...Деревня Быковка стоит на берегу уральской речки Быковки, журчаливой,
студеноводной, веснами облитой цветами черемухи.
За речкой Быковкой в пошатнувшейся загороди, состоящей частью из
выветренных до белизны осиновых жердей, частью из ломаного частокола,
женщина копает землю. Движения ее неторопливы, как бы раздумчивы, одежда на
ней того же цвета, что и земля, -- серовато-черная, с разводами выступившей
на спине соли.
А сколько же эта женщина копает землю? Весь свой век.
Женщина копает землю, не себе копает, а немощной бабушке Даше -- так уж
заведено, так уж пошло издавна в этой деревушке: прежде чем сделать что-либо
себе, подсобляют другим.
Странная и зловещая арифметика постигла Быковку: в шестнадцать ее домов
не вернулись с войны шестнадцать мужиков, и, сколько я знаю, она всегда
бабья, отсюда уклад ее жизни.
Первой в работе, любой, особенно которая
потяжелее, всюду была и есть Паруня, попросту Парушка -- это она вот копала
землю за речкой, помогала бабушке Даше.
Родилась и выросла Паруня в Быковке. Трудиться стала с четырнадцати
лет, потому что рано осиротела. Войну она встретила уже взрослой девахой,
работала, как все колхозники, дни и ночи, не разгибаясь, в старой
телогрейке, в лаптях, которые зимою часто примерзали к ногам. "Паруша, война
идет. Надо фронту мясо", -- говорили ей. Надо так надо. Силой Бог не обидел,
раденье от природы, а тут еще бабы свои, родные все, как им не подсобить?
"Паруша, подежурь за меня, ребенок заболел...", "Паруша, съезди в лес по
сено, корова падает...", "Паруша, помоги напилить дров...", "Паруша, погрузи
мешки -- у меня поясница отнялась...", "Паруша, вывези назем...",
"Паруша...", "Паруша...", "Паруша...".
Ах, как любят у нас, особенно по темным углам, обижать безответных людей! Но когда их не станет, когда они уйдут навечно и обнаружится после них пустота и вроде бы потухнет свет в деревенском окне, оплакивают их люди горько, винятся перед ними.
А как умеют и любят у нас воротить рыло от тех, кто выполняет грязную работу, забывая, что все на свете идет от земли, растет на земле, а она, между прочим, грязная, и на поля, между прочим, кладут душной навоз, чтоб хлеб родился, картошка, овощи, чтоб есть было чего.
В одном российском городке видел я на воскреснике выразительную картину: современное, стеклобетонное здание института, перед ним в модных штанах, в красивых плащиках, с навойлоченными прическами, разукрашенные, распомаженные девицы мели землю. Как они ее, бедную, мели! Каждая девица старалась держать метлу как можно брезгливей, манерней, то под мышкой, то в одной ручке, обтянутой замшевой перчаткою, то уж и вовсе как-то неприлично — студентки изображали отстраненность от труда и от земли, им казалось постыдным, если подумают, что родители их и они сами только что вот покинули село…
Русский архитектор Лев Кекушев заложил фундамент столичного модерна. Самые ранние и ключевые сооружения его авторства дали толчок развитию уникального стиля в архитектуре Москвы. Талантливый Лев Николаевич быстро стал самым востребованным специалистом, и по его проектам центр города украсили неповторимые купеческие особняки и доходные дома. И если результаты труда Кекушева даже спустя столетие украшают Москву, то личная жизнь зодчего все еще полна недосказанности. Не осталось ни точной даты смерти, ни причины, ни могилы выдающегося архитектора. Но есть несколько версий.
Любимым писателем Виктор Астафьев стал для меня относительно недавно - каких-то 9 лет назад. В 2004 году я попал в серьёзную аварию и, лёжа в больнице, прочитал случайно подвернувшуюся под руки "Царь-рыбу". А потом ещё две повести "Печальный детектив" и "Пастух и пастушка". Впечатления от прочитанного оказались настолько глубоки, что я попросил жену принести из городской библиотеки все книги Астафьева, которые там только были. Впрочем, обо всём этом я впоследствии подробно написал в своём документальном рассказе "Читая Виктора Астафьева...", на который дам ссылку в конце этого поста.
Лучшее, на мой взгляд, произведение у Астафьева - повесть "Последний поклон". Повесть, где Астафьев с невероятной теплотой пишет о своём детстве, проведённом с селе Овсянка. Поэтому побывать в этих местах - моя давняя мечта. В августе 2013 года мечта осуществилась. Мы с женой погуляли по Овсянке и окрестностям. Вдвоём, без всяких экскурсий и гидов. Смотрели, фотографировали, ходили по селу, сидели на берегу Енисея, пытались ощутить животворную энергетику этих мест. Сегодня я приглашаю вас составить нам компанию, и ещё раз, теперь уже виртуально, побывать в этом простом сибирском селе, давшем миру великого писателя.
Овсянка находится в 25 километрах к югу от Красноярска. До села мы добирались на рейсовом микроавтобусе, который курсирует между автовокзалом краевого центра и Дивногорском. Вышли на остановке, и наугад отправились по первой же попавшей улице:
После того, как дошли до деревянной церкви, повернули направо - на улицу Щетинкина. В интернете мы прочитали, что именно на ней находится и дом Астафьева, и музей повести "Последний поклон".
Фото, сделанные мной в музее "Последний поклон", намеренно состарены. Не хотелось повторяться и выкладывать в сеть то, что там уже и так давно есть. Поэтому, давайте посмотрим на музей как бы глазами фотографа 30-х годов прошлого столетия, перенесёмся лет так на восемьдесят назад:
Вообще, далеко не каждая повесть и какое-либо другое художественное произведение удостаивается чести иметь музей о себе. Но "Последний поклон" - это не столько повесть, сколько высеченная в печатном слове эпоха в которую вплетены сложные человеческие судьбы и главное - судьба самого автора. Над повестью "Последний поклон" Астафьев работал более тридцати лет. Даже после выхода произведения из печати дописывал новые главы, переписывал старые и снова переиздавал книгу. "Последний поклон" - художественная автобиография Астафьева. Огромное место в ней занимают воспоминания о детстве и том периоде, когда воспитывался в доме бабушки. Поэтому и музей повести "Последний поклон" разместился именно в доме Екатерины Петровны.
В.ПОРОЦКИЙ «АХ, ОСЕНЬ, ОСЕНЬ...»Ностальгическая видеозарисовка на музыкальном фоне романса «Ах, осень, осень...» , написанного на стихи В.П.АСТАФЬЕВА в Красноярске в 1994 г.
Когда-то, помню, в школьные годы, заглянул ко мне домой в гости дружище-одноклассник. За чашкой чая, он случайно со стола взял томик Виктора Астафьева и заговорщически произнес: "Пацифиста читаешь...". На тот момент книга читалась моим отцом, да и словам я не придал значение. Лишь впоследствии, оценив творчество великого писателя, часто как знаковый вспоминал тот визит школьного друга...
Некоторые письма ветерана войны Виктора Астафьева из его "Эпистолярного дневника" хотелось бы тут привести.
*******
...одного хочу — не дожить до следующей войны. Мне не перенести ее будет, ибо я знаю, что ждет наших детей, внуков и русский народ, точнее, остатки его, уже раздробленные, полуассимилированные, деморализованные. Кто-то дышит нашему народу в затылок, подгоняет его, подталкивает к скорейшему концу. И кто это, я понять до конца не могу, ибо он занимается самопожиранием, как будто изжил сам себя, но для великого народа слишком малый срок, чтобы заболеть белокровием. Может быть, мы и не были великими? Может, так в детстве и застряли? Стадное чувство, рабство, душевная незрелость, робость перед сильной личностью вроде бы к этому склоняют, но великая культура, небывало самобытное и величайшее искусство, созданное за короткий срок, — живое свидетельство зрелости нации.
Так что же за ветер низовой, каменный сметает нас с земли, как осеннюю листву?! ...доходишь до самоуглубления и в себе где-то смутно ощущаешь и причины, и вину за происходящее и за будущее. Страшнее будет тем, кто ощутит это уже не смутно, а отчетливо, в ком пробудится ум, мужество судить себя и нас открыто, но будет это уже как румянец и половое возбуждение, которое происходит у чахоточных людей перед самым угасанием. Поздно будет!
19 февраля 1980 г.
*******
...мы воевали на пределе всего — сил, совести, и вышла наша победа нам боком через много лет. Бездарные полководцы, разучившиеся ценить самую жизнь, сорили солдатами и досорились! Россия опустела, огромная страна взялась бурьяном, и в этом бурьяне догнивают изувеченные, надсаженные войной мужики. Зато уж наши «маршАлы», как они себя называют, напротив, красуются на божнице, куда сами себя водрузили. Тут один курносый, безбородый и беспородный «маршАл», видно, из батраков, да так на уровне деревенского неграмотного батрака и оставшийся, Белобородов или кто-то ему подобный договорился по телевизору: «Герои наши солдаты, герои, переходили Истру по пояс в ледяной воде, проваливались в полыньи, тонули, а все-таки взяли город. Первая наша победа!» И ему хлопают, а его бы в рыло хлобыстнуть и сказать: «Ты, тупица набитая, хвалишься своим позором!..»
Да ведь не поймет, ибо такому нравилось гнать солдат вброд, что и на Днепре переправлялись на сподручных средствах, сотни людей утонули. Хоть один сука-командующий попробовал бы под огнем плыть на этих «сподручных средствах». Я только теперь и понял, что сами эти разрядившиеся и с помощью генералиссимуса разжиревшие враги нашему народу и своему отечеству самые страшные еще потому, что, сытые и тупые от самодовольства, ничего не знают и знать не хотят о своем народе, и обжирали, и обжирают его со всех сторон. Самое страшное еще в том, что они породили себе подобных тупиц и карьеристов, «ржевская битва» всегда может повториться, только формы и размеры ее сейчас будут катастрофически огромными.
Elena_ARVIK
rss_kulturologia
Vlad53
