Около 14.00, вокзал одной из промежуточных станций на указанном маршруте. Жду электричку на Москву. Холод адский, 5 апреля идет снег (кто тут зимы мало видел? Уж точно не я...), приходится зайти в здание вокзала.
Картина меня сначала выбесила, потом немало позабавила. Помимо кассира, в не очень светлом зале ожидания сидят два парня лет 25-27, в лом пьяные, при них бутылка водки. Один, бритый наголо, рассуждает об арийской расе и о ее превосходстве, будто репетитор при школяре. Другой, длинноволосый, невразумительно поддакивает, на что первый заявляет: Ээ, вот ты счас, такой пьяный, натурально позор арийской расы, правда? Правда!
Слушать это все не хочется, посему из зала выхожу, но, померзнув минут 10, возвращаюсь в зал ожидания.
Народу поприбавилось, а товарищи странники, поджидающие паровоза на Владимир, никуда не делись. Только бритоголовый вслух, с выражением и явной любовью, читает Кропоткина, точнее - предисловие к здоровенному фолианту идеолога русского анархизма. Длинноволосый спит, похрапывает. Бритый время от времени вежливо интересуется, не мешает ли пассажирам, на что те кивают: читай, мол, читай, так-то лучше. Попутно товарищ рассуждает о том, что за один внешний вид в Воронеже их бы прямо с вокзала проводили бы в отделение, а тут - хоть бы что. Хвалит город и горожан.
У вокзала народ смотрит расписание электричек, причем что-то необыкновенно милое в том, что читает одна из впереди стоящих женщин вслух, словно по просьбе прочих... Перед глазами встает родной Пензенский край, где в Колышлее или Сердобске все устроено также, разве что выговор медленнее и менее приглушен...
Подошел поезд, сели, едем. Обычная электричка, с бесчисленными продавцами всего на свете, самодеятельными музыкантами (порой неплохими), попрошайками, сквозняками...
От дрёмы пробуждает крик в тамбуре, в вагон влетают несколько потрепанных таджиков, за ними кто-то гонется, мужчины зовут на помощь. Их выталкивают из вагона, поезд закрывает двери, отправляется.
Где-то возле Купавны народу становится больше, вот в вагоне уже стоят - и снова крик. Вбегает здоровенный парень, с виду азиат, с разбитым лицом, кричит: Помогите! , пытается спрятаться между пасссажирами. Те врассыпную - да и куда спрячешься в почти битком набитой электричке? Открывается дверь, заходят человек 15, подростки да чуть постарше. С закрытыми лицами, кто-то в балахонах и шарфах Спартака , а кто-то в обычных клетчатых кашемировых, которые на любом развале нипочем... Подростки кричат вещи совсем не футбольные, о необходимости резни. Молодой гастарбайтер ростом под два метра с криком напролом лезет через молодчиков, влетает в наше, последнее, отделение и на корточки садится и окна. Я пытаюсь возбухнуть по поводу того, что парень, усевшийся мне на ноги, мягко говоря, тяжелый, но тут только замечаю придурков без лиц. Вовремя сориентировавшаяся тетка шикает мне и загораживает проход к окну. Азиат рыдает, парня трясет. Пассажиры робко шелестят что-то осуждающее молодчикам, дескать, распустились, ехать не дают. Молодчики уходят. Парень еще долго сидит, сжавшись, у ног тетки и немного более счастливого пацана такой же почти внешности, который имеет российское гражданство и русскую мать на скамье напротив.
Приехали, Москва-Курская. Дыра в заборе, куда сигают безбилетники, на этот раз не нужна - понимающий все на свете дворник сам открыл ворота...
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа -
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.
(с.)Фёдор Иванович Тютчев, 13 августа 1855 г.
ЧТО изменилось? Прибавилось рабовладение.