Во сне и наяву
Мы встречали Новый год у Анны Николаевны Лубянской. Собрался небольшой, безцеремонный кружок, и все чувствовали себя как дома. Наша хозяйка была премилая женщина. Она овдовела месяцев четырнадцать тому назад и теперь уж сняла свое траурное платье. У нея были две прехорошенькия, молоденькия дочери и сын, высокий, бледнолицый, скромный юноша, заметно обижавшийся, если его называли юношей.
Самой Анне Николаевне, вероятно, уже исполнилось сорок лет, но никто-бы не мог сказать этого, – так она была моложава, свежа и красива. Она принадлежала к числу тех счастливых женщин, на которых время и жизненный опыт действуют особенным образом, т. е. нравственно развивают, а не старят.
Мы все, знакомые Анны Николаевны, решительно не могли передать о ней ничего дурного; на ея счет не ходило никаких сплетен. Все мы знали, что она прекрасная мать своим детям, была доброй женой мужу, самоотверженно ухаживала за ним во время его долгой, мучительной болезни и искренно его оплакала.
Это последнее обстоятельство делало ей тем больше чести, что муж ея, не тем будь помянут, вовсе не принадлежал к числу примерных мужей. Он женился на Анне Николаевне, лет девятнадцать тому назад, единственно потому, что пришло ему время жениться, а у нея было порядочное приданое. Во все продолжение супружеской жизни он, главным образом, занимался своими делами, а на жену и на детей обращал мало внимания.
Знали мы также, или, вернее, догадывались, что и Анна Николаевна никогда не была к нему страстно привязана. Быть может, еслиб не было у нея детей, все это и не так-бы кончилось; но явились дети, и она не только примирилась со своей семейной жизнью, но даже, в течение восемнадцати лет, сумела найти в ней не мало истинных наслаждений – дети ея удались, и она могла гордиться ими.
Одним словом, Анна Николаевна действительно была хорошая женщина, и мы с удовольствием решились на ея приглашение встретить с нею Новый год.
В ожидании ужина и полуночи, мы поместились поближе к хозяйке, в ея красивой гостиной, у камина…
Из соседней залы к нам доносились веселый смех и громкие голоса молодежи. Там устраивались всякия гаданья: приносился петух, лился воск… В будуаре Анны Николаевны ея старшая дочь гадала в зеркало. Туда были спущены портьеры, и никто не впускался.
Наш разговор не был особенно оживленным, никто не старался искусственно подогревать его, и он шел себе мало-по-малу, обрываясь и начинаясь снова, переходя от одного предмета к другому. Нам не было ни скучно, ни весело, а просто тепло и уютно. Мягкий свет лампы, прикрытой узорчатым абажуром, вспыхивающий огонь в камине – освещали знакомыя лица.
Вот бледная, стройная madame N. поднялась со своего кресла, подсела к роялю и что-то заиграла. Пронеслись, медленно замирая, тихие гармонические звуки. Мы не знали, что это за пьеса, но прервали разговор и стали с удовольствием слушать.
Прошло несколько минут. Madame ‘N. все играла; вдруг портьера зашевелилась, в комнату вбежала Marie, старшая дочь Анны Николаевны. Мы оглянулись на нее. Ея хорошенькое личико побледнело, глаза были широко раскрыты и как-то странно горели.
– Что с тобою? – спросила Анна Николаевна. – Или в зеркале что-нибудь увидала?
– Да! – прерывистым голосом отвечала Marie. – Увидала, мама. Честное слово увидала… и так ясно!..
Очевидно, ея сердце сильно стучало, так что она даже приложила к нему руку и продолжала говорить, все с возрастающим волнением:
– Право, видела! Сначала комнату, а потом сад… аллея, и даже липовая… так ясно! И кто-то идет по аллее… Тут я не могла больше вынести!
– Ну, что за пустяки! – с полуулыбкой сказала Анна Николаевна. – Помилуй! Больше часу сидеть, так поневоле в глазах зарябит и Бог знает что будет казаться…
– Да нет-же, мама, право…
– Успокойся, успокойся! А если б и видела – что‑ж? Тут ничего нет дурного… В таком случае напрасно не рассмотрела, кто идет по аллее…
Но Marie уж спешила в залу, к своим, чтоб передать им о случившемся с нею.
Madame N. перестала играть. Мы невольно заговорили о гаданьи, о зеркале.
– Вы, конечно, не верите этому, – сказала madame N.: – но и я, как Marie, даю вам честное слово, что в зеркале можно иногда увидать… Я не вдаюсь ни в какия объяснения, я не знаю что это такое; знаю только, что родная моя тетка при мне раз гадала и вдруг говорит нам: “вижу! вижу”. Я подбежала к ней, заглянула через плечо ея и, представьте мое изумление, тоже увидела и потом оказалось, что мы видели обе большую комнату с зеленой мебелью, с дверью, Выходящею на балкон, на стенах были картины, и я ясно рассмотрела даже рамки, даже цвет и почти узор обоев.
– Ну и что-же? Чем это кончилось? – разом спросили все.
– А кончилось тем, что эта моя тетка ровно через год, купила недалеко от Москвы имение, переехала туда, а на следующее лето отправилась я к ней погостить. Она мне писала, что в имении прехорошенький дом, отлично меблированный, доставшийся ей с полным хозяйством, и убедительно приглашала меня… Приезжаю я; она сейчас-же, не дала даже снять шляпу, берет меня за руку и ведет куда-то. Проходим мы комнату, другую, третью, она отпирает дверь, и я невольно вскрикнула: – я очутилась точно в такой комнате, какую видела в зеркале, из-за плеча ея. “А, вспомнила?” – спрашивает меня тетушка. – Как-же, говорю, не вспомнить! Уйдемте, ради Бога отсюда – мне страшно. – “А мне тоже думаешь, не страшно было в первое время, – говорит она. – Как увидала я эту комнату, так даже от покупки хотела отказаться. Целый месяц сюда не входила, ну, а потом ничего, привыкла”. – Даю вам слово, что это правда! – закончила madame N.
Затем у каждаго нашелся свой рассказ.
Все мы слышали от своих близких что-нибудь подобное. Разговор окончательно стал вертеться на таинственном и фантастическом, и скоро мы очутились в том жутко-приятном настроении, которое так подходило к этим святочным минутам.
Одна только Анна Николаевна ничего нам не рассказывала. Она молча слушала и, не отрываясь, смотрела на огонь в камине. Но по мере того, как наши рассказы шли, оканчивались и заменялись новыми, я замечал, что ея лицо становится все серьезнее и серьезнее. Я догадывался, что у нея есть что рассказать и что, конечно, непременно нужно, чтоб она рассказала…
– Анна Николаевна! – обратился я к ней. – А с вами не было ничего необыкновеннаго в жизни?
Она чуть заметно вздрогнула и обернулась в мою сторону.
– То-есть, я никогда ничего не видела в зеркале, никогда не являлись мне никакие призраки; самое необыкновенное, что было со мною, было наяву, в действительности…
– Что‑ж такое? Расскажите, пожалуйста!
– Хорошо, расскажу, – сказала она. – Да! Самое необыкновенное, что со мною случилось, было наяву. Но, впрочем – нет, все-же оно началось сном… Я воспитывалась здесь, в Петербурге, в пансионе. Была уж в последнем классе, приготовлялась к выходу. Мои родные жили тогда в деревне. Но вот приехал отец на несколько недель в Петербург, по делам, и, конечно, навешал меня почти ежедневно. Как-то он объявил мне, что у одних его старых хороших знакомых будет бал, и что он обещал приехать на этот бал со мною. Я, конечно, ужасно обрадовалась. Весь вечер продумала об этом первом моем бале, так и заснула с этой мыслью; конечно, и во сне грезила о том-же. Мне снилось, что я совсем уж приготовилась к выезду, уже надето на мне розовое бальное платье. Я стою перед зеркалом и застегиваю перчатку. Вдруг входит отец и с ним двое военных, – но я их не знаю. Я вижу только, что один уж пожилой полковник, а другой – молодой офицер. Мне очень хочется рассмотреть этого молодого, но он стоит ко мне спиною. – “Я не могу с тобою ехать, – говорит мне отец: а тебя проводит полковник. – Нет, я не хочу, – отвечаю я: – я хочу ехать с Веригиным. – И я указываю на молодого офицера, стоящаго ко мне спиною… и просыпаюсь. Этот сон поразил меня необыкновенно. В нем ничего не было особеннаго, кроме того, что я сказала, “я хочу ехать с Веригиным”. Я никогда не слыхала такой фамилии, да и во сне моем лица этого господина я не видела. Я взяла бумажку и записала фамилию. В то-же утро приезжает мой отец и привозит мне показать материю, которую купил для моего бальнаго платья. Материя розовая, – та самая, в какой я себя видела во сне. Я очень смутилась, но это смущение было ничто в сравнении с тем состоянием, в которое я была приведена, когда отец вдруг вынул из кармана бумажку, развернул ее и подал мне.
– Скажи пожалуйста, знаешь ты эту фамилию?
Я читаю: – на бумажке написано “Веригин”. Я вскрикнула и дрожащими руками дала отцу мою бумажку, на которой была написана та-же самая фамилия. Тут пришла и его очередь изумляться: оказалось, что в ту-же ночь он видел сон, совершенно одинаковый с моим, и тоже в этом сне его поразила оставшаяся в его памяти фамилия “Веригин”, и тоже не видал лица этого молодого офицера – видел его только в спину. Можете себе представить, с каким сердечным замиранием отправилась я на бал. Бал этот был блестящий; народу множество. Хозяйка дома и ея дочери встретили меня необыкновенно любезно. Молодые люди сейчас-же на-перерыв стали приглашать меня на танцы. Я танцовала, но, конечно, была в сильном смущении и совсем не потому, что это был мой первый выезд – об этом я и позабыла – а потому, что ждала исполнения нашего необыкновеннаго сна. Но время шло, мы протанцовали уж несколько кадрилей и не случилось ничего особеннаго. Только вдруг я слышу странный крик. В дальнем углу огромной залы какое-то движение. Вот гости расступаются, и трое людей несут какого-то офицера. Его несут ко мне спиною. Я не вижу его лица, но узнаю его мундир, его затылок, волосы. Это он!
– И с чего это он упал в обморок? – слышу я.
– Кто это?
– Да Веригин. Вдруг вошел в залу, вскрикнул и упал в обморок!
Тут у меня голова закружилась и несколько минут я не помню, что со мною было. Когда я очнулась – бросилась разыскивать отца. Он был в одной из дальних комнат и преспокойно играл в карты. Я ему рассказала все, что случилось. Он изумился и заинтересовался не меньше моего, постарался всячески меня успокоить, а сам пошел узнавать об этом Веригине. Вот он вернулся. Веригин действительно существует – это молодой офицер, но его уж нет в доме. Он едва пришел в себя и немедленно-же уехал; – так моему отцу и не удалось взглянуть на него. Весь конец этого вечера прошел для меня в тумане. Дня через два отец уехал из Петербурга обратно в деревню, а я осталась в пансионе, мало-помалу успокоилась и почти забыла о Веригине…
Анна Николаевна замолчала и снова начала глядеть на огонь камина. Меня поразило выражение ея больших, черных глаз, – глаза эти, обыкновенно ясные и спокойные, теперь странно и вдохновенно блестели.
– И этим все кончилось? – спросили мы.
– Нет, было продолжение, – очнулась Анна Николаевна. – Прошло два года, я совсем уж забыла этот странный случай. Мне жилось очень весело и беззаботно. Мои родители намеревались провести всю зиму в Петербурге, а потому мы рано, в начале августа, выехали из деревни, чтоб успеть нанять квартиру и устроиться. Погода была превосходная, в городе все еще довольно душно, и мы почти ежедневно уезжали куда-нибудь на дачу. У нас было много знакомых, и мы не видели, как шло время.
Как-то поехали мы в Петергоф, к одному старому приятелю моего отца – доктору. Мы долго разыскивали его дачу, наконец, вышли из коляски и пошли пешком. Вот нам растолковали, где он живет. Я издали увидела карету, стоящую у подъезда этого дома. Когда мы уж совсем подошли, вышел какой-то офицер, крикнул кучеру и отворил дверцу кареты.
Я безсознательно сделала несколько быстрых шагов вперед и ясно различила фигуру садившагося в карету офицера. Эта фигура была мне знакома. Это был опять он – Веригин… и опять я не разглядела лица его, опять увидела только так памятные мне затылок, волосы и мундир.
Карета быстро уехала.
– Это он, он! – крикнула я своему отцу. Я не знаю, что со мной сделалось, я вся дрожала как в лихорадке, я едва держалась на ногах. Отец и мать перепугались, а доктор, хозяин дачи, вышедший нам навстречу, даже заставил меня выпить какия-то успокоительныя капли.
Наконец, я пришла в себя. Мне нужно было знать: какой это офицер уехал.
– Это был Веригин? – прямо спросила я доктора.
– Да, Веригин, – ответил он. – Очень милый молодой человек. Он заезжал ко мне проститься, – я его лечу, и вот отправил за границу. У него чрезвычайно странная болезнь – сильное нервное расстройство. Ему время от времени представляется во сне и даже наяву женское лицо, и каждый раз после этого он впадает в нервный припадок, а так, – совершенно здоровый человек. Но я надеюсь, что морския купанья, прогулка по Европе укрепят его, и он избавится от этой странной болезни…
Можете себе представить, с каким интересом и волнением я и мои родители слушали этот рассказ. Доктор-же, услышав историю нашего фантастическаго знакомства с фамилиею Веригина, просто вышел из себя.
– Господи! Какая досада! – повторил он. – Ну, зачем вышли вы из коляски и пошли пешком? Еслиб доехали, застали-бы его здесь, и тогда-бы все, может быть, уладилось. Это было-бы весьма интересно, еслиб оказалось, что моему пациенту представляется именно ваше лицо, – обратился ко мне доктор: – может быть, тогда-бы обошлось и без заграничной поездки (он при этом лукаво улыбнулся). Но нельзя-ли это еще поправить?
Он велел подать нашу коляску и поехал догонять Веригина. Однако, догнать его не мог. Вернувшись домой, он послал к нему письмо с нарочным. Посланный вернулся обратно с этим письмом: – Веригин уже уехал заграницу…
Мы слушали Анну Николаевну с возрастающим интересом. Мы были уверены, что она не прибавила в своем рассказе ни одного слова, да и, наконец, ея родители и этот самый доктор, о котором она говорила, были живы, и являлись свидетелями.
– Что‑ж случилось с Веригиным? – спросила m‑me N. – Неужели он погиб за границей?
– Нет, не погиб, – ответила Анна Николаевна: – но не вернулся больше в Петербург. От доктора мы узнали, что поездка принесла ему пользу – он укрепился, затем получил назначение на Кавказ, и с тех пор о нем ничего не было слышно. В ту-же зиму я вышла замуж, хотя мой дядя, Иван Петрович – котораго вы все знаете – и уговаривал меня подождать. Он вбил себе в голову, что непременно должен явиться снова Веригин и сыграть в моей жизни большую роль. Но я не послушалась дяди и вышла замуж. Прошло много лет, я окончательно забыла всю эту историю. Ни разу ни от кого не слыхала фамилию Веригина; не только того самаго офицера, но даже и какого-нибудь его однофамильца не встретила. Только года полтора тому назад, месяца за три до смерти моего мужа, снова пришлось мне все вспомнить. Как-то муж вернулся домой и, во время обеда, вот, при всех детях, объявил мне, что он по делам должен познакомиться с генералом Веригиным, долгое время служившим на Кавказе, но теперь переведенным в Петербург, и что этот Веригин наверное будет посещать нас.
– Это очень интересно, – сказал муж: – ведь, это, по всем вероятиям тот самый таинственный Веригин, который играл какую-то необыкновенную роль в твоей жизни.
Я очень смутилась от этих слов. Это имя снова вызвало все мои позабытыя воспоминания и привело меня опять в то странное нервное состояние, котораго я так давно не испытывала. Я почему-то ужасно перепугалась. Это был просто панический страх. Я стала уговаривать мужа, чтоб он не приглашал к себе этого генерала Веригина и не знакомил его со мною. Муж начал смеяться, хоть мне и казалось, что ему смеяться вовсе не следовало.
Во всяком случае, это знакомство не состоялось. Через несколько дней муж мой заболел и с тех пор не вставал с постели. Веригина я никогда не встречала и опять с тех пор не слыхала даже его имени!..
– Так, значит, окончание впредь? – сказал я. – Я думаю, Анна Николаевна, что и вы разделяете мое мнение о необходимости и неизбежности окончания этой странной истории?!
Красивое, совсем почти молодое лицо Анны Николаевны вспыхнуло.
– Да, действительно, мне кажется, что я непременно встречусь с Веригиным и знаете-ли, в последнее время, именно вот теперь, эта мысль все чаще и чаще приходит мне в голову. И еслиб вы только знали, как я боюсь этой встречи! Если мне кто-нибудь скажет, что Веригин здесь в Петербурге, что я могу с ним встретиться у кого-нибудь из общих знакомых, – я, право, совсем уеду отсюда. Вот как силен страх мой.
– Я не понимаю чего вам бояться теперь? – улыбаясь заметила madame N, подчеркнувши слово “теперь”. – Я понимаю, что два года тому назад вы еще могли бояться…
– Ну, полноте! Перестаньте! – тоже слабо улыбнувшись, перебила ее Анна Николаевна. – Мне слишком поздно думать о романических развязках фантастических историй моей молодости. Еслиб я была моложе, я, может быть, и не боялась-бы встречи с Веригиным, а напротив, искала-бы этой встречи. А теперь – боюсь, именно потому боюсь, что мне все кажется, что наша с ним встреча должна как-нибудь страшно кончиться, что развязка будет вовсе не романическая и не счастливая.
Нервы Анны Николаевны были, очевидно, очень расстроены. Она снова вздрогнула, снова побледнела.
– Однако, который час, господа? Может быть пора, ужинать и встречать Новый Год? Только странно, что дяди Ивана Петровича нет, а он непременно обещался быть…
Мы взглянули на часы. До полуночи оставалось сорок минут, и Анна Николаевна велела подавать ужин.
Но мы не успели еще перейти в столовую, как раздался звонок.
– Это наверно дядя, – сказала хозяйка. – Наконец-то!
Действительно, через минуту мы увидели старика Ивана Петровича, с его вечно-веселой улыбкой и густыми, совершенно белыми, коротко остриженными волосами.
– А уж я думала, что вы обо мне забыли, дядя! – обратилась к нему хозяйка.
– Не забыл, Annete, не забыл! Напротив, только о тебе и думал все:то время! – как-то странно помаргивая и, очевидно, насильно удерживая какую-то особенную веселость, заговорил Иван Петрович, целуя руку племянницы. – Но я не один – я привез тебе гостя.
На пороге гостиной показалась незнакомая нам фигура. Красивый господин, лет сорока пяти, в генеральском мундире, входил несколько смущенно и неуверенно.
Вот он остановился посреди комнаты. Я так и впился в него глазами. Я заметил, что высокая, широкая фигура Ивана Петровича скрывает от него хозяйку.
Но вот Иван Петрович сделал шаг назад и обернулся.
Вошедший генерал взглянул на Анну Николаевну, его свежее, здоровое лицо покрылось необыкновенной бледностью, глаза широко раскрылись, он отшатнулся и, очевидно, не будучи в силах совладать с собою, вскрикнул.
Иван Петрович так весь и засиял от радости.
– Рекомендую тебе, Annete, – проговорил он: – Петр Владимирович Веригин.
Анна Николаевна, смущенная, растерянная, даже не в силах была протянуть руку вошедшему. Она тоже впилась в него глазами с выражением страха, ужаса, смущения и вместе с тем чего-то страннаго, чего-то даже похожаго на радость. Мы все смотрели затаив дыхание и ждали что будет.
Генерал первый вышел из оцепенения. Он вдруг закрыл лицо руками, повернулся и почти выбежал из комнаты. Анна Николаевна безумно взглянула ему вслед, слабо вскрикнула, и без сил опустилась в кресло. Мы все кинулись к ней. Ея грудь высоко поднималась. Она хотела говорить, но не могла.
– Это он! Он! – наконец расслышали мы ея слабый шопот.
В это время Иван Петрович уж снова входил в гостиную под руку с генералом.
– Прости меня, Annete, я, кажется, черезчур напугал тебя. Но я напугал не тебя одну; не знаю кто из вас больше напуган: ты, или Петр Владимирович! Но он уж простил меня, прости и ты.
Наконец, Анна Николаевна кое-как совладела с собой и протянула руку генералу. Я ясно заметил, что оба они вздрогнули в эту минуту.
Иван Петрович обратился ко всем нам.
– Господа! – весело сказзл он. – Воображаю, как вы изумлены и как вы ровно ничего не понимаете из того, что здесь происходит. Но вы будете изумлены еще больше, когда я вам дам надлежащия разъяснения.
– Мы уж все знаем, – сказал я. – Поверите-ли, что перед самым вашим приездом Анна Николаевна рассказала нам одну очень странную историю и закончила ее словами, что она очень боится встречи с господином Веригиным.
Иван Петрович развел руками и опустил голову.
– Ну‑с, – продолжал он: – этого еще не доставало. Впрочем, что ж? Так оно и должно быть: чудное и непонятное во всех подробностях остается чудным и непонятным. Но всеже мне нужно еще кое-что рассказать вам, да и самой Анне Николаевне. Мы все здесь ея старые друзья, иначе я‑бы и не приехал сегодня с Петром Владимировичем.
И он рассказал нам, что история Анны Николаевны всю жизнь не выходила у него из памяти. Он знал наверное, что рано или поздно его племянница непременно встретится с Веригиным. Он дал себе слово добыть Веригина и узнать от него, какое это лицо его преследовало и чем окончилась история его нервной болезни.
– И я успел с ним познакомиться, – говорил Иван Петрович. – Мы сошлись с ним еще восемь лет тому назад, на Кавказе, и при его описаниях того лица, которое он увидел в первый раз во сне, потом на яву на балу (тогда ему показалось, что перед ним не живая девушка, а видение), я не мог сомневаться, что это и есть лицо Анны Николаевны. Но я узнал, что в последние годы это лицо оставило его в покое, и я не рассказал ему ничего про мою племянницу. Не говорил и ей, и она так и не знала, что мы с Веригиным приятели. Но мысль о неизбежности их встречи меня не покидала. Приезжаю я два месяца тому назад в Петербург, встречаюсь снова с Веригиным и решаюсь непременно познакомить его с нашей милой Анной Николаевной. Но сегодняшняго дня я, конечно, не выбрал-бы для этого знакомства, еслибы Веригин сегодня утром не явился ко мне и, совершенно расстроенный, не рассказал-бы мне, что всю ночь его снова преследовало женское лицо, в котором он узнал черты своего прежняго видения. Все это до такой степени странно, святочно, наконец, что я решился устроить святочный сюрприз моему приятелю и моей племяннице. Я почти насильно притащил сюда Веригина: – от этого так и запоздал. Я ему даже не объяснил куда и зачем его везу, просил только положиться на нашу старую дружбу и уверил его, что в смешное, фальшивое положение его не поставлю. Если я от старости впал в детство и весь мой поступок – дикость: простите меня, добрые люди, но я, воля ваша, торжествую!
Бедная Анна Николаевна употребила весь свой такт, всю свою находчивость, чтобы выйти из неловкаго положения, в которое поставил ее дядя. Кроме того, она, очевидно, боролась с глубоким внутренним волнением.
Мы все поспешили ей на помощь. Мы толковали о всевозможных странных психологических явлениях, одним словом всячески заговаривали ее и генерала Веригина, тоже глубоко потрясеннаго.
Мы перешли в столовую ужинать. Это был странный ужин.
Две хорошенькия дочки нашей хозяйки и ея сын давно знали историю о Веригине и теперь разделяли волнение своей матери. Они просто с паническим страхом глядели на генерала.
Но вот пробило 12 часов. Мы высоко подняли бокалы, поздравили хозяйку с Новым Годом и от души пожелали ей счастья.
– А, ведь, вся эта история непременно должна хорошо кончиться! – шепнул мне Иван Петрович. – Я не умру покойно, пока не отпирую на свадьбе у племянницы. Веригин отличный человек – я его знаю, а от судьбы не уедешь!
И действительно, генерал Веригин и Анна Николаевна от своей судьбы не уехали.
Через полгода мы все пировали на их свадьбе. Наша милая Анна Николаевна была в этот день так молода и хороша, что никто-бы не мог назвать ее матерью двух прелестных девушек, которыя радостно плакали, обнимая и поздравляя своего новаго отца, сумевшаго очень скоро, вместо паническаго страха, возбудить в них к себе самое горячее чувство.
1878 г.
KotBeber
Светлана_Богдан
