Автор Марат_Валеев,

Бессмертный подвиг Александра Матросова, совершенный им в бою с фашистами у деревни Чернушки Калининской области 23 февраля 1943 года, стал одним из ярчайших символов Великой Отечественной войны, во имя достижения победы в которой советские бойцы проявляли невиданные примеры мужества и отваги.

Сегодня известно, что не один Александр Матросов оказался способен на самопожертвование, причем уже в первые месяцы сражений с гитлеровскими войсками. Но почему именно он считается «зачинщиком», если можно так сказать, подобного бессмертного подвига? А дело всё в том, что, когда Александр Матросов пошел в свою последнюю атаку и пожертвовал жизнью, чтобы остановить смертоносную работу вражеского пулемета, в его подразделении находился корреспондент газеты «Красная звезда» Михаил Бубённов. Узнав о подвиге Матросова, он написал очерк и отправил его в свою газету.

Потрясенный редактор постарался, чтобы этот очерк попал к Сталину. Верховный главнокомандующий, прочитав об этом подвиге, сказал тогда: «Вот как надо воевать – равнение на Александра Матросова!». С тех пор Александр Матросов и стал легендой, его имя было на слуху у всей Красной Армии, всего советского народа. Хотя до него такой подвиг совершили, оказывается, уже более ста бойцов.

Первым лег грудью на амбразуру в конце лета 1941 года политрук танковой роты Александр Константинович Панкратов. В списке этих героев есть даже девушки – Римма Шершнева, которая закрыла своим телом амбразуру дота в 1942 году, Нина Бобылёва, Александра Нозадзе.

Как мы знаем, сибиряки на фронтах Великой Отечественной войны дрались отчаянно. И потому неудивительно, что среди уроженцев Красноярского края тоже нашлись воины, отдавшие свои жизни при аналогичных обстоятельствах.

Автор Марат_Валеев,

Стояло жаркое, настолько жаркое лето, что босиком по пыльным сельским улицам ходить было невозможно – раскалённый песок обжигал подошвы. Мне тогда было лет семь, моему брату Ринату – около пяти. И вот в один из таких знойных дней мы почему-то вместо того, чтобы отправиться купаться, забрались с ватагой пацанов на пустынную в эту пору территорию совхозного склада – играть в прятки. А может быть, залезли мы туда уже после купания – точно не помню.
За дырявым забором высились амбары для зерна, комбикормов, бугрились крыши врытых в землю ледников для мяса, хранились нагроможденные друг на друга конные сани, пылились зернопогрузчики с длинными железными шеями-транспортёрами, тянулись штабеля дров. Между амбаров и за ними буйствовали заросли чертополоха и конопли, лебеды. В общем, рельеф – самый подходящий для игры в прятки.
Я, как старший брат, всегда старался держать в поле зрения Рината, и потому мы вместе побежали прятаться за весовую. Это такая будка под шиферным навесом перед огромными напольными весами. А за будкой весовой мы увидели вот что: под стеной одного из семенных амбаров глянцево блестела под лучами белого раскаленного солнца чёрная и неприятно пахнущая битумная лужа диаметром примерно метра три-четыре.
В центре неё валялись несколько порванных бумажных мешков. Битум находился в них, но они полопались, когда их небрежно свалили здесь ещё в прошлом году. Осень, зиму и весну мешки с битумом, который должны были пустить на ремонт кровли прохудившихся амбаров, вели себя прилично. Крыши чинить почему-то никто не торопился, а в жару битум растаял и поплыл из дырявых мешков.

Автор Марат_Валеев,


С командиром - до конца!
Наша боевая авиация в годы Великой Отечественной войны представляла собой грозную силу – истребители, штурмовики, бомбардировщики громили врага на всех фронтах, поражая как наземные и наводные, так и воздушные цели. Да, в начале войны советская авиация уступала немецкой. Но неравенство это быстро ликвидировалось за счет совершенствования самих боевых машины и повышения мастерства, опыта пилотов. А уж отваги и героизма советским соколам было не занимать. И даже выведенные из строя их самолеты продолжали оставаться для противника очень опасными. Потому что нередки были случаи, когда экипажи подбитых самолетов, не имея возможности вернуться на свои аэродромы, превращали воздушные машины в грозные снаряды, в последнем пике поражающие наземные вражеские цели. Главный маршал авиации Александр Новиков говорил, что таран – это наивысшее проявление морального фактора, который не мог учесть противник.
За годы Великой Отечественной войны подобные случаи беспримерного героизма и самопожертвования наших пилотов приобрели чуть ли не массовый характер, а летчиков, шедших на таран наземных целей, стали называть гастелловцами - по имени прославленного пилота, Героя Советского Союза капитана Николая Францевича Гастелло. Он был пилотом бомбардировочной авиации и командовал эскадрильей бомбардировщиков. Успел поучаствовать в конфликте с японцами на Халхин-Голе и в советско-финской войне.
Свой бессмертный подвиг москвич Николай Гастелло совершил буквально на четвертый день начала Великой Отечественной войны. Его самолет ДБ 3ф (дальний бомбардировщик) во время атаки на колонну вражеской техники в районе Радошковичи — Молодечно в Белоруссии подбили немецкие зенитчики. Был поврежден топливный бак, самолет загорелся. И командир экипажа Гастелло принял решение обрушить пылающую машину на вражескую механизированную колонну. Экипаж бомбардировщика в составе лейтенантов Григория Николаевича Скоробогатого, Анатолия Акимовича Бурденюка, младшего сержанта Алексея Александровича Калинина не захотел в эти трагические минуты оставлять своего командира и спастись на парашютах. Они геройски погибли все вместе, нанеся при этом серьезный урон врагу. Подчиненные капитана Гастелло посмертно были награждены орденом Отечественной войны I степени (правда, только в 1958 году, после досконального выяснения обстоятельств того боя), а их командир удостоился звания Героя Советского Союза уже 26 июля 1941 года, всего через месяц после подвига.

Посчитали погибшим

Автор Марат_Валеев,


Эта невероятная история случилась в семидесятые годы в одном из совхозов на северо-востоке Казахстане. Деда Репку, беспросветно пьющего, нашли однажды дома посиневшим и бесчувственным. Он лежал ничком на кровати, а на полу валялись склянка с остатками какой-то вонючей жидкости.

Репку спешно доставили в совхозную амбулаторию. Повозившись с ним, местный врач Селиванов бессильно развел руками:
- Я сделал все, что мог. Его бы сразу в реанимацию…

Репку спешно повезли в районную больницу. Вернулся оттуда шофер Усольцев мрачным и подавленным.

- Ну, что? – увидев его, спросил председатель профкома Булыгин.
Усольцев безнадежно махнул рукой, хлопнул дверцей и укатил в поле – он работал на обслуживании бригады.

Булыгин пошел к заместителю директора по хозчасти Бейсембаеву.
- Слушай, Талгат Нугманович. Репка-то наш тю-тю! Приказал долго жить.

- Что, не откачали? Эх, люди, люди, что вы с собой делаете, - осуждающе покачал головой Бейсембаев, стараясь дышать в сторону.

- Так это, у него же никого нет, у Репки-то, - скорбно молвил Булыгин. - Значит, все расходы на похороны совхоз должен взять на себя.

- Надо так надо, - согласился зампохоз. – Ну да, пьяница был покойный, но все же жил и работал у нас долго. Даже, помнится, однажды благодарность получил. Что, Николай, Иванович, помянем деда?

И полез в шкаф, где у него стоял заветный графинчик…
Как водится, о покойном или ничего, или только хорошее. Последнего в жизни Репкина Ильи Васильевича было, откровенно говоря, до обидного мало. И всему виной – его пристрастие к «горькой».
Из-за постоянных волнений, нервных потрясений раньше времени угасла жена Репкина, тихая и работящая женщина. Дети давно вылетели из родного гнезда, изрядно опостылевшего им из-за бесконечных скандалов, дебошей, регулярно устраиваемых папашей.

Уйдя на пенсию, Репка (так со временем малопочтительно стали именовать Илью Васильевича односельчане) жил один как сыч, пропивая и пенсию, и случайные приработки к ней. В свое время его множество раз обсуждали на разных собраниях, отправляли на лечение. Но ничто не помогало.

И на Репку махнули рукой: живи как знаешь. Последовал печальный финал: с пьяных глаз дед хватанул какой-то дряни и отравился. И вот теперь ждали, когда его привезут, чтобы предать грешное тело земле.
Совхоз выделил деньги. Для Репки купили недорогой, но симпатичный костюм, белоснежную сорочку, туфли – то, в чем Репку увезли в больницу, составляло весь его гардероб и было до невозможности замызганным.

На краю села, в столярке, ширкал рубанком Ефим Федосеев, тщательно изготовляя последнее пристанище для своего непутевого односельчанина. А в это время на дороге, пролегающей неподалеку от столярки, остановилась машина. Из нее вылез мужчина в полосатой пижаме, шароварах и тапочках, махнул рукой водителю грузовика и побрел к столярке.

Автор Марат_Валеев,

Никифор Хотькин в воскресенье копал погреб. Жена его, Ангелина, давно просила это сделать, так как домашний подпол не вмещал всех припасов, заготавливаемых семейством Хотькиных со своего огорода на зиму. И вот наконец погожим июньским днем Никифор расчистил в углу своего двора прямоугольный квадрат два на два метра – хватит на столько, решил он, - и упорно копал без перерыва уже часа три. У него не было вредной привычки дымить, и потому Никифор обходился без перекуров. Почва была не то чтобы очень твердой, но довольно плотной, супесь, перемежаемая суглинком, и пришлось знатно попыхтеть, поочередно прибегая то к штыковой, то к совковой лопате.

К обеду Никифор был в яме уже почти грудь, а по периметру будущего погреба высилась желто-бурая насыпь. Не без труда выбравшись наружу, Никифор совковой лопатой пооткидывал выброшенную им из ямы землю подальше, чтобы не начала осыпаться вниз, и пошел обедать. Дети, два брата-погодка десяти и одиннадцати лет, где-то еще носились по деревне или купались со сверстниками в пруду, и Никифор поел куриной лапши, а затем и саму остывшую куру с женой на пару. Попив компоту и полежав минут с двадцать на диване под умиротворяющее бормотание висящего на стене радиоприемника, Никифор не стал засыпать, а вновь решительно направился к погребу. Он хотел сегодня покончить с земляными работами, ну а в понедельник, после работы - Хотькин был отделенческим завхозом, - можно уже приступать и к обустройству подземного стратегического семейного овощехранилища.

Солнце припекало все жарче, и Никифор снял с себя рубашку и, поигрывая мускулами под блестящей от пота кожей, продолжил копать. Он рассчитывал углубиться метра на два с небольшим, чтобы побольше места было и для закутков с картофелем и морковью, свеклой, да и для полок с соленьями. Пришлось еще раз выбираться наружу по предусмотрительно захваченной лестнице, чтобы подальше отодвинуть накиданный на бровку будущего погреба грунт. Приходила посмотреть на его работу жена, похвалила за усердие, сказала, что пожарит на ужин его любимой картошки со шкварками. Прибегали вернувшиеся с улицы любопытные сынишки, просились помочь, но Хотькин отправил их домой.

Автор Марат_Валеев,

У моей двоюродной тетки Гульшат-апы, жившей в 60-х годах в Волгограде, трагически погиб муж – разбился на мотоцикле. И тетушка, которую больше ничто в этом славном городе не задерживало, а делало ее дальнейшее пребывание здесь тягостным, каждодневно напоминающим о смерти любимого человека, решила уехать куда подальше. Ее согласился принять старший двоюродный брат, мой отец. Мы тогда жили на северо-востоке Казахстана, в небольшом селе, стоящем на высоком песчаном берегу Иртыша.Родители обосновались здесь в пятидесятых годах. Сначала отец, потом за ним последовала мама с двумя пацанами, мной, четырехлетним, и моим годовалым братом. Уже когда немного обосновались, заполучили собственную крышу над головой (глинобитную, в саманном домике на пару комнат и просторными сенями, служащими в летнюю пору кухней-столовой.
Тогда еще шел подъем целинных земель, и совхоз «Железинский», четвертым отделением которого числилось наше село, охотно привечал приезжих работников.

Работы хватало всем – в животноводстве, полеводстве, строительстве. И вот к нам подтянулась еще и Гульшат-апа. Она приехала со своей малолетней, еще садиковского возраста, дочерью. Мне тогда было уже лет десять, пожалуй. И я был поражен красотой обеих своих новых родственниц. Гульшат была русоволосой и белолицой, с чистыми голубыми глазами, очень миловидная, с правильными чертами лица. Дочь ее, Гульсина, вообще была очаровательна, как куколка, но на маму свою не походила: темноволосая, кареглазая. Видимо, пошла в отца, которого я, правда, никогда не видел.
В той комнате, где спали мы, уже трое братьев, появилась ситцевая занавеска, за которой обосновались тетя со своей дочей.
Обеих Гуль (корень их имен обозначал Цветок, Цветущая, и полностью соответствовал их облику) стали называть на русский манер Галями. Соответственно, Гульшат стала для нас тетей Галей, а ее дочь – Галкой. Тетя Галя устроилась работать сеяльщицей в тракторной бригаде, так что дочь ее Галя оставалась на нашем попечении .

Автор Марат_Валеев,




Недавно был юбилей композитора и исполнителя собственных песен Игоря Николаева. 65 ему исполнилось (говорят, даже Путин его поздравил). А я вспомнил вот такую историю.

80-е годы, я - студент заочник факультета журналистики КазГУ, раз в год приезжаю на экзаменационную сессию. Жить приходится в разных местах – когда устроившись в какое-нибудь общежитие по блату, когда - на съемной квартире. В тот раз на пару недель поселился в доме отдыха "Каргалинка", это почти на окраине Алма-Аты с ее живописными окрестностями.

В комнате, кроме меня, еще трое студентов-заочников из какого-то института, с ними я вижусь только вечерами, когда мы съезжаемся из своих вузов, чтобы поужинать в столовой, если не опоздали, да переночевать. До университета добираюсь меньше чем за час на трамвае, остановка недалеко, на территории Дома отдыха покойно, так что все можно было бы считать хорошо. Если бы не одно но: с утра до вечера из динамиков здесь громко звучали различные эстрадные песни, и чаще всего - "Старая мельница" Игоря Николаева.

Тот, кто сидел в рубке Дома отдыха с радиоаппаратурой, был, вероятно, фанатом этого неплохого, в общем-то, композитора и исполнителя собственных же песен. И главным образом - этой самой чертовой "Мельницы". Я выслушивал ее два-три раза с утра (даже при закрытых окнах в номере она слышна была очень хорошо), затем в столовой, где спешно завтракал, и она же провожала меня до остановки на трамвай. И еще долго "Мельница" вертелась у меня в ушах в университете, пока я постепенно отходил от нее и начинал вслушиваться в лекции преподавателей. А когда возвращался после занятий, эта же несокрушимая "Мельница" победно звучала в честь моего сошествия с трамвая и вступления в пределы Дома отдыха.
Однажды я не выдержал и разыскал в соседнем корпусе ту самую рубку, в которой должен был сидеть терроризирующий мой слух оператор. Я хотел нижайше попросить его включать "Старую мельницу" как можно реже, иначе я просто сойду с ума. Самое поразительное, что никого эта песенка, не задевала, не задевала, кроме меня. Мои соседи по комнате, молодые казахи, например, совершенно не обращали внимания на то, насколько часто эта «Мельница» звучит на просторах «Каргалинки». А меня вот она достала, и все тут!

Автор Марат_Валеев,


Дед Мороз, он же Андрюша Тобольцев, студент областного института искусств, будущий актер – возможно, кино, но скорее всего, театра того же областного центра, в котором он жил и доучивался, подъехал на «Ниве» к пятиэтажному дому на улице Робеспьера, значащемуся в его заказе. Тобольцев устал – на сегодня это был уже восьмой и последний его заказ на поздравление с Новым годом очередного благочестивого семейства, а может и не очень благочестивого. Как вот по предыдущему адресу. Там он попал в такое разнузданное общество трех или четырех вскладчину празднующих семей, что его, как он ни упирался, заставили выпить, потом приревновали к одной из симпатичных молодых развеселых жен, отыскавшей в ватной бороде Деда Мороза губы и взасос поцеловавшей его, за что чуть не отколотили и вытолкали из гудящей квартиры взашей. Хорошо, что хоть дедморозовская услуга была сделана по предоплате.
Андрей хотел было уже сойти с дистанции и уехать домой, настолько его разозлила бесцеремонность гуляк из предыдущей заявки. Но потом все же остыл и подумал, что нехорошо будет не выполнить работу до конца. Ведь люди ее уже оплатили, да и необдуманно – заказчики могут насовать таких отзывов о нем в интернете, что мама не горюй. А он рассчитывал и дальше продолжать «дедморозить», пока не окончит учебу и не получит работу. Да и позже эта подработка всегда может пригодиться. Моля бога, чтобы его случайно не остановил какой-нибудь гибэдэдэшник, Андрей поехал по следующему адресу.
С трудом припарковав в забитом машинами дворе свою потрепанную машину – вернее, не свою, а дедову, которую водил на законном основании, по доверенности, Андрей еще раз посмотрел адрес для верности, и прихватив мешок с подарком, вошел во второй подъезд дома и стал подниматься на третий этаж, где ему нужна была тридцатая квартира, а в ней – заказчица Марина и ее сын Витя. И хотя в подъезде было несколько шумно: сквозь закрытые двери квартир просачивалась музыка, оживленные голоса и смех жильцов – как-никак народ праздновал! – приближаясь к площадке третьего этажа, он услышал доносящееся оттуда странное мычанье, перемежаемое отчаянным детским голоском, вопящим: «Да хватит вам уже! Папка, иди отсюда, не трогай маму!»

Автор Марат_Валеев,

К нестарому еще Писателю пришла Смерть. Ночью, когда все в доме спали, она по-хозяйски подошла к его постели и примерилась своей смертоносной косой, чтобы сделать ничего не подозревающему человеку, с младых лет легкомысленно пренебрегающему здоровым образом жизни, вполне заслуженный им «инфаркт микарда». Но Писатель вдруг проснулся, завозился на постели и коса, тускло сверкнув в слабом свете ночника своим зазубренным лезвием, с приглушенным звуком воткнулась в матрац рядом с ним.
Писатель же, подскочив как ошпаренный, метнулся к столу, раскрыл ноутбук и стал тюкать желтыми прокуренными пальцами по клавиатуре.
- Эй, приятель, ты это чего? – озадаченно спросила Смерть, выдергивая косу. – Я, между прочим, к тебе пришла. А ну займи прежнюю позу!
- Да погоди ты! – отмахнулся от нее Писатель, продолжая азартно трещать буковками, которые тут же возникали на голубоватой поверхности монитора и выстраивались в аккуратные строчки. – Рассказ пошел! Неделю мучился, никак закончить не мог. А тут концовочка во сне привиделась! Прямо вот как надо. Так что не мешай, дай закончить.
- Ну-ну, - хмыкнула Смерть. - Давай. Может вместе и закончим.
Она подошла к Писателю, заглянула через его плечо в монитор.
- О чем хоть пишешь-то?
- Ну, вообще-то в стиле хоррор. Если тебе так интересно, можешь почитать, - великодушно сказал Писатель. – А я пока пойду кофе сварю. Тебе… вам с сахаром или без?
- Без разницы, - ответила ночная гостья, отставляя косу и усаживаясь за ноутбук. – Но если можно, с молоком.

Автор Марат_Валеев,

В 80-е годы я работал заведующим сельхозотделом экибастузской районной газеты «Вперед», это в Павлодарской области Казахстана. Жил в городе, в командировки выезжал в совхозы, возвращался домой и несколько дней «отписывался» — то есть трансформировал все свои беглые, неразборчивые записи из корреспондентского блокнота (тогда у нас еще не было диктофонов) в заметки, корреспонденции, репортажи, очерки. А потом — снова в командировку!

Ну, нормальная такая работа, скучать было некогда. Новые места, новые люди, новые встречи… Запомнилась одна из них. Я с фотокорреспендентом Николаем Мякиньким на редакционном уазике отправился на отгонное овцеводческом пастбище — джайляу. Редактор послал нас за очерком о семье знатных чабанов, награжденных не то орденами, не то медалями за высокую сохранность поголовья. Главу семьи звали Иван, а фамилия у него была Абдула.

Именно Абдула — с одним «л». Оказывается, он был молдаванином, и такие фамилии у них не редкость. А супружница у него была русская, с заурядным славянским именем Глафира Порфирьевна.

Я правильно называл их имена первые десять минут беседы. Но когда этот самый Иван Абдула, обрадованный возможностью легально выпить — ну как же, такие гости! — притащил откуда-то из закромов, с высочайшего соизволения жены, сначала одну бутылку водки, потом другую, тут и началось.

После третьей стопки я то и дело величал чабаншу уже не Глафирой Порфирьевной, а Порфирой Глафировной. И хотя фотокор делал мне время от времени страшные глаза, досталось от меня и мужу знатной чабанши. Его я попеременно называл то Иваном, то Абдулой.

Может, кто-то другой взял бы, да и выгнал таких бесцеремонных гостей. Но хозяева терпеливо сносили все эти, в общем-то, непреднамеренные издевательства над их уважаемыми именами. Потому что сами обращались ко мне то Марат Валеич, то Валей Маратыч.

Ну, да я не об этом. Когда разваристый, безумно аппетитный бесбармак нами был слопан без остатка и пришла пора попить чайку, обслуживающая наш дастархан молчаливая дочка чабанов лет двадцати пяти-тридцати, такая, знаете, неприметная, что даже мы с Николаем, тертые бабники, на нее не обращали внимания, принесла к ароматному индийскому чаю со сливками гору золотистого цвета пышек или пончиков. И только тогда я понял природу аромата, все это время откуда-то доходившего до нас (мы сидели на открытом воздухе, под навесом).

Они были еще горячие, тонко похрустывающие на зубах и необыкновенно нежные и вкусные! И буквально таяли во рту. Несмотря на то, что мы был уже и сыты, и полупьяны, это кулинарное совершенство так покорило и захватило нас, что мы мгновенно опустошили большое блюдо. А тут молчаливая чабанская дочь притаранила еще одно такое же. Мы и его умяли.

И только тогда я, отдуваясь, спросил:

— А что это такое было? Ничего подобного я еще не едал!

— Оладушки, — пожав плечами ответил Абдула, который Иван.

— А рецепт? Как они такие пышные и нежные получаются?

— Это надо у дочки поспрашать.

Автор Марат_Валеев,





Григорий Федорович, выйдя из магазина, дошел до ближайшей лавочки и присел на нее. Погода вроде была хорошая, и пожилой пенсионер решил побыть на свежем отдыхе. Домой ему спешить незачем – его давно уже никто не ждал, разве что телевизор с надоевшими неприятными новостями.
Растущие в ближайшем скверике деревья уже теряли последнюю листву, она рыжим ковром устилала их подножие, шуршала под ногами прохожих. Бледно-синее небо было безоблачным, но солнце по-прежнему светило также ярко, как и летом, хотя на тепло уже изрядно скупилось.
Вдруг захотелось есть. Покопавшись в пакете с покупками, Григорий Федорович вынул еще теплый, аппетитно пахнущий чебурек в бумажной упаковке и, не обращая внимания на проходящих изредка мимо него людей, откусил хрустящих уголок и меланхолично стал жевать.

- Мяуу! – услышал он вдруг хриплый зов.
Григорий Федорович перестал жевать и глянул под ноги, откуда услышал мяуканье. На него, задрав голову, вверх смотрел рыжий зеленоглазый кот с левым порванным ухом и потрепанной бродячей жизнью круглой физиономией со следами былых и недавних боев.
- Мрряяя! – настойчиво повторил зверюга.
- Ну садись! – поколебавшись, похлопал ладошкой около себя мужчина. Кот не заставил себя ждать и пружинисто вскочил на лавочку.
- Есть хочешь? – спросил Григорий Федорович. Хотя мог бы и не спрашивать: кот не сводил своих зеленых глазищ с чебурека. Пенсионер выколупнул из его нутра солидный кусок пахучего фарша и положил перед голодным животным. Тот с урчанием набросился на мясо.
- Бедолага, - пожалел его Григорий Федорович и погладил по спинке. Кот поднял голову, коротко глянул.
- Погоди ты со своими ласками, дай пожрать! – прочитал в его глазах… Нет, не так: услышал у себя в голове хрипатый голос кота пенсионер. И ошеломленно открыл рот.

Автор Марат_Валеев,

Неудобные диваны

Помните жуткую аварию на СШГЭ, унесшую жизнь более 70 человек? На этой станции работал инженером-программистом мой сосед и приятель с детства Саня. Когда на станции все это случилось, я ему позвонил — телефон молчал. Написал по электронке — ответа не последовало. И когда, каюсь, я уже готов был предположить самое худшее, Сашка, наконец, написал мне на «мыло», что у него все нормально. Хотя в день аварии он все же был на смене вместе со своей женой, и они покидали рабочие места по колено в воде. А под ними все уже было затоплено. Сашка выполнил свой служебный долг до конца — он в те страшные минуты сохранил и отправил, куда полагается, всю компьютерную базу с записью всех параметров происшедшей катастрофы. За что ему честь и слава. Но это решать уже не мне. А я, раз уж с Сашкой ничего страшного не произошло, все же о веселом.
Несколько лет назад мы с ним ездили в наше родное село Пятерыжск, это на Иртыше, в Казахстане. Решили, что удобнее будет ехать из Красноярска, и Сашка приехал ко мне из своего поселка энергетиков Черемушки. Сели на фирменный поезд «Красноярск-Москва» и поехали до Омска, а оттуда — рукой подать до Казахстана, где недалеко от границы с Россией и располагается на Иртыше наша милая деревенька.
В купе на четверых — блестящем, чистеньком, с мягкими диванами, — к нам никого не подсаживали. Мечта, а не поездка! Довольные, мы попивали чаек и под перестук колес болтали о том, о сём, а за окном вагона проплывали чудные сибирские пейзажи. Вежливый проводник принес нам белье (ну, просто хрустящее от чистоты!), предложил заправить постели. Мы отказались — что, безрукие, что ли, в конце концов?
Диваны были такие мягкие, что доставать матрасы с багажных полок и раскладывать их не стали. Вот только сиденья диванов почему-то оказались узковаты.
— Конструктивная недоработка, — по-инженерному важно сказал Сашка.
— Да, у нас всегда так, — с писательским сарказмом поддакнул я. — Но спать можно. Главное — мягко.
Спать все же было неудобно — то рука свалится, то нога, а то и сам вот-вот сверзишься. Напротив меня кряхтел и ворочался Сашка, испытывая те же проблемы. Когда поезд подъезжал к Омску, проводник пришел за бельем. Плохо выспавшиеся, мы сидели на скомканных простынях и хмуро отпивались крепким горячим чаем. Проводник с удивлением посмотрел на нас:
— Вы что, так спали?
— А что такое?
Проводник молча залез рукой за спинку Сашкиного дивана, чем-то там щелкнул, и спинка удобно улеглась на узкое сиденье. Постель сразу стала раза в полтора шире. Мы с Сашкой оторопело посмотрели друг на друга. И, не переставая, хохотали чуть ли не до самого Омска…

Автор Марат_Валеев,


Не знаю, как в наши дни, а в начале семидесятых прошлого века город Петровск, что в Саратовской области, имел в своих окрестностях замечательный фруктовый сад. Знаю об этом потому, что служил в том самом Петровске, и как раз в тех окрестностях, где располагался тот самый замечательный сад.

Наш славный военно-строительный батальон был передислоцирован сюда осенью из костромских лесов, где мы завершили решение одной важной военно-строительной задачи - строительство и сдачу ракетной площадки, и приступили к реализации другой, не менее важной, на этот раз в саратовских степях. А именно – мы должны были построить военный городок для авиаторов.

И часть наша расположилась как раз на окраине Петровска, между уже обозначенной строительной площадкой для жилых и прочих объектов и аэродромом, на котором в летнюю пору учились летать курсанты авиаучилищ а на серебристых военно-транспортных самолетах АН (номера этой серии АН не помню, но сзади у них из хвостовой кабинки торчали пушки).

В общем, все такое серьезное и важное. Но мы при всем при том оставались девятнадцати- двадцатилетними пацанами, многие из которых так и не осознали до конца меру своей ответственности как военнослужащие и не прочь были побеситься, покуражиться, свалить в самоволку и т.д.

Сразу за взлетной полосой военного аэродрома виднелась невысокая ярко-зеленая стена петровского фруктового сада. Был уже жаркий август, если говорить о времени, о котором я веду рассказ, и до нас дошли слухи, что деревья этого сада буквально ломятся от созревшего урожая самых различных фруктов. Правда, каких, мы не знали. А хотелось не только узнать, но распробовать этот урожай.

И вот я, сварщик той самой стройки военного городка, и мой помощник-слесарь рядовой Петров, в этот день работавшие в ночь, после завтрака были свободными как птички, и потому решили совершить вылазку в сад. Авиаторы начинали свои полеты ближе к обеду, самолеты мирно дремали на своих стоянках и вдоль них неспешно прохаживался часовой, поблескивая примкнутым штыком автомата за плечом.

Мы с Петровым успешно, но не спеша, чтобы не привлекать чьего-либо внимания, пересекли взлетную полосу подальше от самолетов, пролезли через проволочное заграждение и дальше двинулись уже дробной рысью.

Сад со стороны аэродрома никак не был огорожен, не считая пропаханных какой-то техникой неглубоких рвов, и мы с Петровым вскоре углубились в его тенистые, благоухающие фруктовым ароматом аллеи. Матерь Божья, у меня было такое ощущение, что мы попали в рай! Яблони были усыпаны созревающими крупными, с одной стороны еще зеленоватыми, а с другой уже застенчиво румяными яблоками. Их было так много, что ветви гнулись под их тяжестью и, казалось, вот-вот надломятся.

Автор Марат_Валеев,

Однажды я отправился в очередной раз порыбачить на любимое озеро Долгое в пойме Иртыша (дело происходило на северо-востоке Казахстана, в селе Пятерыжск, где прожил много лет). Обычно я уходил засветло, а тут немного припозднился, и солнце уже не просто застенчиво выглядывало из-за краешка горизонта, а уже смело встало во весь свой круглый рост и щедро испускало теплые и ласковые лучи.
И вот, когда я стал подходить к известному среди пятерыжцев месту озера, именуемому Красненьким песочком (бьющий в этом месте из крутого склона особенно мощный ключ натаскал на берег озера много железистого и оттого красноватого песка, образовавшего очень удобный для ныряния с него мыс), то еще издалека заметил, что вся округлая кромка песчаного мыса выглядит необычайно темной, почти черной.
Ничего не понимая, я даже бросил недокуренную сигарету и ускорил шаг, стараясь все же при этом не шуметь. И когда тропинка уже сворачивала к Красненькому песочку, до которого оставалось, может быть, метров пятнадцать, я своим, тогда еще молодым и цепким взором, выхватил вот такую картину: все полукружие обширного песчаного мыса у самой воды было плотно, как мухами, облеплено… раками!
Выложив свои клешни на песок, они смирненько сидели, если можно так сказать, плечо к плечу на мелководье и грелись в ласковых лучах еще нежаркого с утра солнца. И раков этих было, по меньшей мере, штук сто-сто пятьдесят.
Конечно, если бы они мне позволили, я бы их пересчитал. Но при виде такой поразительной картины я от неожиданности уронил пустое ведро, с которым всегда ходил на рыбалку (и нередко возвращался домой с наполненным!). Чертово ведро, гремя, покатилось вниз, к той самой клешнястой темной кайме. И песчаный мыс мгновенно взорвался: десятки раков одновременно шлепнули по воде перепончатыми хвостами и тут же стремительно исчезли в глубине озера.
Лишь помутившаяся и вспенившаяся у берега вода свидетельствовала, что мне все это не привиделось: только что здесь сидели десятки раков и принимали солнечную ванну. А может, они не просто грелись, а обсуждали на бережку какой-то очень важный для них вопрос?
Больше ничего подобного я в своей жизни не видел. И это незабываемое и загадочное зрелище, которое до сих пор стоит у меня перед глазами, мне подарило мое любимое озеро Долгое.

Автор Марат_Валеев,


Теплым и солнечным майским днем я шел с автотрассы по грунтовой дороге к родительскому дому – приехал на выходные из райцентра, где трудился после недавнего увольнения из армии.

И тут мне навстречу дядя Ибрай. В своей обычной рабочей (она же – повседневная) одежде, то есть в телогрейке и ватных штанах, с деревянным ящичком столяра, висящем на изгибе руки, в потрепанной шапке, клапана которой по случаю теплой погоды были завязаны наверху, и узелки шнурков забавно торчали в разные стороны искривленной восьмеркой.

Уставившись на меня одним большущим выцветшим серо-зеленым левым глазом через мутноватую выпуклую линзу роговых очков (второй был закрыт черной матерчатой повязкой по поводу полного его отсутствия, и стекла с этой стороны очков не было), дядя Ибрай радостно закричал:
-Эй, балам, шиво, на быходной приехал?

Он неплохо говорил по-русски, но с неистребимым татарским акцентом.
- Ага! – не менее радостно подтвердил я.
- Пошли к мине, шиво покажу!

Надо пояснить, кто такой дядя Ибрай. Он был главой третьей татарской семьи, проживающей в русской деревне в Казахстане на Иртыше. Одна была моих родителей другая – сестры отца, и вот полтора года назад появился он, семидесятилетний старик Ибрай-абый.

Он был из той же татарской деревушки, откуда на целину еще в пятидесятые приехали мои родители. Потом, в шестидесятых, моя тетка с мужем. И вот в семидесятых появился еще и дядя Ибрай. Причем с женой, вдвое моложе его.

Он по-русски говорил еще сносно, а жена его ну, может, чуть хуже. Говорили, что дядя Ибрай каким-то образом умудрился отбить Галию у сильно пьющего и поэтому нещадно бьющего ее мужа, и увез куда подальше из своей деревни.

В нашем селе эта странная пара прижилась быстро. Дядя Ибрай был хорошим столяром и очень сгодился при совхозной мастерской. А молодая жена его была просто домохозяйка. Я ее видел пару раз, когда они приходили к родителям в гости – всегда с опущенными глазами под надвинутым на чистый белый лоб платком. Симпатичная, хотя с виду вроде как забитая. Но на самом деле не забитая, а чрезвычайно скромная. И что она нашла в этом старике? Однако, чужая душа потемки, и никто не лез им в эти души.

Автор Марат_Валеев,


В этом городе, где родился, я прожил в общей сложности всего то ли три, то ли четыре года. Но все равно при этом считаю себя коренным краснотурьинцем, и люблю этот чистенький и уютный североуральский городок с его такими же, как в Санкт-Петербурге белыми ночами, и почти такой же архитектурой. И вот что я подумал: а почему бы мне немного не поделиться своими воспоминаниями о Краснотурьинске той поры, когда он как город был еще совсем молод, а я так вообще пацаном?

После войны в этот бурно расстраивающийся молодой североуральский город «понаехало» немало татар — очень голодно было после войны в Поволжье. Ну, как это бывает: приехал один, устроился, осмотрелся, вроде ничего. Потащил за собой семью. Там еще родственники подтянулись. Так и образовалась в Краснотурьинске целая татарская даиспора.

Ту, первую часть своей краснотурьинской жизни, я помню очень смутно. Отец работал на Богословском алюминиевом заводе, мама, помимо того, что растила и по возможности холила меня, где-то мыла полы и подторговывала жареными семечками. Поэтому я нередко был предоставлен самому себе и носился по рабочему кварталу с такими же сорванцами, один раз чуть не утонул в Турьинском водохранилище, никак не мог выбраться на берег по скользкому бетонному откосу, пока меня за руку не вытащил пацан постарше.

Потом город подступил к баракам, в одном из которых мы и жили (а до нас, говорят, военнопленные немцы, строившие под конвоем Краснотурьинск), они попали под снос. Всех их обитателей выселили (отец, помню, схватил лом и никого не хотел подпускать к нашей комнате, но выселять-то пришли с милицией…) практически в никуда.
После этого судьба занесла нас в Казахстан, на целину, где наша семья и осела окончательно. Но в 1968 году я самостоятельно вернулся в Краснотурьинск — разумеется, с благословения родителей. Закончил девять классов, и учиться больше не захотел, хоть тресни. Возжелал, понимаете, взрослой самостоятельной жизни, да и деревня надоела мне до чертиков.

Автор Марат_Валеев,


Давно это было, когда я еще жил в Казахстане. Сижу я как-то вечером дома, пью чай, никого не трогаю. И тут звонок в дверь. Пошел открывать, а на пороге мой односельчанин, Васька Жуйков. Морда печальная, в каждой руке по огнетушителю с цифрами 777 на этикетках.
Зашел, ноги вытер о коврик и говорит:
- Можно?
- Заходи, - говорю, - коль приперся. Да еще с двумя огнетушителями!

Ну, прошли мы на кухню. Из шкафа стакан для Васьки достал, из своего чай вылил. Васька портвейн разлил, мы молча выпили, закусили жареным хеком – с ужина остался. Потом Васька говорит:
- Знаешь, че я к тебе пришел?
- Не знаю, - говорю. – И знать бы не хотел. Чую, нагрузить меня хочешь!
- Ага! – соглашается Василий. – У меня права отобрали.

И снова вино разливает. Ну, выпили мы, снова заели хеком.
- Поможешь ? – утерев жирные губы, спрашивает Жуйков.
Теперь пару слов, почему он приперся именно ко мне. Я уже два года, как работал в местной районной газете. После армии начал сочинять рассказики, некоторые отправил в районку. А их взяли и напечатали. А через полгода вообще пригласили в редакцию – не хватало у них кадров.

Ну, я подумал и согласился. Во-первых, недалеко от дома – всего двадцать пять километров. Во-вторых, зарплату дали побольше, чем я получал сварным в той самой тракторной бригаде, которую и обслуживал на своем газончике-«техничке» Васька.
Когда в газете стали появляться материалы за моей подписью, в том числе и критические, мои земляки стали думать, что я стал большим человеком. И время от времени обращались ко мне с различными просьбами – главным образом, чтобы я пропесочил кого-нибудь или, наоборот, похвалил.

Ну, я когда мог, помогал, конечно. Вот и Васька Жуйков приперся не просто так, чтобы по-дружески распить этот его вонючий портвейн.
- Права у меня сегодня отобрали, - расстроенно шмыгнул Васька своим носом-картошкой.
- За что?
- Ну, встал под знак, - нехотя сказал Васька и снова потянулся к бутылке.
- И только-то? – с подозрением уставился я на него. – За это права, по-моему, не отбирают.

- Ну и это… - засмущался Василий. – Выпивший я был, вот.
- Ого! – присвистнул я. – Это осложняет дело. Ну и на фига ты жрал за рулем?
- Да как-то само по себе получилось, - попытался найти оправдание своему греху Жуйков. – Заехал пообедать в столовку, а там наши, деревенские сидят... Яшка Панкратов да Вовка Кубышев, котлеты и водку жрут, пошли бы они на фиг! Ну и уговорили меня на третьего в их компании…
- Ну и будешь теперь пешком ходить, как они! – сердито сказал я. – Наливай, чего сидишь как памятник… А права кто у тебя, говоришь, отобрал?

Автор Марат_Валеев,

Вчера, выйдя на прогулку, увидел у соседнего подъезда карету скорой помощи. Дом у нас довольно большой, сто с чем-то квартир, и скорую во дворе моно увидеть нередко, особенно в такие вот межсезонные дни, когда погода никак не «устаканится», отчего метеозависимые люди очень страдают. Но чаще всего медики приезжали по вызову именно ко второму подъезду. Здесь, я знал, живет единственный в нашем доме участник войны дядя Вася.

Он часто в погожие дни выходил на прогулки, но за территорию дома никогда не уходил, а быстрым шагом и бодро постукивая по асфальту тростью, делал несколько кругов по внутреннему периметру двора и усаживался отдыхать на скамью у своего подъезда.
Прошлой осенью я присел к нему, мы разговорились, вот тогда я и узнал, что Василий Иванович (он разрешил мне называть его дядей Васей) воевал, был на фронте шофером, подвозил на своем грузовике снаряды артиллеристам, вывозил раненых, попадал под артобстрелы, бомбежки, несколько раз был ранен, очень сильно контужен. Из-за этой контузии его, после лечения в госпитале, и списали вчистую за год до Победы.

Он вернулся в свой Иланский район, откуда уходил на фронт в 1941, с боевыми наградами, и продолжил шоферить - до самой пенсии и еще лет десять после выхода на нее. Женился, детей с женой нарожал, по-моему, троих. Когда пережил любимую супругу, старшая дочь забрала его к себе в город, вот в этот наш дом.
- Она у меня врач, и это благодаря ей я еще жив, - покашливая и слегка подергивая головой, рассказывал дядя Вася. – У меня уже два инфаркта было, доча оба раза вытаскивала, считай, с того света, спасибо ей…

Автор Марат_Валеев,



Вот как, значит, это было. Отмечали юбилей начальника Кривопятского ГОВД подполковника Мерзляева. Много почетных гостей из города и области, а также весь офицерский состав горотдела были званы на фуршет. Подполковник сиял: все у него складывалось в этой жизни как надо. Был он еще молод, здоров, у него была замечательная красивая жена и умные дети, дом полная чаша, уважение со стороны властей и сослуживцев, вот-вот должны были забрать его в УВД, а там – третья, полковничья звезда. А затем и вовсе одна. Но большая.

И вот все это ему высказывали в тостах гости и сослуживцы, вручали дипломы и складывали к ногам подполковника, то есть на стоящий отдельно столик, свертки с подарками. И если подполковник в начале фуршета сиял как медный пятак, то к середине его блистал уже как серебряный полтинник, так его все облизывали.

И всем было так хорошо, так все любили и уважали друг друга, что одно слово - идиллия.
Так нет же, нашелся один, который чуть не поломал весь этот праздник. Это был известный правдолюбец (всегда такой негодяй водится в любом коллективе), участковый инспектор лейтенант Каблуков. Ему уже за сорок, а все – лейтенант. Вот за то самое, за правдоискательство. Его сначала не хотели приглашать на фуршет, но подполковник сказал своему заму Рахимову, что это бросится в глаза. Мол, испугался какого-то зачуханного лейтенантишки. Нет, пусть приходит. Только надо предупредить, что если что, то вместо двух звездочек у него тоже может оказаться одна. Но маленькая.

Так вот, самым последним слово попросил этот самый участковый. Замначальника ГОВД Рахимов, пристально смотря в глаза Каблукову, как бы ненароком смахнул со своего погона пылинку. Каблуков ему кивнул: дескать, «будь спок». И торжественно начал:
- Я тут много чего хорошего слышал про нашего начальника. И со многим, можно сказать, согласен…

Рахимов облегченно вздохнул.
- Но ведь у каждой медали есть оборотная сторона, - продолжает между тем лейтенант, а сам весь распрямляется, становится как бы выше («Все, началось!» - понял Рахимов и зажмурился). – Почему же никто не скажет, на какие шиши наш подполковник построил себе особняк за полтора миллиона баксов, ездит на «Мерседесе», который мы, даже если скинемся всем горотделом, никогда не сможем купить. Разве что за общую годовую зарплату…

В зале повисла мертвая тишина, в которой был слышен даже шорох мурашек, забегавших по спине Рахимова. А подполковник Мерзляев поперхнулся маслиной и начал багроветь.

Автор Марат_Валеев,


Помню, с каким нетерпением мы в детстве ждали, когда же на славной казахстанско-сибирской реке Иртыш, на высоком правом берегу которой и стоит по сию пору мое село Пятерыжск, завершится ледоход, весеннее половодье спадет, уйдет муть и можно будет начать ловить рыбу.

Обычно сезон рыболовства начинался в середине- конце мая (но ловилось еще плохо - весь чебак гулял на залитых водой лугах, и корма ему там хватало). А вот в июне уже совсем другое дело. Половодье завершалось, вся рыба опять сосредоточивалась в береговых границах Иртыша, и начинался настоящий клев!

Я обычно брал с собой на рыбалку одну удочку- донку, которую, впрочем, можно было использовать и как наплавную, закидушку метров так на пятнадцать-двадцать в надежде поймать подальше от берега и на глубине рыбу покрупнее, и трехлитровый бидончик - наша стандартная емкость той поры для улова.

Кстати, это же бидончик мог использоваться уже подальше, в июле-августе, в походах за хмелем, бояркой, черной смородиной и ежевикой - все это богатство также произрастало в пойме Иртыша, на его старых береговых склонах и в прибрежных лесах. Впрочем, это уже другая история. Вернемся же скорее на рыбалку!

На Иртыш мы старались уходить с утра пораньше, пока еще не очень высоко стоящее солнце не накалило все, до чего дотягивались его жаркие лучи. Да и поверхность Иртыша в это время была, как правило, гладкой, как зеркало - пока не поднимался ветер. Но вот наживлены червями все три, а то и четыре крючка на закидушке, и она заброшена моей, уже умелой к тому времени (мне лет десять) рукой градусов на пятнадцать-двадцать наискосок против течения, чтобы грузило снесло не очень далеко и леска легла почти перпендикулярно к берегу.

Автор Марат_Валеев,


Вовка подошел сзади, что-то сунул в карман моих брюк и хлопнул по нему рукой . Я
сначала ничего не понял и стоял, глупо улыбаясь в ответ на глумливую ухмылку своего
одноклассника. Но когда почувствовал, что карман моих брюк промок, а по ноге медленно
потекла какая-то вязкая жидкость, перестал улыбаться.

Еще не веря тому, что случилось, а вернее – что проделал со мной тот, кого я еще недавно
считал своим другом, я медленно опустил руку в карман и, нащупав там что-то хрупкое и
влажное, липкое, с омерзением выдернул ее обратно. Точно, к мокрым моим пальцам
прилипли кусочки искрошившейся пестрой яичной скорлупы!

Я торопливо вывернул карман и стряхнул всю эту мешанину из остатков разбитых
воробьиных яиц (а это были именно они, я хорошо знал окраску их скорлупы) на землю и,
уже не в состоянии сдержать накатившую на меня ярость, схватил Вовку за рукав и
потащил его за школьную мастерскую.

Вовка был выше меня, но растерялся от этого свирепого натиска и покорно поплелся за
мной. За мастерской я толкнул своего бывшего друга к стенке и, уже практически ничего
не видя перед собой от красной пелены, залившей мне глаза, размахнулся и изо всей силы
ударил.
А Вовка просто дернулся в сторону и мой кулак угодил в глиняную штукатурку,
покрывающую камышитовую стену мастерской. Пока я, шипя от боли, тряс кистью со
сбитыми в кровь костяшками пальцев,, Вовка просто взял и ушел.

Я после этого побежал домой, чтобы поменять брюки (хотя, если вы думаете, что у меня
их было много, то ошибаетесь – просто я снял форменные школьные штаны, а взамен
надел еще одни, у меня имеющиеся - обычные, в которых пребывал вне школы), и
вернулся к следующему уроку, хотя немного и опоздал на него.

Злость на Вовку у меня прошла, но не обида. И не из-за того, что он мне, гад, испортил
штаны. А потому, что, дурында такая, продолжал разорять воробьиные гнезда (а иначе где
он мог взять эти яйца?), хотя мы уже учились, если я не ошибаюсь, в четвертом классе.
Ведь уже взрослый почти, а все туда же!

Увы, мы, сельские пацаны, когда совсем были еще маленькими и несознательными,
грешили этим злодейством – разорением птичьих гнезд. Я не знаю, откуда это негуманное
поветрие повелось и сохранилось до описываемых мной дней – может, с тех времен, когда
люди голодали (в гражданскую ,в неудачный период коллективизации, затем в военные
годы), и добываемые из разных птичьих гнезд яйца хоть как-то пополняли их рацион? И
осталось это как атавизм?

Хотя, скорее всего, это было все же простое мальчишеское любопытство, озорство, не
знающее границ. Но ведь в школе-то нас все же учили бережно относиться к природе, к
братьям нашим меньшим. Да, похоже, малодоходчиво, впустую.

Автор Марат_Валеев,

Был прекрасный зимний, а скорее предвесенний день, потому что в середине февраля в Петровске стояла чудесная теплая погода – ну не больше пяти-десяти градусов морозца. И в этот день меня, сварного, и моего помощника, слесаря рядового Петрова (ну вот такое совпадение: Петров попал служить в Петровск!), из-за образовавшегося простоя в монтажных работах на основном нашем объекте временно перевели на другой. На РБУ, то есть растворо-бетонный узел. Здесь изготовлялась бетонная смесь, которая уходила на строительство авиагородка, возводимого нашим доблестным военно-строительным отрядом.

Узел этот стоял почти впритык к ограждению территории части. А ограждение было из колючей проволоки, так что все, находилось за ее пределами, хорошо просматривалось. Сразу после развода мы с Петровым отправились просеивать песок на грохоте. И в какой-то момент я по ту сторону колючей проволоки узрел дивную картину.

По пешеходной асфальтированной дорожке меж двумя рядами голых в это время больших тополей неспешно шествовала грациозной походкой дама. Именно дама, иначе не скажешь, - невысокая, но стройная, в какой-то дымчатой шубке, переливающейся на солнце, такого же цвета меховом берете, с кокетливой сумочкой, висящей на изгибе локтя и сапожках на невысоких каблуках, отчетливо цокающих по расчищенному от снега асфальту. И поскольку от нас до нее было всего метров шесть-семь, хорошо было видно, что и на лицо она ну просто писаная красавица.

На вид лет ей было двадцать пять-двадцать семь, и шла она в сторону Петровска – видимо, из небольшого поселка работников газоперекачивающей станции, расположенной недалеко от нашей части. Может по делам, или просто прогуляться по городу, это нам было неизвестно. Как и то – почему такая прелесть идет пешком, а не едет в карете, как и подобает принцессе или царевне? Ну или почему ее не везут хотя бы на «Волге»? Так божественно выглядела эта незнакомка, что вот это ее обычное земное шествие на своих прелестных двоих (прелестных, прелестных, в этом мы ничуть не сомневалось) никак не вязалось с ее супер-модельным обликом и внешностью. Да и вообще, что она тут делает, в этом захолустном Петровске?

Пока обрывки этих мыслей мелькали у меня в голове, да, думаю, и у Петрова, потому что он тоже стоял с разинутым ртом, красавица, слегка покачивая бедрами, облитыми серебристым мехом, уже почти прошла мимо нас. И вдруг она поскользнулась на небольшой наледи, видимо, оставшейся после чистки тротуара от снега. И… упала. Да не просто упала, а в сопроводила это форс-мажорное обстоятельство крепким ругательством.

Вы думаете, из-за этого наша прекрасная незнакомка сразу поблекла в наших глазах? Как бы не так! Даже не сговариваясь, мы с Петровым бросились на помощь красавице. Колючая проволока тому помехой не была: между ее редкими рядами свободно мог пролезть взрослый человек. Подбежав к упавшей даме, мы помогли ей подняться, Петров подобрал и осторожно надел ей на голову свалившуюся при падении меховую шапку.

- Спасибо, мальчики! – чудным, мелодичным голосом поблагодарила нас незнакомка. Гневная краснота сошла с ее лица, оно опять было почти мраморным и вблизи оказалось таким же прекрасным, каким мы видели его издалека: аккуратный прямой носик, большие серые глаза, красивые, со слегка капризным изломом губы. От нее к тому же тонко пахло какими-то необычайно ароматными духами. Нам надо было, наверное, что-то сказать ей, но мы молча, как два барана, пялились на прекрасную незнакомку.

Автор Марат_Валеев,


К летней рыбалке меня приобщил отец, так что чебачков на озере Долгом я приноровился таскать на самую примитивную удочку (помните, как у Райкина: палочка, веревочка, крючочек, червячечек) еще даже будучи в самом нежном возрасте. Ну лет так с восьми-девяти. Дальше уже пошли и окуни, и щуки, а с Иртыша даже стерлядок мог принести. Но это летом, когда солнышко вовсю пригревает, и можешь между делом искупаться, отойдя немного подальше от удочек. И летняя рыбалка, понятное дело, кончается с осенью, и может возобновиться только аж через полгода! А если ты страстный рыбак, и тебе очень хочется вновь ощутить поклевку, тяжесть и сопротивление на том конце лески попавшейся рыбехи?

Все это, как оказалось, можно испытать и зимой. Глядя, как некоторые наши мужики, одевшись потеплее и вооружившись просто топором или пешней для пробивания лунок во льду, уходили на рыбалку на то же самое Долгое, где я пропадал целыми летними днями, или на Иртыш, я и сам стал вникать в искусство подледной ловли. Хотя какое там искусство? Снасти были даже проще, чем при летней рыбалке. Удилище сантиметров в тридцать длиной с намотанной на него леской длиной метра в три – на Долгом глубже мест-то и не было. Обычный крючок на чебачка, свинцовый шарик-грузило и небольшой подвижной поплавок, чтобы плавал в лунке и давал знать о поклевке. Наживкой чаще всего было тесто. На червя ловилось лучше, но его надо было накопать с осени и хранить в ящичке с землей до зимы. Этим уже занимались истовые любители зимней ловли. Я таким не был – просто, признаться, не любил долго мерзнуть на льду.

Чтобы удовлетворить неистребимый рыбацкий зуд, на первую рыбалку бежал уже в конце, а то и в середине ноября , когда лед на Долгом промерзал хотя бы на пять-семь сантиметров. Было мне тогда лет двенадцать, наверное. Морозов сильных еще не случалось, ну там градусов десять-пятнадцать, но одеваться потеплее все равно надо было. Поэтому в экипировку зимнего рыбака входили валенки, пара штанов, рубашка потеплее да сверху неизменная телогрейка с шарфом на шее. Ну и шапка, конечно, и варежки, а как без них.

Автор Марат_Валеев,

Сказка-не сказка, байка или нет, но дело со мной и моим семейством однажды случилось
необычайное. Аккурат под самый прошлый Новый год! Ну а когда же еще происходить
таким событиям, что ни в сказке не сказать, ни пером не описать?
Решил я тогда порадовать домочадцев, жену свою Ольгу, да ребятишек Артема и Катюшу,
оба семи и восьми лет, необычным предложением (вот как только в голову такое могло
прийти, а?). Говорю им:
- Женушка моя ненаглядная и вы, чады мои расчудесные! А давайте-ка этот Новый год в
лесу встретим! Погоды вон какие хорошие стоят, ни морозов, ни снегов толком нет. Не
зима, а пародия одна на нее. Так что и не замерзнем мы и в сугробах не застрянем!
- Ура, ура! – захлопали в ладоши и наперебой загомонили ребятишки! – А чудеса там
будут? Ведь Новый год же, да еще в лесу!
- Ну может и будут, - пожал я плечами. Сам же думаю – надо бы действительно что-
нибудь придумать, порадовать своих наследников. Впрочем, там видно будет. А пока надо
собираться.
Ну, как словом, так и делом. Жена на следующий день, то есть 31 декабря, салаты
стругает, бутерброды готовит, дети елочные игрушки выбирают из своих запасов. я же с
утра поехал елочку выбирать на своем джипе марки «Нива». И место хорошее – чтобы и
с дороги нас не было видно всяким там проезжающим. Ну и чтобы все же недалеко от
самой дороги, мало ли что.
И конечно же, елку, пусть и не самую высокую выбрал – а зачем нам дылда, как ее
украшать? – всего метра два с половиной высотой, но зато самую красивую. Снега, все же
малость напавшего за декабрьские дни, к ней немного подгреб, натаскал валежника для
костра да для мангала, с тем и уехал домой.
И в тот же день, ближе к вечеру, загрузил я припасы, свое весело гомонящее семейство в
машинку мою верную, и отправились мы в лес. Благо, от нашего поселка до него всего
километра три.
Ну вот, приехали мы на выбранное мной место, я и елку сразу нашел по своим же следам
от «Нивы» - их даже не запорошило! Вокруг тишина, теплынь, разве только с деревьев не
капает. Лес сразу заполнился криком, смехом, музыкой из радиоприемника, стуком
топора. На этот шум даже птицы стали слетаться, сороки там, сойки, клесты, прочие
пернатые. Сидят на ветвях ближайших деревьев, головками вертят, щебечут -
интересуются, что же это тут происходит?
Я повытаскивал из багажника раскладные стол и стулья, жена начала «дастархан»
накрывать, дети – елку украшать, напевая что-то веселое при этом. Правда, где повыше
надо было подвесить украшения, Ольга или я им на помощь приходили.
Между тем уже начало темнеть. Но на нашей поляне светло – я и костерок запалил, и
мангал раскочегарил, поплыл по лесу аромат поджариваемого маринованного мяса.
Все у нас путем! Таким радостным я еще своей семейство не видел. Пока шашлычок
доходил, уселись мы за стол - до боя курантов еще часа три, не меньше, а мы,
наглотавшись свежего воздуха да натрудившись, уже голодные как волки!
Разлил я детям горячего какао, себе с Оленькой плеснул в походные стаканчики чего
покрепче.

Автор Марат_Валеев,



Они на этом званом вечере у Ее подруги-соседки сидели рядом. Она, давно овдовевшая, но все еще не теряющая надежды, и Он, недавно поселившийся в их доме одинокий отставной майор.

Он нравился ей, высокий, статный, длиннорукий, говорили - с хорошей пенсией. У Него была особенная походка - Он ходил, почти не разгибая коленей.

«Гвардеец!» - восхищалась Она и метала в Него призывные взгляды, когда Он, прямой как гаубичный ствол, медленно и торжественно проходил мимо.

Но Он не замечал этих взглядов, потому что у Него на одном глазу было плюс шесть, на другом минус пять – говорили, последствия многолетнего гляденья в бинокли и оптические прицелы.

Шептать что-то Ему тоже было бесполезно – говорили, Он был контужен то ли лимонкой, то ли мандаринкой при зачистке базара.

А тут такая удача – их посадили рядом. Они выпили раз, другой, и Она, распалившись, начала посылать в Его сторону флюиды своей нерастраченной любви.

А Он, большой и теплый, был вот, совсем рядом, и Она не промахнулась. Потому что скоро почувствовала, как большая горячая пятерня легла на Ее коленку и сначала осторожно, а потом все сильнее и сильнее стала ее гладить и растирать. Ее разобрало, и Она, не сдержавшись, выгнулась и негромко застонала.

- Я вас побеспокоил, да? – пробасил Он, почувствовав неладное. – Извиняюсь, но у меня артрит, и если я долго сижу на одном месте, совсем не чувствую своих коленей.

- А вы попробуйте массировать от колена вверх, - придя в себя, посоветовала Она Ему. И слегка прикрыв глаза, замерла в ожидании продолжения нежданно свалившегося на нее эротического массажа.

- Для этого надо спуститься ниже, - вдруг прогудел Он (как Ему казалось, шепотом) Ей в ушко. – Ко мне. За мной, мадам!

- Есть! – по-военному четко ответила Она. И они, нетерпеливо работая локтями, пошли к выходу.

- Сработало! – удовлетворенно сказала Ее подруга мужу, провожая вновь образовавшуюся парочку ободряющим взглядом.

– Да уж,- согласился муж. - Значит, есть еще порох в пороховницах у Мишки-майора. А то: «Контуженный, контуженный!»…

https://vk.com/id229084479

Автор Марат_Валеев,


У Помазкова заболела теща. Ну, заболела и заболела, не раз уже такое было. Поохает, да встанет, да с новой силой начинает переедать плешь Помазкову. Но тут - не тут-то было. Теща явно собралась к тестю. Туда, откуда никто не возвращается.

Уже неделю не встает, молчит, ничего не ест, даже лекарства. В больницу отказалась переселяться. И Помазкова перестала гнобить, с чего обычно начинала день и заканчивала этим. Помазкову даже скучно стало. А тут еще жена – плачет около матери часами, опухла вся. Все забросила дома, на Помазкова ноль внимания. Все причитает: «Мама, встань, мама, не молчи, мама, как же мы без тебя!»

Главное: «Мы!». «Да уж как-нибудь прожили бы», - бурчал Помазков про себя и болезненно морщился. Всю душу вывернула жена Помазкову. Так причитала, что даже ему жалко стало тещу, мать ее. А что делать, как помочь – не знает.

И вот вчера он сел рядом с ней, решил хотя бы пообщаться.
- Болит? – спрашивает.
Теща молчит, в потолок смотрит. «Чего бы еще такого сказать?» - думает Помазков. И вспомнил.
- А Лизавету Петровну, с которой вы все время ругались, позавчера в больницу увезли. Съела чего-то.

Теща скосила на него глаза, но также молчит.

Автор Марат_Валеев,


Вечером одинокая пенсионерка Марья Ивановна возвращалась из магазина домой. Когда поднималась к себе, подвернула ногу, ойкнула от сильной боли и опустилась на площадку. Попыталась встать на ноги, но без посторонней помощи добраться до своей квартиры нечего было и думать.

— Эй, кто-нибудь! — негромко позвала Марья Ивановна.
Но никто ее не услышал. Или не хотел услышать.
— Лю-ю-ди, помогите! — уже смелее закричала женщина. Подъезд будто вымер.
— Караул, грабят! — истошно завопила Марья Ивановна. А в ответ — тишина.

И тут пенсионерка вспомнила услышанный однажды совет: если хочешь привлечь внимание соседей, кричи о пожаре.

— Горим! — заголосила Марья Ивановна. — Пожа-а-ар!

Этажом выше щелкнул замок, кто-то громко втянул носом воздух и сказал:

— Нигде ничего не горит! Придуряется кто-то, зараза.

Дверь захлопнулась. И Марья Ивановна снова осталась со своей бедой одна. Будь у нее мобильник, можно бы позвонить на скорую, но по рассеянности оставила его дома. Как же попасть к себе в квартиру? И тут Марью Ивановну осенило.

— Караул, насилуют! — завизжала она. Как по команде захлопали, застучали двери.
— Где, кого насилуют? — нетерпеливо загомонили голоса на площадке. — Не мешайте, я хочу снять на мобильник… Да убери ты свой толстый зад, я тоже хочу увидеть!
— А ну, ребята, взяли меня под руки и помогли добраться на третий этаж! — не теряя времени, скомандовала Марья Ивановна.
— Кидалово! — процедил лысый пузатый субъект, пряча приготовленный для съемки навороченный мобильник. — Бомжиха какая-то придуряется.
— Какая я тебе бомжиха? Я же здесь живу, в одиннадцатой квартире, — возмутилась Марья Ивановна. — И даже тебя знаю, ты — коммерсант Парголин из шестой. Еще всегда в обед приезжаешь с какой-то крашеной девицей. Вот немного на ту похожа, которая сейчас рядом с тобой. Только помоложе и покрасивше.
— Так, урод, это ты с кем приезжаешь домой на обед, пока я честно тружусь у себя в офисе? — задохнулась от возмущения жена лысого коммерсанта.
— Да ну, Ляля, не видишь — бабка не в себе, несет что попало, — заюлил Парголин.

Он склонился над Марьей Ивановной и прошипел: «А ну, срочно говори, что это не я! А то останешься здесь до утра». А для всех громко спросил:

— Какая, говоришь, у тебя квартира?

До утра оставаться на площадке Марье Ивановне не хотелось.

— Срочно говорю, что это не он! — торопливо заявила она в спину оскорбленно уходящей Ляли. И тут же оказалась на могучих руках Парголина, который бегом отнес не очень-то худенькую пенсионерку к дверям ее квартиры.
— Смотри, бабка, Ляля теперь от тебя так просто не отстанет, — сказал он, отдуваясь, Марье Ивановне перед ее квартирой. — Будет допытываться, что ты видела, так стой на своем, что видела не меня.
— А кого? — лукаво спросила Марья Ивановна, млея в забытых мужских объятиях.
— Вообще скажи, что это в соседний подъезд кто-то приезжает. Поняла?
— Да поняла, поняла, шалунишка ты этакий, — сказала Марья Ивановна, отпирая свою квартиру прямо на руках блудливого коммерсанта. — Заноси, а там разберемся, чего и за сколько мне надо будет говорить твоей жене!

https://vk.com/id229084479

Автор Марат_Валеев,

По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Г. Шпаликов

1.
И вот Егор снова в родной деревне. Уехал он отсюда лет сорок назад и навещал родные
пенаты изредка, ну раз в пять-шесть лет, может быть. И с болью в сердце замечал, что
сельцо его все дряхлеет, рушится. Населения от прежнего осталась половина, не больше.
Из одноклассников здесь не было уже никого. Пацаны большей частью, увы, уже
поумирали, а девчонки, естественно, давно превратились в семейных матрон и даже стали
бабушками. И тоже жили кто где, но только не в родной деревне.

Егор неспешно шел по знакомым улицам, по которым когда-то бегал босиком, степенно
здоровался с теми односельчанами, кого узнавал и доброжелательно кивал на приветствия
тех, кто узнавал его.

А вот и старый, бревенчатый дом с резными, полинявшими, но все еще голубыми
наличниками, при виде которого вновь так знакомо всколыхнулось уже немолодое сердце
Егора. Когда был пацаном, обычно старался с независимым видом пройтись или
проехаться на велосипеде мимо этого дома. Но глаза его при этом всегда предательски
скашивались на чисто вымытые окна, за которым виднелись цветы в горшках, а сердце
екало: а вдруг Она смотрит?..

Она – это его одноклассница Верочка Лапина, первая красавица в их сельской
восьмилетке. Ее Егор любил с первого класса. Он-то любил, но она и не догадывалась или
делала вид, что не догадывалась, о чувствах Егора. Да и мудрено ли – за ней приударяли
все мальчишки не только из его, но и из соседних классов, такой она была хорошенькой: с
волнистыми каштановыми волосами, большими карими глазами, опушенными длинными
ресницами, с матовыми щечками и алыми, капризными губками. И еще с маленькими,
аккуратными ножками, которые с каждым годом становились все длиннее и стройнее.

Верочка понимала, что красива и имеет власть над мальчишками, и потому ее
хорошенькое личико всегда имело слегка надменный вид, который, впрочем, нисколько
не портил ее, а наоборот – еще больше притягивал к себе взоры пацанов.

Многие из них всяческим образом пытались добиться внимания Верочки, но безуспешно
– ее интересовали только учеба (Верочка, как и полагается красавице, была еще и
отличницей) и подруги.

И даже когда уже закончили восьмилетку, на выпускном вечере, накануне расставания,
Верочка никого из воздыхавших по ней и заметно повзрослевших мальчишек отдельно
своим вниманием так и не наделила. Она с равнодушным видом станцевала с каждым, кто
ее приглашал, в том числе и с Егором.

Даже рассвет встречать на берег реки не пошла, а отправилась спать домой пораньше,
отказавшись от услуг всех провожатых. Да и был он у неё – мама, которая, в отличие от
многих других родителей, оставалась до самого конца выпускного вечера рядом с
дочерью-красавицей.

Егор тогда уже дома обнаружил, что его правая ладонь, в которой он во время танца
трепетно держал хрупкую кисть Верочки и боялся встретиться с ней глазами, тонко и
нежно пахнет духами. И он не мыл эту руку еще два дня после выпускного, время от
времени принюхиваясь к ней и с закрытыми глазами представляя невозможное – как он в
облаке аромата этих взрослых женских духов прижимает Верочку за тонкую талию к себе
и страстно целует ее в капризно изломанные губы…

Автор Марат_Валеев,

С автовокзала областного центра Егор сразу поспешил в среднюю школу №7, в которой
доучивался после своей деревенской восьмилетки. Тем более что идти-то до нее нужно
было всего пару кварталов. Рядом со школой, всего в сотне метров, жила и его тетка
Варвара Петровна, у которой Егорквартировал эти два года, что учился здесь. И вот
прошло уже десять лет после того как их дружный одиннадцатый «б» после шумного
выпускного вечера разбрелся кто куда.

Егор окончил зооветеринарный техникум и вернулся ветврачом в свою родную Быковку.
Работа ему нашлась тут же – бывший директор совхоза Петр Иванович Махонький на
руинах хозяйства умудрился каким-то образом создать свиноводческий кооператив, куда
и пригласил Егора в качестве ветврача. Егор хорошо справлялся со своей работой: лечил и
прививал от всяческих скотских хворей свиноматок и получаемый от них приплод,
проводил всякие другие плановые ветеринарные мероприятия. Он женился на соседской
дочери Ирине, работавшей секретарем в конторе, поухаживав за ней пару месяцев, и ему
дали квартиру от сельхозкооператива в доме на двух хозяев. Егор обзавелся детьми и
собственным хозяйством, без которого жизнь на селе просто немыслима. И жизнь потекла
своим чередом, в которой практически все время было занято работой на кооператив,
хлопотами на собственном подворье, воспитанием двоих сыновей.

Бывших своих одноклассников он практически не видел, потому как почти безвылазно
жил у себя в Быковке. Правда, когда бывал в городе по делам, пару раз заходил в школу,
где и оставил бессменной директрисе Варваре Васильевне свои координаты (да они у него
и не менялись, если не считать трех лет учебы в техникуме). По ним-то она и нашла Егора
и известила о затевающейся встрече их выпуска, на организацию которой он оставил
пару-тройку тысяч рублей, а теперь вот и сам пожаловал. К тетке Егор решил зайти уже
после вечера – заночевать-то все равно где-то придется. Он и так уже опаздывал – на
часах было за шесть вечера, когда он подошел к знакомому двухэтажному зданию,
обсаженному по периметру кудрявыми липами и разлапистыми тополями. И, похоже,
опоздал он не один – к воротам школы подкатила крутая черная иномарка в
сопровождении другой, поскромнее, но тоже черной.

Во двор школы машины заезжать не стали. Из первой вылез высокий и знакомо
сутулящийся мужчина. Так втягивал голову в плечи только Вовка Боковиков,
стесняющийся своего роста. За прошедшие десять лет он, конечно, изменился, но не так
кардинально, чтобы его было не узнать. Ну и одет был… как бы это сказать, изысканно,
что ли. Да и сутулился он уже куда меньше обычного. И ладно сидящий на нем костюм, и
благородно отсвечивающие туфли были неброские, но чувствовалось, что стоили немалых
денег. Да и дорогая машина подтверждала статус Вовки как явно небедного человека.
- Вован, привет! – кинулся к нему в искреннем порыве с объятиями Егор. И не успел
опомниться, как оказался с вывернутыми назад руками лицом на капоте машине.

Автор Марат_Валеев,


А в прежние времена – ну, лет так с сорок-пятьдесят назад, - в эту пору у меня дома в Пятерыжске завершались последние приготовления к началу сенокоса на лугах. Большая вода к тому времени уже уходила, напоенная Иртышом пойма подсыхала и буквально вся покрывалась ярко- зеленым ковром – так бурно шло в рост луговое разнотравье.

Травозаготовителям надо было за несколько летних недель обкосить всю эту обширную площадь – от угодья Чипишки до Рощи, - собрать скошенные травы в валки, дать немного подсохнуть, потом уже закопнить и оставить досыхать до «кондиции», когда все еще остро пахнущее разными травами и луговыми цветами сено уже можно будет вывозить с лугов к месту зимнего хранения. То есть на сеновал, где травяной урожай выкладывается с помощью стогометателей и опытных раскладчиков в гигантские скирды.

Сено тогда скашивали прицепными сенокосилками, на каждой было, по-моему, по одному двухметровому полотну, а прицепляли к трактору штуки три-четыре косилки, и получался, таким образом, широкозахватный агрегат, сразу выкашивающий метров шесть-восемь луговины. За рычагами трактора был обычный механизатор, а вот сенокосилками управляли пацаны! Начиная где-то с шестого или даже пятого класса, нам разрешали работать, под строгим присмотром взрослых наставников, в кормозаготовительной бригаде. И мы, мальчишки, всей душой стремились попасть на эту работу.

А ведь к тому времени начинались каникулы и, казалось бы, чего уж лучше, чем предаваться активному отдыху на живописной природе: на рыбалке, на водных процедурах на озере или на Иртыше. Но нет, нам хотелось поработать! И, скорее всего, по двум важнейшим причинам. Работа эта была уже фактически взрослая, и мы расценивали наш допуск в сенокосную бригаду как некое начало взрослой уже, самостоятельной жизни.

И второе – всем хотелось заработать. Понятно, что зарплату нашу в конторе за нас получали наши родители. Но они уже не могли отказать нам в выделении определенных, честно заработанных нами, сумм на приобретение каких-то заранее спланированных покупок. Может, это были коньки. Может, велосипеды, спиннинги. Неважно, что – важно, что на заработанные тобой деньги!

И те мальчишки, кому свезло работать на сенокосилках, сами их ремонтировали и готовили к покосу у территории склада. Помню, какие важные были Генка Шаламов, Колька Кутышев, Сашка Карпенко, звякающие гаечными ключами у своих косилок. На них, кстати, не каждому разрешали садиться: там нужна была определенная сноровка и сила, чтобы вовремя ручным рычагом поднять и опустить брус с полотном косы, не слететь с жесткого железного сиденья во время косьбы.

Мне сначала доверили работу… помощника повара. Я ездил на телеге в Рощу за хворостом для кухни, рубил этот хворост, подносил воду из Иртыша (стан обычно располагался на берегу реки). Из поварих помню тетю Нину Коробову, тетю Олю Таскаеву, очень добрых и веселых женщин.

А какая была красота вокруг полевого стана! Везде кудрявые заросли тальника, по зеленому ковру луга то там, тот тут ползает техника – пыхающие дымком из выхлопных труб трактора с сенокосилками в прицепе и перекликающимися на них мальчишками, с граблями, пресс-подборщиками, «кораблями» копнителей.

А рядом плещется уже хорошо прогревшийся Иртыш, иногда по нему с гулом пролетает «Ракета» или проползает буксир с баржей в прицепе, и пассажиры и речники с любопытством смотрят на оживленнейшую работу на лугу. А какой запах скошенных и начинающих подвяливаться под жарким солнцем луговых трав стоял все это время в воздухе! Эти ароматы трав доплывали даже до села, и были они лучше всяких одеколонов и духов!

На следующий год и мне тоже доверили сесть на грабли. Работали мы в паре с трактористом Петей Ледовским (сыном Героя Советского Союза). Грабли были с захватом, если я не забыл, метров в шесть. И тут главное было приноровиться выкладывать валок ровной ниточкой, а не ломаной линией, иначе потом проблемы будут у пресс-подборщика – не вилять же ему по твоему кривому валку! Ничего, научился справляться, даже когда трактор шел почти по берегу озера или курьи.