Невероятная повесть о философе и обольстительнице

В ослепительном сиянии двора Александра Великого, где эхо побед смешивалось с шепотом интриг, а тень завоевателя простиралась до краев известного мира, нашлось место не только державным заботам, но и делам сердечным. Среди плеяды красавиц, озарявших досуг македонского царя, одна звезда сияла особенно ярко – куртизанка Филлис (в иных версиях – Кампаспа). Легенда утверждает, что ее чары оплели молодого монарха столь крепко, а влияние на его решения стало так ощутимо, что это не укрылось от проницательного взора Аристотеля, великого стагирита, наставника юного Александра.

Философ, чей гений охватывал вселенную от логических построений до тонкостей политики, усмотрел в этом пылком увлечении не просто мимолетную слабость, но потенциальную червоточину, способную омрачить ясность царственного разума и поставить под угрозу благополучие империи. Движимый, как гласит предание, отеческой заботой о своем венценосном воспитаннике, Аристотель решился на деликатное вмешательство. Он обратился напрямую к Филлис, полагаясь на силу слова и незыблемость своего авторитета. Его речь, надо полагать, была соткана из безупречных силлогизмов и веских сентенций, призывающих обольстительницу ослабить свои любовные сети, позволить Александру вновь обрести полноту внимания к государственным делам, не растрачивая энергию на утехи, способные затуманить суждения правителя. Возможно, он взывал к ее рассудительности, напоминая о преходящей природе власти и мимолетности царских милостей.

Однако Филлис, какой ее рисует легенда, оказалась дамой не только неотразимой, но и обладающей дерзким нравом, не склонной пасовать перед авторитетами. В ответ на увещевания мудреца она, говорят, рассыпалась серебристым смехом. Сама мысль, что этот почтенный старец пытается указывать ей, властительнице сердца самого Александра, показалась ей верхом забавной нелепости. И все же, она не отвергла его просьбу категорически. Вместо этого прозвучало условие – столь же неожиданное, сколь и вызывающее. Она согласится умерить свой пыл и дать царю больше свободы, но лишь при одном условии: если сам Аристотель, столп мудрости, позволит ей… прокатиться на нем верхом, как на игривом скакуне.