее почти не будет.
Ведь мы и теперь узнаем мысли на расстоянии посредством писем, слышим голос в телефон, и, как говорят, не сегодня-завтра вновь изобретенный особый аппарат даст нам возможность передавать своё изображение на расстоянии.
Мы будем и слышать, и видеть того, кого нет с нами, и останется для нас только одна тоска — тоска о касании.
— Ты здесь?
— Здесь! — говорит знакомый голос и улыбается знакомое лицо.
— Дай мне твою руку!
— Нет, милый друг, это — единственное, чего, пожалуй, никогда не будет.
А пока что — будем благословлять почтовое ведомство, ценою одной семикопеечной марки передающее нам всю душу целиком, со всеми ее извивами и переливами.
Летом все мы разбредаемся в разные стороны, расстаемся со словами:
— Пишите!
— Пишите!
И начинаем писать.
Берем кусочек души, кладем его в конверт, лизнем, заклеим и бросим в пространство. И будет он лететь, пока не упадет в другую душу, — открытую, ждущую.
Разве это не счастье?"
----------
Портрет в стиле рококо. 1874
Текст: Надежда Александровна Тэффи (1872-1952). Из сборника «Карусель»
Живопись: Альберт Густав Аристид Эдельфельт / Albert Gustaf Aristides Edelfelt(1854 - 1905). Финский живописец, график шведского происхождения.Видный представитель «золотого века» финского искусства периода 1880—1910 годов.
Не наше здесь Рождество. Басурманское. На наше даже и не похоже.
У нас-то, бывало, морозище загнет — дышать трудно; того гляди — нос отвалится. Снегу наметет — свету Божьего не видно. С трех часов темно. Господа ругаются, зачем керосину много жжем — а не в жмурки же играть. Эх, хорошо было!
Здесь вон барышни в чулочках бегают, хихикают. Нет, ты вот пойди там похихикай, как снегу выше пояса, да ворона на лету мерзнет. Вот где похихикай.
Смотрю я на здешних детей, так ажно жалко! Не понимают они нашей русской елочки. Хороша была! Особливо ежели в деревне.
Помню, жила я у помещиков, у Еремеевых. Барин там особенный был. Образованный, сердитый. И любил, чтобы непременно самому к елке картонажи клеить. Бывало, еще месяца за полтора с барыней ссориться начинает. Та говорит: выпишем из Москвы — и хлопот никаких. И — и ни за что! И слушать не хочет. Накупит золотых бумажек, проволоки, все барынины картонки раздерет, запрется в кабинете и давай клей варить. Вонища от этого клея самая гнилая. У барыни мигрень, у сестрицы евоной под сердце подкатывает. Кота и того мутило. А он знай варит, да варит. Да так без малого неделю. Злющий делается, что пес на цепи. Ни тебе вовремя не поест, ни спать не ляжет. Выскочит, облает кого ни попадись и — опять к себе клеить. С лица весь черный, бородища в клею, руки в золоте. И главное, требовал, чтобы дети ничего не знали: хотел, чтобы сюрприз был. Ну, а дети, конечно, помнят, что на Рождество елка бывает, ну и, конечно, спрашивают. Скажешь «нет» — ревут. Скажешь «да» — барин выскочит, и тогда уж прямо святых выноси.
А раз пошел барин в спальню из бороды фольгу выгребать, а я-то и недосмотрела, как дети — шмыг в кабинет, да все и увидели. Слышу визг, крики.
— Негодяи! — кричит. — Запорю всех на конюшне!
Хорошо, что евоная сестрица, в обморок падаючи, лампу разбила — так он на нее перекинулся. Барыня его потом успокоила.
— Дети, говорит, может и не поняли, к чему это. Я им, говорит, так объясняю, что ты с ума сошел и бумажки стрижешь.
Ну, миновала беда.
А потом начали из школ старшие детки съезжаться. То-то радости! Первым делом, значит, смотреть, у кого какие отметки. Ну, конечно, какие же у мальчишек могут быть отметки? Известно — единицы да нули. Ну, конечно, барыня на три дня в мигренях; шум, крик, сам разбушуется.
Эге-гей, Хронос, чуть помедленнее, не торопись, я за тобой не успеваю!..
Пошла по сайтам заказывать мальчику расходный материал, всякие там подгузники, салфетки, и оказалось, что уже конец - "света" подсказывает т9 - ноября. А что это значит? А это значит, что через месяц ёлка, праздник Новый год, мешок с подарками, борода из ваты и пузырьки веселья в голову бах-бах. Честно говоря, год пролетел так стремительно, что немного страшно.
31-го вечером традиционно идем с дружками в театр, так что надо срочно озаботиться новым платьем. Последнее время прям так и тянет в драматик. Буду думать. Но недолго. Взгляд сквозь и в даль уже отработан, красная помада и брови есть, осталось дело за малым - пером и новой брошкой.
- Знаете, банкирша Карфункель в оперу с собой телячью ногу берет.
- Что?
- Телячью ногу. Теперь телятины ни за какие деньги не достать, - ну а она где-то раздобыла. И, знаете, даже красиво. Прямо на барьер ложи так небрежно бросает, как будто случайно прихватила вместе с биноклем.
(Тэффи "Контрреволюционная буква", рассказ "В театре")
