Чуть живой. Не чирикает даже.

Он был грустным почти всегда. Даже немногочисленные совсем короткие детские его стихи не смеются и не скачут. Кроме замёрзшего Воробья»,

есть ещё «Медведь», которого ранили дробью ни за что ни про что, есть «Ласточка», у которой и вовсе разбился о землю маленький птенец…

 

Николай Рубцов вырос сиротой. В шестнадцать лет, совершенно по-горьковски, ушёл «в люди»,

поменял множество профессий в диапазоне от библиотекаря до кочегара. Во

время службы на Северном флоте опубликовал первые стихи. С большими

сложностями и неприятностями закончил заочное отделение Литинститута,

выпустил в разных городах России всего четыре поэтических сборника.

Погиб в середине холодного января, написав буквально накануне (по некоторым источникам) страшное стихотворение, которое начиналось строкой «Я умру в крещенские морозы…», а заканчивалось так: «Я не верю вечности покоя!».

Но если взять в руки любую из скромных книжек этого поэта, она начинает

тихо светиться, как светится дальнее окошко, затерянное среди непогоды.



Одна из современных энциклопедий, с трудом сдерживая снисходительность, замечает, что мир поэта Рубцова — это «мир простодушной жизни».

Совершенно верно. Нужно только прочитать обидное слово без спешки.

Получится: «просто душа». Именно поэтому взрослого и грустного Николая

Рубцова нужно прочитать в юности. Не так много людей, писавших в XX

веке по-русски, имели право сказать:

С каждой избою и тчею, с громом, готовым упасть, чувствую самую жгучую, самую смертную связь.

 

ТИХАЯ МОЯ РОДИНА



В. Белову



Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи...

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

– Где тут погост? Вы не видели?

Сам я найти не могу.

Тихо ответили жители:

– Это на том берегу.



Тихо ответили жители,

Тихо проехал обоз.

Купол церковной обители

Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,

Сено гребут в сеновал:

Между речными изгибами

Вырыли люди канал.



Тина теперь и болотина

Там, где купаться любил...

Тихая моя родина,

Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою,

Тот же зеленый простор.

Словно ворона веселая,

Сяду опять на забор!



Школа моя деревянная!..

Время придет уезжать –

Речка за мною туманная

Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Запомните две последние строчки. Это человеческое кредо поэта Рубцова.



 

Он был грустным почти всегда. Даже немногочисленные совсем короткие детские его стихи не смеются и не скачут. Кроме замёрзшего «Воробья», есть ещё «Медведь», которого ранили дробью ни за что ни про что, есть «Ласточка», у которой и вовсе разбился о землю маленький птенец…

Николай Рубцов вырос сиротой. В шестнадцать лет, совершенно по-горьковски, ушёл «в люди», поменял множество профессий в диапазоне от библиотекаря до кочегара. Во время службы на Северном флоте опубликовал первые стихи. С большими сложностями и неприятностями закончил заочное отделение Литинститута, выпустил в разных городах России всего четыре поэтических сборника. Погиб в середине холодного января, написав буквально накануне (по

некоторым источникам) страшное стихотворение, которое начиналось строкой «Я умру в крещенские морозы…», а заканчивалось так: «Я не верю вечности покоя!».

Но если взять в руки любую из скромных книжек этого поэта, она начинает

тихо светиться, как светится дальнее окошко, затерянное среди непогоды.



Одна из современных энциклопедий, с трудом сдерживая снисходительность, замечает, что мир поэта Рубцова — это «мир простодушной жизни». Совершенно верно. Нужно только прочитать обидное слово без спешки. Получится: «просто душа». Именно поэтому взрослого и грустного Николая Рубцова нужно прочитать в юности. Не так много людей, писавших в XX веке по-русски, имели право сказать:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.