Но сколько б пятниц не было в неделе,
где б не пересекались параллели –
когда из всех примет всего одна
пророчит счастье – битая посуда,
резонно полагая, что отсюда
спасение тем лучше, чем скорей,
душа, поймав за хвост попутный ветер,
холодного прощанья не заметит
последнего из многих октябрей.
Ксения Хохлова
Обстоятельства размеренной, устоявшейся семейной жизни тридцатипятилетнего Виктора Тарханова который год подряд диктовали особые условия романтических встреч с Дашенькой, дружба с которой давно и прочно переросла в откровенные интимные отношения.
Встречались изобретательные любовники в поездах дальнего следования.
Билеты заказывали заранее в обе стороны. Туда – на ранний утренний рейс, обратно выезжали после обеда, чтобы вечером, к приезду семей от стариков, быть дома, успев нейтрализовать азартное воодушевление, многократно усиленное страхом разоблачения, и пряные ароматы запретной любви.
Сценарии поездок, и отказа сопровождать семьи, тщательно продумывали.
Четыре-пять часов в отдельном купе туда, каждый раз в ином направлении, чтобы разнообразить букет впечатлений от пикантного во всех отношениях приключения; неспешная прогулка по памятным местам, шикарный обед в ресторане города прибытия, и посадка на обратный рейс.
Дома старательно смывали с себя следы интимного соприкосновения, до новой встречи успевали надеть личину семейного благополучия, лёгкой сентиментальной влюблённости в детей и супругов, вжиться в роль ревностных хранителей семейного очага.
Свидания эти случались довольно редко, но регулярно.
Любовники за время разлуки (виделись часто, так как жили по соседству, дружили семьями, но старательно напускали на себя сдержанное равнодушие, чтобы не разрушить тайну встреч) успевали нагулять непомерный интимный аппетит.
Желания и сил бесконечно сливаться в экстазе под мерный стук колёс, невольно диктующий ритм единения, хватало с лихвой на всю обратную дорогу, а послевкусия, способствующего пылкости романтического воображения, до следующей увлекательной новеллы, условия для которой должны были сформироваться и вызреть, дабы не вызвать у супругов подозрений.
Удивительным было то, что Виктор никак не мог привыкнуть к неловкому девичьему смущению Даши, несмотря на солидный семейный стаж обоих, а она немедленно впадала в сладкую восторженную эйфорию, стоило лишь посмотреть другу в глаза.
Трепетная робость подруги буквально за секунды воспламеняла его страсть, а она начинала мощно фонтанировать эмоциями и соками под напором воспалённой впечатлительности.
Виктор обожал интимный запах своей девочки (право на ласки с которой, не без основания считал законным), без примеси парфюмерии и косметики, сходил с ума от тонкой прозрачности кожи, сквозь которую видна была ускоренная пульсация насыщенной гормонами счастья крови.
Женщина была осведомлена об этой его слабости, потому в экзотический рейс отправлялась абсолютно естественной, что не совсем привычно: муж любил насыщенные цветочные ароматы и яркие краски, чему она предпочитала безоговорочно подчиняться.
Флиртовать, насыщать пространство общения витаминами страсти, любовники начинали с телефонных звонков.
На стеклянных листах расплывается почерк
Неразборчивых, мутных потёков дождя...
И стирается свет чёрным ластиком ночи,
Шанс исправить ошибки бесстыже крадя.
В дневнике наших чувств "неуд" кляксою жирной,
Разбазарена ценность, упала цена...
И бегущей строкой приговор: "Не свершилось." -
Разве вычерпнешь дождь, не имеющий дна?..
Ариша Сергеева
Вероника, женщина довольно интересная внешне: фигуристая, выпуклая донельзя, с прямой спиной, лебединой шеей, на удивление стройными ногами и глазами лани, жила с мужем в коммунальной квартире, где кроме их семьи было ещё четыре комнаты. Две из них занимали семьи пенсионеров, одна по большей части пустовала, потому что там проживала семья геологов, которые в собственные стены наведывались не часто.
В последней комнате жил убеждённый, непонятно по какой причине, холостяк, Егорка Скобелев, с которым Ника была знакома с раннего детства. И он, и она, родились в этой не очень уютной по причине обветшалости, коммуналке.
Скобелев был на два года старше, но по ряду причин, так сложились обстоятельства, в детский сад они ходили в одну группу. Вполне естественно, раз уж они проводили вместе практически всё время, их общение можно было с полным на то основанием назвать дружбой.
Не стану подробно пересказывать детские и юношеские годы. В то время в их жизни было много интересного, но рассказ совсем не о тех счастливых временах. Хотя, о нескольких эпизодах всё же стоит упомянуть.
Егорка был парнем разбитным, всю дорогу верховодил местными мальчишками. Именно поэтому, когда пришло время влюбляться, он отдалился от Ники: мальчишки могли засмеять, а это подрыв репутации.
Вместо соли дождинку грусти,
Клок бедовой дурман-травы,
Можжевеловый пряный кустик,
Горсть безоблачной синевы,
Гущину озорного града,
Запеченную в неба плюш,
Плюс задумчивость листопада
Под ледовою гладью луж,
Подъядрить огоньком валежным,
Настругать звездопада хмель
И тебе с поцелуем нежным
Это утро подать в постель…
Александр Кунин
Геннадий спешил домой: гнал по пустынной ночной трассе, подпевая группе “Наутилус Помпилиус”, – я хочу быть с тобой… я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, и я буду с тобой.
Музыка была фоном для размышлений. Он не вдумывался, о чём в ней поётся, потому, что в жизни, в его жизни, было кое-что гораздо более важное. Геннадий определённо хотел быть и именно с ней, вот уже почти восемнадцать лет грезил этим.
Неизменно, днём и ночью его мысли согревал один единственный родной до боли необъяснимо притягательный женский образ, воплощённый в облике жены.
Он был довольно стеснителен и застенчив в общении, что не характерно для поведения мужчины. Слово “люблю” постоянно вводило Геннадия в краску. Когда жена, дурачась, приставала к нему с просьбой озвучить свои чувства, облечь их в словесные кружева, он впадал в ступор.
Сомневаться в его привязанности и обожании не было повода, однако, любимая с видимым удовольствием вызывала у него смущение. Ей нравилось убеждаться в наличии слабости у этого сильного мужчины.
Фары выдёргивали из стены черноты очередной огрызок шоссе. Навстречу пролетали, заглушая на мгновение музыку, машины, о которых тут же забываешь, потому, что кроме них есть, о чём помнить.
Три дня Гена был в командировке, три долгих дня не видел свою Ларису – милую, любимую до колик в животе и судорог в мозгах женщину, жену и мать подросшей шестнадцатилетней Машеньки.
Мужчина соскучился, в том числе по тактильным ощущениям и чарующему букету интимных запахов, от которых буквально сходил с ума. Ни одна женщина на свете не могла его возбудить, пусть даже изысканным флиртом или наготой молодого упругого тела, сильнее, чем супруга.
Именно по запаху он некогда и определил, что Лариса – именно та женщина, которую можно и нужно любить. Некоторые ведутся в личном выборе на внешний вид, очаровываются рассеянным или томным взглядом, острым умом, освежающим обаянием молодости, а Генка поплыл, ощутив исходящей от незнакомки пьянящий дурман, вскруживший голову, пленивший в одно единственное мгновение – сразу и навсегда.
“Я хочу быть с тобой! Хочу, хочу, хочу!”
Последний кофе… и точка.
Сегодня он горше хины…
в него б коньяку чуточек,
а лучше – щепоть стрихнина.
Елена Зимовец
С некоторых пор в скромную, необыкновенно застенчивую Зойку вселилось нечто, о чём она смутно догадывалась, но даже себе не смела признаться. В её, несформированное ещё девичье сознание просочилось нечто невообразимое, о чём девушка помышлять не смела, а тело и вовсе сошло с ума.
Теперь ей захотелось такого, отчего хочется визжать. Страшно подумать, до чего Зойке становилось хорошо, когда она принимала бессовестные, вызывающе непристойные позы, когда дрожала, дотрагиваясь до того, о чём вообще стыдно говорить и думать, чувствуя до безобразия сладкое возбуждение.
От прикосновений и поглаживаний собственного тела, но с мыслями о нём, девушку бросало, попеременно, то в жар, то в холод. Голову заполнял густой вращающийся туман, предвкушением сладкого блаженства сводило живот и бёдра, в низ живота стремительно проникала горячая волна, разжигающая ненасытную чувственность.
Указательный пальчик (прикасаться к кнопочке вызова блаженства было ужасно стыдно), скользил по кромке трепещущей раковины, нащупывал заветную жемчужину и застывал, чувствуя, как из-под неё сочится густой сироп.
Дыхание, пульс, сознание – всё разом выходило из-под контроля, где-то в глубине рождалось ощущение чуда, которое росло, росло и вдруг рассыпалось яркими всполохами, заставляя стонать, выгибаться и вибрировать.
Потом в воздухе надолго зависала непонятная тишина, все до единой мысли высасывал вакуум. По телу разливалась невыносимо приятная лень, ужасно хотелось пить, съесть конфетку, ещё лучше целую плитку шоколада.
На этой мысли Зойку накрывала сонливость. Она закрывала глаза и включала непослушное отчего-то воображение, которое нехотя ткало почти бесформенный образ того, кто должен был присниться.
А сейчас девушка танцевала, выплёскивая наружу избыток энергии, помогая себе голосом, – ля-ля-ля, ляля-ляля-а-а-а, я влюби-и-и-и-и-лась, – с чувством, в переменнойтональности, от драматически хохочущего утверждения, до лирически нежного признания себе, со слезой в голосе, используя при этом разные музыкальные размеры.
С нескрываемым наслаждением вокалировала перед зеркалом в полный рост нагая до непристойности Зойка, стройная восемнадцатилетняя хохотушка, внимательно разглядывая себя со всех сторон, – ляляляля, ха-ха, он мой, а прочее неважно!!!
Число восклицательных знаков в данной ситуации не имело значения: она была беззаботна, весела и бесконечно счастлива.
Девушка с нескрываемым восхищением смотрела на худющие, но стройные ножки, на малюсенькую, не больше недозрелых яблочек, тугую грудь, до которой невозможно было дотронуться, чтобы не ойкнуть – настолько было приятно осознавать себя не просто влюблённой девчонкой, а почти женщиной, настоящей женщиной, которую любят.
– Ой, мамочки, – сладко представляла Зоя как Лёнька с головой залезает под блузку. Выше, ещё выше. Здесь. О-о-ой, кажется опять!
О том, что происходило дальше, Зойка не поведала бы даже под пыткой. Это были ощущения на грани.
Даже рядом с Лёшей, самым первым в её жизни мужчиной, она ещё ни разу не была настолько счастливой и раскованной.
На самом деле ничего между ними такого пока не было. Воображаемая любовь, но такая страстная. Он ловко держал её за талию, шептал на ушко удивительные слова, щёкотно дул на лицо и шею, целовал.
У всех бывают слабости минуты,
такого разочарованья час,
когда душа в нас леденеет будто,
и память счастья
покидает нас.
Вероника Тушнова
– Мы такие разные, Милька, но такие родные, – с восторгом шептал Степан Кулешов на ушко любимой, чувственно прижимая к себе. Её, почти жену, на маленькой кухноньке собственной квартиры на окраине областного города, оставленной по завещанию папиной мамой.
Друзья, влюблённые, партнёры, сожители, жених и невеста. Любой из этих эпитетов описывает их отношения лишь частично.
Эти молодые люди, по сути – единое целое. Именно поэтому они здесь, в этой квартирке, которую старость бабушки превратила в развалины.
Для влюблённых же эта жилплощадь – истинный рай, где они счастливы, где всё-всё-всё решают сами, где начинается абсолютно новая жизнь, где им двоим можно всё. Даже то, чего нельзя.
– Ты мне дороже отца, дороже мамки. Как же я люблю тебя, милая моя Люсенька! Как же мне хо-ро-шо с тобой!
Эти двое любят друг друга чисто и искренне.
Иначе они не умеют.
Новая жизнь: волнительная, соблазнительно притягательная, чарующе таинственная, непредсказуемая, обещающая столько сладкого, пикантного и манящего, что дух захватывает.
Однако увлекательные приключения и романтические авантюры пришлось отложить до более благоприятных времён, ограничив новшества смелыми экспериментами в постели, короткими свиданиями вечерами и общением в выходные дни.
Нужно было настраивать быт, оплачивать расходы, искать себя и профессию, чтопохищало у возможности плодотворно общаться уйму времени.
Ребята ужасно уставали, но старались: карабкались, осваивали новые возможности, взрослели.
Вот только любовь… с ней что-то стало не так.
Влечение, восхищение близостью, осталось, а обожание слегка, пока не совсем, померкло.
Людмила стала замечать, что кроме Стёпки есть и другие привлекательные мужчины, гораздо интереснее, умнее и главное удачливее.
Пока Люся только подмечала, невольно, мимоходом, несоответствия ожиданий от совместной жизни и собственных желаний.
Бриллиантовая пыль с безграничных возможностей большого города, с того, чего хотелось на самом деле и что давалось в реальности, осыпалась потихоньку, поселяя неясные пока, но вполне определённого свойства мысли: а вот если бы…
Когда влюблённые покидали родительский кров, Стёпка был очарован не только девичьей привлекательностью и взаимными чувствами подружки: девушка отличалась нежностью, скромностью, мягкостью характера, обезоруживающей преданностью.
Он гордился Милькой, боготворил её.
Не удивительно, Степан вкалывал на двух работах одновременно, заочно учился, баловал любимую, если представлялась такая возможность.
Денег, увы, на всё не хватало.
Милька же резонно решила, что от работы не богатеют, а горбатеют, посему для начала пошла на курсы визажистов.
Профессия обещала, пусть и с чёрного хода, сближение с таинственным миром гламура и богатых клиентов.
Неторопливо... пробуешь на вкус
Тугую мякоть лопнувших черешен...
Взрывая пыткой…
Нестерпимо грешен
Твоей любви томительный искус...
Тобой полна...
Сорвался в вечность крик,
Рассыпавшись мозаикой желаний...
Жива тобой... на выдохе признаний...
И новым чувством... полнится... родник...
Оленька Лазарева
Каждый, кто хотя бы однажды задумался не просто о бренности бытия, а о том, что жизнь, точнее, судьба, это одна большая ошибка, что всё происходящее, и уже случившееся, результат нелепых случайностей, которым нет числа, пытался найти виновника собственной личной трагедии.
Инга Валентиновна знала точно имя злодея, превратившего её жизнь в подобие ада. Это был муж,
Кирилл Сулакшин, в которого женщина много лет была влюблена без памяти. От него Инга родила двух детей – сына, которому исполнилось четырнадцать лет, и лапочку дочку, совсем ещё малютку.
Трагедия, точнее, жёсткий поворот в судьбе, случился два года назад, когда супруг неожиданно поднялся на предпринимательский Олимп, став генеральным директором филиала быстро развивающейся компании.
Инга восприняла внезапное повышение профессионального статуса супруга как невероятное везение, как щедрый подарок благосклонной, дружественной к её семье судьбы.
Колесо фортуны завертелось интенсивнее, веселее. Жизнь стала ярче, в семье появились деньги, которых теперь хватало не только на жизнь, но и на воплощение фантазий, которым, казалось, нет числа.
Женщина мечтала о счастливом будущем, строила долгосрочные перспективные планы. Ей мерещились грандиозные семейные преобразования: большой дом с цветниками и садом, путешествия в экзотические страны, сказочные возможности для развития детей.
Однако волшебной сказки не случилось. Вместе с должностью и статусом Кирилл приобрёл помощницу, секретаря референта, юную даму с модельной внешностью, которая довольно странно сформулировала суть служебных обязанностей.
Девица с лёгкостью необыкновенной включила в регламент стандартов и требований не только ведение делопроизводства, но и заботу о здоровье шефа, которое ввиду серьёзного психического напряжения требовало систематической разрядки, в том числе интимной, о чём без излишнего стеснения, сухим языком делового общения сообщила работодателю.
Кирилл Егорович поначалу смутился, чтобы не выдать внезапно вспыхнувшего волнения сделал вид, что не расслышал.
Предложения восстановить работоспособность определёнными релаксационными приёмами, довольно откровенными, включающими расслабляющий массаж с некоторой, не определённой словами степенью близости, повторились при неблагоприятном стечении обстоятельств, когда напряжённый ритм принятия решений переходил некую незримую грань.
Вероника Игоревна чутко улавливала настроение шефа, который при возникновении масштабных производственных кризисов терялся, менялся в лице.
Девушка подходила к нему сзади, лёгкими, но уверенными движениями массировала зажатые стрессом мышцы шеи и плеч. Запах молодого тела, многократно усиленный дорогими духами нездешнего происхождения, приятно кружил голову, давал пищу воображению, которое, не стесняясь, дразнило едва не срывающееся в пике возбуждение.
На прежней должности психика не испытывала подобных перегрузок. Решение и координация проблемных вопросов требовала постоянного напряжения. Вероника стала для него палочкой выручалочкой.
Как произошло первое сближение, он не помнил, был перевозбуждён, сначала исключительной сложностью задачи, которая требовала немедленной реализации, а следом хмельным дурманом, который позволил забыться в объятиях помощницы.
Повод был так себе, при желании можно было остановиться, но необузданное влечение, имевшее мощный кумулятивный эффект, накопленный за несколько месяцев тесного общения, отключило мозг.
Кирилл Егорович с лёгкостью необыкновенной пошёл на поводу у инстинкта охотника, который сдерживал довольно долго, и не пожалел.
Вероника была бесподобна.
Автор - творческая личность. Он пишет и прозу и стихи. НО, у него появилось еще одно увлечение: ""Всё началось с картинок, которые я научился генерировать в нейросети. Увлёкся. На самом деле, процесс увлекательный. Тем временем нейросети развивались в разных направлениях. Пробую много чего. Получается не всегда, и не везде.
Новое увлечение - озвучивание стихотворных произведений . Теперь сгенерированные песни выкладываю на YouTube. Канал называется "Песни для душевного голоса"
Ссылка на канал: https://www.youtube.com/channel/UCXcqfAVWz6p8vLnrIkujR4w
СТИХИ АВТОРА, музыка в соавторстве с нейросетью))))
1) В объятиях чарующих гармоний
На улице - то дождь, то снег и вьюга,
Смотрю в окно, любуюсь на берёзы.
Мы так давно не видели друг друга,
Что зимний вечер вызывает грёзы.
Инъекция иллюзий внутривенно,
Воспоминаний сладкая пилюля,
Итог – я раб волнующего плена,
Где ты и я в том трепетном июле.
Ты – дивный мир, которым я дышу,
Где вдох и выдох наполняю светом.
Я образ твой внутри души ношу,
Пусть даже непорочно, без ответа.
Вкус поцелуя – сладкий, земляничный,
Пейзаж из разнотравья, гомон пташек.
Всё, кроме губ, казалось мне вторичным.
Лишь ты… в венке из полевых ромашек.
Сердечных ритмов гулкий метроном
Раскачивал эфирное пространство.
Реальный день казался вещим сном,
Где мы кружили в ритуальном танце…
Ты – дивный мир, которым я дышу,
Где вдох и выдох наполняю светом.
Я образ твой внутри души ношу,
Пусть даже непорочно, без ответа.
В объятиях чарующих гармоний,
В мгновеньях первозданной тишины,
Раздался резко зуммер телефонный.
О, Мирозданье, чудо, это ты!
Тот дивный мир, которым я дышу,
Где вдох и выдох наполняю светом.
Я образ твой внутри души ношу,
Пусть даже непорочно, без ответа.
удивляясь неистовой страсти двуногих растений,
что пришли в этот лес – и расстаться почти не смогли.
Ты, забудешь, любимый. И только останутся тени.
Две счастливые тени – у самого края земли.
Наталья Крофтс
Удивительный был год, неповторимый на сюрпризы и подарки.
Я воспринимал происходящие одно за другим замечательные события как праздник, ассоциируя их почему-то с началом взрослой жизни.
Какая глупость – считать, что семнадцать лет, это начало самостоятельности. Хотя, в деталях моя жизнь значительно изменилась.
На школьном выпускном балу я впервые танцевал с девушкой, голова которой покоилась на моём плече. Это была прехорошенькая смуглая глазастая малышка с каштановыми волосами, Верочка Сметанина, в сторону которой я целый год даже глядеть стеснялся, настолько сильно она меня смущала.
Руки мои едва дотрагивались до её крошечной талии, но этого прикосновения было достаточно, чтобы свести с ума.
Пунцовые щёки и дрожь в мышцах были свидетелями тому, что я чувствовал. Это было не просто чудо – колдовство, магия.
Музыка закончилась, а мы всё топтались, не в силах разорвать магнетизм единения.
Возможно, это были лишь мои ощущения, не знаю.
Верочка щекотала мою щёку и ухо кудряшками, отчего по всему телу разливалась блаженная истома и сладостный трепет.
Мы молчали.
Я был беспредельно счастлив.
Кажется, это был самый короткий вечер в моей жизни.
Проводить Верочку мне не удалось – за ней к полуночи пришёл папа. Он смерил меня странным взглядом, взял девушку за руку и увёл.
Больше мы с ней не виделись. Видимо линия её судьбы была заранее распланирована строгим родителем на годы вперёд.
Верочкин взгляд, сладостное ощущение причастности к тайне, волшебная сила, исходящая от прикосновений навсегда отпечатались в моей памяти как начало начал.
Я страдал, писал запоем стихи, неожиданно влюбился в одиночество, страстно желая лишь одного – встретиться с Верочкой, объясниться.
Я не поехал поступать в институт, хотя до этого момента жил мечтой о профессии биолога и путешественника. Единственный танец с красавицей Верочкой основательно приземлил меня, лишив жизненных сил.
Потом был техникум.
Особенного желания учиться не было, но предметы и практические занятия давались легко. В свободное время я уходил на охоту и рыбалку, старался отвлечься, чтобы не думать о Верочке.
Тогда я уже знал, что никакого продолжения у нас не будет. Верочке было отправлено письмо с тщательно выверенными признаниями, в котором душевное состояние и чаяния были вывернуты наизнанку.
Ответ вызвал у меня шок.
Верочка запретила писать и даже вспоминать, в том числе о выпускном балу и волшебном танце.
Я был молод. Время лечит.
Постепенно из памяти начали стираться оттенки эмоций. Верочка перестала являться в грёзах и снах.
Просто отпустила меня на волю.
Именно тогда появилась Лёля, сероглазая разбитная восьмиклассница. Девочка просто лучилась и искрила энергией.
Мы жили в соседних домах. Нам было по пути: мне в техникум, Лёле в школу.
Полярная зима – это непрерывная ночь.
Как-то утром девочка догнала меня и предложила ходить вместе.
– Мне немножко страшно в темноте. Ничего, если я буду за тебя держаться?
С тех пор мы не расставались. Я провожал непоседу Лёльку до школы, встречал после занятий, иногда сбегая для этого из техникума. Вечером девочка звонила по телефону, требовала немедленно прийти, потому, что не может в чём-то разобраться или…
Причин для свиданий у неё находилось множество.
Всю дорогу до школы Лёлька держала меня за руку миниатюрной ладошкой без варежки, несмотря на трескучие морозы, и развлекала бесконечными историями.
У моей подружки были изумительные кукольные пальчики, фарфоровая кожа, пушистые ресницы, яркий румянец и пухлые рубиновые губки. А как удивительно она глядела на меня, затягивая с головой в дивный омут выразительных серых глаз в половину лица.
Вскоре я не представлял без Лёли и её очаровательной улыбки не то чтобы жизни – минуты, дня.
Мы проводили вместе столько времени, сколько могли позволить, чтобы не было проблем с учёбой и домашними обязанностями, со многими из которых весело справлялись вместе.
Лёлька любила дразнить меня, намеренно наклоняясь, чтобы обнажить краешек трусиков, “нечаянно” расстёгивала пару-тройку пуговок на домашнем халатике, задирала платье, показывая невзначай “гадкий прыщик” на внутренней стороне бедра, чем основательно смущала.
Это ничего не значило. Совсем ничего. Во всяком случае, мне так казалось.
Она просто дурачилась.
Мы были знакомы четыре месяца, но всё ещё держали пионерскую дистанцию, запрещая себе даже мимолётные прикосновения.
Правда однажды Лёлька простыла. Я ставил ей горчичники.
У меня горели щёки, дрожали руки.
Линия позвоночника и упругие холмики ягодиц гипнотизировали взгляд, не позволяя сосредоточиться на медицинской процедуре.
Я видел, что находится у Лёльки под мраморной кожей. В голубоватых лабиринтах фантастических рисунков вен пульсировала кровь.
А мы купались... И вода светилась...
И вспыхивало пламя под ногой...
А ночь была как музыка, как милость
торжественной, сияющей, нагой.
Вероника Тушнова
Время летело, странно пульсируя: иногда тянулось, а то вдруг начинало перемещаться скачками.
Выходишь в понедельник на работу, а уже пятница. Впереди два бесконечно длинных томительных дня, когда нет ничего, кроме тоскливого одиночества.
Несмотря на это, никого не хочется видеть.
Совсем никого.
София, не Софья, а именно София, внешность имела миловидную, привлекательную, но относилась к личному очарованию и прикладному моделированию внешности равнодушно.
Женщина почти не пользовалась парфюмерией и косметикой, предпочитала для украшения лица пощёчины, вызывающие пылающий румянец, укусы для наполнения кровью и усиления яркости губ. Глаза и волосы у неё были яркие от природы.
Преимуществами фигуры София тоже не пользовалась: носила объёмные свитера и блузки, просторные брюки с высоким поясом и вытачками, туфли без каблука.
Ей интересовались мужчины, весьма активно пытались знакомиться. София тоже периодически предпринимала попытки с кем-либо сблизиться.
Романтические эксперименты обычно ни к чему серьёзному не приводили: не было в отношениях с ними того, что однажды, восемь лет назад, с ней происходило.
Тогда, в девятнадцать лет, её рассудок был взбудоражен встречей юношей, который учился в том же институте, что и она.
Некая колдовская сила заставила Софию сконцентрировать внимание на Северьяне без остатка. Чем именно привлёк девушку этот парень, она не понимала. Тем не менее, в одно мгновение он стал для девушки смыслом жизни и единственной мечтой, требующей реализации.
Девочка почти полгода бредила любовью, чуть не вылетела из-за избытка эмоций с курса.
Странное танго в кривых зеркалах
Делаю шаг – отраженье не в такт
Значит, не будет - долгих прелюдий
В танго сердца подаются на блюде
Анна Арканина
– Ну и неделька выдалась, одна маета, – с облегчением вздохнул Павел Егорович, прикрыв с обратной стороны дверь служебного кабинета, – самое время расслабиться, облегчить душу, забыть про конкуренцию, инвестиции, прибыль.
– Давненько, однако, не брал я в руки… изящной талии молоденькой грации… да-а-а, никого кроме жены, собственно, не брал… месяц, или два! Непорядок! Так и заскорузнуть недолго, возраст почувствовать. Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка…
Закорюкин задержался в фойе, украдкой оглядел себя в зеркало, снял галстук, – ошейник ограничивает свободу, заставляет помнить, что кому-то чего-то должен. Но ведь это не так, не совсем так… вот и докажи. А рубашечку свежую надо бы купить, чтобы домой не возвращаться.
Выйдя из магазина мужской одежды при параде, Павел Егорович какое-то время сидел в автомобиле с закрытыми глазами, пытаясь окончательно стереть из памяти ворох навалившихся за неделю проблем, которые навязчиво давали о себе знать, словно дамские собачки размером с кулак, изображающие воинственность.
Автомобиль приятно заурчал. Это была сугубо личная территория, можно сказать интимная. На обустройство салона своего Жеребчика Павел Егорович средств не жалел.
Вывернув на дублирующую проспект дорогу, он встал в правый ряд, включил аварийную мигалку, и поехал со скоростью никуда не спешащего пешехода, внимательно вглядываясь в проходящих мимо и мирно сидящих на скамеечках юных представительниц прекрасного пола.
Ему была нужна женщина, ещё лучше девушка, особенная, способная удовлетворить не только интимную страсть, но взыскательный вкус и потребность ощутить тесную связь в духовном пространстве, которое в семейной реальности выглядело до безобразия тускло.
Объяснить, какая именно дива удовлетворит субъективным критериям, не мог даже себе. Не задумывался, просто чувствовал сразу: вот она – женщина мечты, хотя предпочитал девушек без прошлого.
Ночь пуста. Это норма. К чему ей казаться полной?
Небеса холодны, как и кровь, как вода в колодце.
В эту странную ночь Я хотел бы писать как Бродский,
О любви. Но на деле выходит сплошное порно.
Саша Бест
Чёрт бы побрал мою врождённую способность двигаться бесшумно.
Лучше бы я этого кино никогда не видел и не слышал. Хотя...
Что поделать, всё уже произошло: изменить видеоряд, остановить движение киноплёнки, закрыть глаза, отвернуться, уйти – не-воз-мож-но-о-о-о!!!
Чувственное изображение на картинке, чёрно-белый абрис безумной страсти на фоне стены, освещённой отражённым светом уличных фонарей, застыло где-то внутри меня: в мозгу, в глазах или где-то ещё вне телесной оболочки.
Объёмная голограмма впечаталась в сознание, словно отлитая в бронзе или высеченная в каменном монолите.
Это был миг… ослепительная вспышка между прошлым и будущим в звенящей темноте моей уютной комнаты... нашей с женой спальне, где мы прожили бесконечно долгие, благословенные и счастливые семь лет.
Честно говоря, я до сих пор не могу убедить себя, что это случилось на самом деле.
Дикая, нелепая случайность. Так хочется думать.
Все векторы судьбы странным образом сошлись в единственной точке, проекцию которой я только что с содроганием и леденящей тоской, сковывающей тело и разум, наблюдал на слабо мерцающем экране.
В электрической системе нашего офиса произошла какая-то странная авария, причину которой никак не могли обнаружить. Потом загорелся цокольный этаж. Понаехали пожарные, здание оцепили. Нас эвакуировали.
Начальство приняло решение отпустить всех по домам, поскольку на улице было темно, холодно и ветрено, а толпа на улице ограничивала аварийной команде свободу действий, а до завершения рабочего дня оставалось чуть больше двух часов.
Не скрою, я обрадовался. У жены как раз был плановый выходной. Мы так давно нигде не были вместе.
По дороге я совершенно случайно купил билеты на концерт Петра Налича, который анонсировали в ночном клубе по соседству с нашим домом.
Две девчушки уступили мне счастливый случай угодить жене: она так любит Петра и его замечательный музыкальный коллектив.
Сердце моё стучало в предвкушении триумфа до которого оставалось восемь пролётов лестницы (лифт почему-то не работал), входная дверь и малюсенький коридорчик.
Я тихо-тихо, как сапёр или разведчик, отворил замок, прошмыгнул в коридор, снял верхнюю одежду, стараясь не скрипеть ламинатом.
В квартире приятно вибрировал таинственный, мягкий полумрак, создающий для выполнения моей приятной миссии замечательный антураж и эмоционально насыщенную атмосферу.
Жена, по всей видимости, прилегла. Или мечтала о чём-то своём, девичьем. На то и выходной, чтобы насладиться тишиной и одиночеством. Сам давно мечтаю о целом дне, посвящённом беспрецедентной, абсолютной лени.
Тапочки я не стал одевать специально, мечтал разбудить любимую поцелуем или ласковым прикосновением.
Я различил в полной тишине едва слышимое шуршание, потом вздох или приглушённый стон.
Додумывать ничего не хотелось: до концерта оставалось не так много времени, если всерьёз рассуждать о том, чего стоит молодой женщине собраться на концерт экспромтом, без предупреждения.
Неловко, неуклюже вплыл рассвет
сквозь окна, будто провинился в чём-то...
А я перебирала, словно чётки,
минуты и часы, в которых нет
теперь со мной ни губ твоих, ни рук,
ни нежных слов, ни омута объятий...
И тишина, решив, что это - кстати,
ко мне в подружки напросилась вдруг...
А ты ушёл, в сердцах захлопнув дверь.
Не знаю - от меня ли? от себя ли?..
И разомкнётся круг теперь едва ли -
умножив арифметику потерь...
Ариша Сергеева
Странная была пара: эксцентричная, импульсивная, диковинная.
Она, Катенька Самохвалова (все подруги так её звали, хотя она давно была Бурмистрова) – непредсказуемая, своенравная, чрезмерно эмоциональная. Ревновала к кому ни попадя, капризничала, обижалась по пустякам, язвила, на пустом месте закатывала истерики, беспричинно надолго замыкалась в себе, но обожала своего милого до потери пульса.
Он, Родион Терентьевич (без отчества никто посторонний к нему не обращался) – весельчак и балагур, умеющий без видимых усилий любую неловкую ситуацию обратить в забавную противоположность: душа компании, интеллектуал, ценитель и поклонник всего прекрасного.
Катенька любила однотонную просторную одежду без содержания и формы, не признавала макияж и украшения, нервно курила; Родион Терентьевич – не то, чтобы франт, скорее лощёный аккуратист: брился трижды в день, раз в неделю ходил к парикмахеру, регулярно менял рубашки и галстуки, ботиночки натирал до идеального блеска, даже шнурки гладил.
Она – миниатюрная, с тёмными бархатными глазками и старомодной косой, доверчивым, но печальным взглядом, тонкая и звонкая, даже теперь, будучи дважды матерью, выглядела обиженной школьницей. Он – широкоплечий боровичок, обладатель раскатистого баритона и ладоней, в которых терялась Катенькина ручка, даже обнимал её осторожно, словно боялся переломить.
– Катенька, – раскатисто басил Родион, бравший супругу на руки, чтобы поцеловать. Ты у меня… самая-самая!
Как замечательно было гонять вдвоём на великах по облакам, плывущим в лужах, прижиматься к вековым дубам спинами, и целоваться, целоваться.
Родион был особенный. За ним охотились девицы, пытались заманить в силки собственного семейного счастья. Он с удовольствием пользовался моментом, пока не встретил её.
– Как ты не поймёшь, дурёха, я согласен быть счастливым с любой девушкой. Почему бы не с тобой.
Она обмирала от наслаждения, это было заметно, но вырывалась, – отпусти, люди смотрят. Что о нас подумают?
Классический рецепт -
Смешайте с грустью кофе...
А, впрочем, не пора ль
От правил отступить?
Открою вам секрет:
Я, в общем-то, не профи
Советы раздавать.
Продолжу просто жить.
Мила Светлова-Скрипка
Случалось ли вам когда-нибудь выпадать из реальности, совсем, абсолютно, напрочь, чтобы никаких ровным счётом воспоминаний, вообще ничего?
Мишка Самойлов очнулся от громкого окрика, от того, что его трясли.
Сознание возвращалось медленно. Мужчина не мог понять, где находится, почему и зачем он здесь. На поверхность выплывала лишь одна догадка: неужели вырубили в драке, но отчего на нём такая странная одежда, словно с чужого плеча?
Было время, когда он боксировал довольно прилично, даже выходил на межобластной уровень. За год в соревнованиях разделал по орех двенадцать противников. Пять из них нокаутами.
Наверно слишком сильно поверил в удачу. Решил поучаствовать в боях без правил. В первом и последнем бою получил такую плюху, что очухался в реанимации. С тех пор, как бабушка заговорила: драк избегал любым путём.
Мишка потрогал скулы, бровь, переносицу, затылок – ничего не болело, но шумело где-то в мозгах изрядно.
Что всё-таки произошло?
Тряс его молоденький милиционер, совсем юнец. У стража порядка было выцветшее конопатое лицо, жидкие рыжие волосы и пустые, словно совсем бесцветные глаза.
– Сержант Борщ, – представился он, –документики предъявляем, гражданин.
– Я что-то натворил… извините, а где я?
– Понимаю, после недельного как минимум запоя, и я бы забыл, как меня зовут.
– А число… число сегодня какое?
– Ясно. Белый и горячий. Пройдёмте в отделение, будем разбираться.
В голове у Мишки потрескивало, жужжало и вибрировало. Судя по обстановке, это был вокзал, скорее всего железнодорожный.
Возвращение к действительности было болезненным, утомительным и очень долгим.
Сначала он сидел в “обезъяннике” в отделении милиции при вокзале, пока выясняли его личность, потом добирался без копейки денег на перекладных в соседнюю область, чему способствовали оперативники, передающие его с рук на руки.
Память к Михаилу вернулась ещё там, где его нашли.
Начало истории он вспомнил, но не то, что случилось после. Где и с какой целью скитался целую неделю, так и осталось загадкой.
Хорошо хоть ключи оставил соседке, чтобы кота кормила.
Ночь пуста. Это норма. К чему ей казаться полной?
Небеса холодны, как и кровь, как вода в колодце.
В эту странную ночь я хотел бы писать как Бродский
О любви. Но на деле выходит сплошное порно.
Саша Бест
Вьюга бесновалась, не затихая, то и дело с силой кидая с разных сторон порции снежной каши в окна автомобиля.
Марат осторожно вёл машину по тёмному обледеневшему шоссе, на котором абсолютно не было видно разметки. Снеговые заряды в свете фар выписывали затейливые кружева, рывком вздымались ввысь, рассыпались, накрывая цепким слоем лобовое стекло.
Скорее бы добраться до дома.
До дома, где его, увы, никто не ждёт.
Дети выросли, упорхнули, кто куда, в поисках смысла жизни и всякого рода желанных ценностей, которые манили иллюзией доступности, как и он когда-то в далёкой молодости. Жена уехала помочь с только что появившимся на свет первенцем к старшему сыну в Питер, где у него и невестки был, как теперь принято выражаться, маленький доходный бизнес.
Марат понимал и принимал решение Дамиры помочь детям: наверно это правильно. Вот только привыкать в сорок пять к одиночеству, ломать за много лет устоявшийся быт, занятие не особо приятное.
Чтобы легче было справиться с удручающим дискомфортом вообще и отчаянным воплем организма, привыкшего к консервативной функциональной стабильности, требующим выдачи кулинарных и интимных плюшек по устоявшемуся графику, Марат без меры загрузил себя служебными обязанностями, благо на их сверхурочную реализацию никто из коллег не покушался.
Дорога была пустынной. Хоть это радовало. По радио удручающе скучала пронзительная мелодия. Кому взбрело в столь поздний час поставить в эфире трек навевающий тоску?
“Стакан чая с лимоном и спать, спать. Завтра столько дел. Мирочке с утра позвоню. Как она там без меня? Ха! Да ей вспомнить некогда – пелёнки, распашонки. Это ты… ты, старый развратник, жизни не представляешь без объятий.”
Марат напрягся, физически ощутив прикосновение к обнажённой груди жены, сделал глубокий вдох, чтобы снизить внезапно пронзившее, зашевелившееся во всю мощь либидо.
Так и до самоудовлетворения недолго докатиться.
Мужчина резко нажал на акселератор, рывком ушёл в вираж.
Сердце едва не покинуло пределы тела. Противная дрожь манипулировала сознанием.
Рядом. И всё же врозь
Двое в тиши аллей.
Время сочится сквозь
Пальцы руки твоей.
Ласка дождя во тьме,
Мокрая нежность щёк…
– Знаешь, я больше не…
– Знаю… А я… Ещё…
Оксана Картельян
Елизавета Альбертовна чувствовала себя ужасно уже не первую неделю, не понимая, почему так уныло проходит жизнь, отчего вдруг захотелось подвести итоги, обратиться к почти стёртым из памяти событиям, совсем с иным настроением.
Ей было не то, чтобы грустно или тревожно, нет, скорее одиноко и тоскливо, несмотря на то, что за мужем она жила как за каменной стеной, а умница дочка радовала достижениями и способностями, какими сама она не могла в этом возрасте похвастаться.
Это была тоска по ускользающей молодости, досада на то, что жизнь так и не выполнила ни одного из радужных обещаний.
Даже любовь и семейные отношения отчего-то превратились в профанацию, заменив незаметно восторг головокружительных эмоций и сказочных приключений на список утомительных бытовых повинностей, украшенных совсем не романтичным исполнением супружеских обязанностей в убывающей прогрессии.
Скучно стало жить, скучно-о-о!
Монотонная обыденность душила мерзкой рутиной, лишая возможности что-то изменить к лучшему: на инициативу и творчество не было ни времени, ни сил.
Хитросплетения запутанных социальных и родственных связей, растущие как грибы после дождя неоплатные долги перед всеми, имущественные и родственные взаиморасчёты, страх потерять равновесие, сделав нечаянный, но оттого не менее предосудительный, непристойный или постыдный шаг, нарушив непонятные нормы кем-то циничным выдуманной морали.
Чем глубже погружалась Лиза в тягучий сироп размышлений о смысле жизни, о балансе справедливости, о вечных философских вопросах и незыблемых истинах бытия, о вбитых с детства в голову готовых рецептах счастливого будущего, тем тошнее ей становилось.
Понять, почему столько лет шла вслед за искристой радугой, а попала в душный болотный туман, было попросту невозможно, потому, что всё вроде делала правильно: искренне любила, сопереживала, с полной самоотдачей выстраивала и сохраняла, а в итоге – разрушение и тлен.
Сегодня Елизавета Альбертовна переживала особенно бурно. Сергей давно уже перестал замечать её присутствие, разве что проголодается или захочет переодеться в чистое бельё.
С работы стал приходить поздно, засыпать успевал до того как она закончит с хлопотами по дому.
Как женщина Лиза перестала волновать мужа довольно давно. Ведь пройти мимо не мог, чтобы не прикоснуться, не прижаться, не запустить шаловливые руки за пазуху или под подол. Целоваться мог часами. Любил, точно любил! И вдруг словно застыл.
Возможно, устал. Пусть уж отдохнёт.
Она прикрыла глаза, задумалась, пытаясь вспомнить, когда же в последний раз Сергей обнимал, не говоря уже про демонстрацию эротического желания, про страстные интимные ласки, чувственное наслаждение, возбуждение до потери сознания от неистового интимного слияния.
Ведь всё это было, было, было!
В другой жизни, о которой напоминает лишь семнадцатилетняя дочь красавица, свадебное платье в шкафу на несколько размеров миниатюрнее её сегодняшней, да альбомы со старыми фотографиями.
Дочь Катенька вытянулась, тело её украсили соблазнительные округлости, кожа приобрела упругую гладкость, привлекательную белизну.
Елизавета наглядеться не могла на свою принцессу – точную копию её самой каких-то двадцать лет назад.
Живя то будущим, то прошлым,
воспоминаньем и мольбой,
я без тебя сто жизней прожил
и лишь мгновенье был с тобой
Андрей Дементьев
Странное безумие, нервная обречённость до дрожи, нестерпимая боль, скрутившая так, что невозможно было вдохнуть или выдохнуть, но не в теле, где-то за его физическими пределами, заполняло всё обозримое пространство.
Взвинченное эмоциональное состояние, как эстафетная палочка облетело вокруг, взывая о сочувствии, о сострадании, поддержке. Беззвучный крик души немедленно отозвался, вначале внезапными порывами ветра, поднявшими тучи пыли, пробежавшими по мостовой шустрыми завихрениями, вздымающими мусор, срывающими листья с деревьев, затем резко сгущающимися сумерками.
Небо неожиданно заволокло чернотой, раздались далёкие раскаты глухих взрывов, раздирающих небо в клочья, затем стеной обрушился дождь, многоярусной паутиной разворачивались сверкающие молнии...
Денису казалось, что негодует и страдает вместе с ним весь мир. Мир, который рухнул в одночасье. Его мир, казавшийся незыблемым и восхитительно дивным.
Он стоял, раскинув руки, мечтая о том, чтобы одна из молний пронзила его бренное тело, которое перестало быть нужным. Ливневые струи омывали лицо, стекая мутным потоком, превращая его в подобие огородного чучела, терзаемого безжалостной стихией.
Юноша представил себе, как жизненные соки растворяются в этих жалящих, больно вгрызающихся в чувствительную кожу лица каплях, стекая удобрением в землю, превращая его самого в мумию вместе с ускользающим сознанием.
Затеряться, исчезнуть, пропасть. Других желаний не было.
Однако небо не обрушилось, и твердь под ногами не разверзлась. Даже фонарь не растратил способности светить, хоть и превращал недалёкие предметы в качающиеся размытые силуэты.Всё оставалось прежним, кроме самого Дениса, который представлял себя бесплотным призраком.
А всего-то... получил весточку об утрате взаимности в любви.
– Извини, – сказала бездушная телефонная трубка голосом Ирины, его возлюбленной, – нам необходимо расстаться.
– Как, почему, что случилось, родная?
– Всё просто, Денис. Жизнь не стоит на месте. Наша любовь не смогла вовремя подрасти. Она была слишком слаба и очень беспечна. Ты думал, что объятия и поцелуи дают право на ответные чувства, поэтому, слишком часто оставлял меня одну. Наверно, я не очень сильная, не смогла перенести равнодушие, только и всего. Лёня меня утешил, когда было особенно плохо, поделился живым теплом, развеял грусть, дал надежду на светлое будущее. Теперь я люблю его. Всё в этом мире появляется и исчезает, повторяясь вновь и вновь. Не грусти. Так происходило всегда, мы не стали трагическим исключением.
– Скажи, что пошутила, Ирочка, этого просто не может быть. Я жду тебя на нашем месте, очень соскучился.
– Я не шутила. Все именно так, как ты услышал. У меня теперь есть Лёня. А ты, ты Денис, ты прошлое. Всё просто. Смирись.
Ночь выползает на улицы исподволь, вкрадчиво,
Оком луны смотрит в окна – подолгу ли, мельком ли...
Я бы могла своё счастье сейчас поукачивать,
Будь у меня это счастье – дитя с колыбелькою.
Остров кровати и кошка по прозвищу "Пятница",
Приступы нежности, ласковых слов расточительство...
Я бы могла в мире снов от реальности спрятаться,
Будь у меня перспектива там с видом на жительство.
Вера Сергеевна Бутко
Вероника Аскольдовна Колесникова – обаятельная и эффектная, но весьма застенчивая, если не сказать больше – крайне стеснительная женщина, находилась в ранней поре очаровательного бальзаковского возраста. Проживала она одна на пятидесяти шести метрах комфортной городской жилплощади в добротном ещё пятиэтажном доме.
Квартира эта в довольно унылом состоянии по причине длительной неизлечимой болезни её хозяйки досталась Нике от бабушки.
Теперь, благодаря усердным стараниям и художественному вкусу, жилище можно было назвать уютным, даже миленьким.
Каждая деталь опрятного, ухоженного интерьера в стиле лирического романтизма была тщательно продумана и откалибрована.
Светлая мебель с резной фурнитурой, цветочные обои в пастельных тонах, струящиеся занавески, отполированный до безукоризненного блеска паркет, обилие зеркал, акварельные пейзажи, удобное кресло со стоящим рядом торшером, оригинальные, собственноручно пошитые мягкие игрушки, вышитые подушечки, книга, заложенная высохшим цветком.
Декорацию жилища дополняло белое пианино, выдающее впечатлительную натуру и музыкальные способности жилички.
Любой гость мог с первого взгляда определить мечтательный и весьма чувствительный характер хозяйки и тот факт, что живёт она одна.
Несмотря на то, что тридцатилетие осталось позади, она всё ещё была прехорошенькой: привлекательной, миловидной, подвижной и стройной.
При знакомстве, (возможно, просто лукавили), ей давали двадцать один, максимум двадцать два года, что было ей довольно приятно.
Со спины Нику и вовсе иногда принимали за школьницу, настолько пружинистой и лёгкой была её “летящая походка”.
С удовольствием разглядывая себя в зеркало, Ника неизменно отмечала привлекательность внешности.
Пауза. Ты смотришь в чашку с чаем.
Я считаю трещинки на блюде.
Люди не встречаются случайно.
Мы с тобой, наверное, не люди.
Саша Мисанова
До нового года оставалось две недели. Всего две недели.
Погода устроила странную свистопляску, совсем не эротично танцуя между ранней весной и поздней осенью. Настроение Жанночки плавно колебалось приблизительно в том же диапазоне – где-то около ноля с небольшими романтическими погрешностями.
Три недели круглосуточного напряжения, чтобы удачно сдать сессию и вот она здесь, на странном студенческом квартирнике, куда собрались сегодня сокурсники, чтобы обмыть удачное завершение учебного полугодия в Универе.
Жанне двадцать два года, но ровесников она считает молодняком.
У девочки довольно богатый сексуальный опыт. Последние полгода она по-взрослому жила с Максом Постниковым, удачливым стэндапером, без пяти минут кандидатом наук, который успешно совмещал научную работу и бизнес.
Жанна почти не интересовалась его работой. Основным и главным приоритетом искреннего внимания эти семь или восемь месяцев были любовь и секс. Страстная любовь и потрясающий секс.
Это был безумный, сногсшибательный роман.
Макс – удивительный человек и идеальный любовник: трепетный, заботливый, чувственный, и очень страстный.
Был.
Дело именно в этом.
Оба не до конца поняли, что произошло: эмоции и чувства бурлили, ошеломляли невероятными открытиями и чарующими впечатлениями, завораживали гипнотическими эффектами, восхищали глубиной и яркостью, вызывали головокружение.
Быть рядом, вместе, столько, сколько хочется, не было возможности: кандидатская диссертация, научные разработки и высокотехнологичный бизнес, идею для которого тоже выдвинул Макс, съедали у него массу времени, но когда удавалось уединиться, он был бесподобен.
Девушка и до встречи с ним не была недотрогой. К нежным романтическим отношениям и привязанности она относилась восторженно: была сентиментальна, любопытна и очень искренна.
Привитая с детства безграничная вера в любовь ранила её ещё в нежные годы. Это был роман со старшеклассником, который оказался совсем не тем, кем Жанна его представляла. Он думал лишь о том, с кого бы ещё снять интимную пробу.
Наивная чувственность девочки позволила парню довольно быстро добиться благосклонности в интимной сфере. Увы, мальчишка использовал влюблённость в эгоистических целях. На следующий день про секс на свидании знала вся школа.
Девочка страдала, но оказалась сильной.
Позднее она влюблялась довольно часто, но никогда не переходила черту, за которой следовала зависимость.
Сексом Жанна восторгалась и наслаждалась.
До Макса эротические приключения именно случались. Он был первым поклонником, сумевшим покорить сердце и душу девушки всерьёз и надолго.
Жили они с Максимом на окраине Москвы в однокомнатной квартире, которую он для них и купил.
Воображение и впечатлительность Жанночки создали в её фантазиях причудливый романтический мир, наполненный видениями, где было место лишь для двоих. Территория иллюзий была полна особенных событий и сказочных приключений: изысканных, пикантных, до невозможности сладких.
Что уж говорить о том, какими удивительными и восхитительными были их пламенные встречи.
Потом всё пошло как-то не так.
Встречи происходили всё реже, говорить стало не о чем, чувствовать и переживать эмоции нечем.
В отношениях появилась странная отчуждённость, гнетущее безмолвие, унизительная беспомощность.
Подушка сохранит пустые сны,
как первоклашка – стеклышки цветные;
царапины глухим глаголом «были»
годами заживать обречены...
Ксения Хохлова
Ночь выдалась невыносимо тяжёлая, долгая-долгая, практически бесконечная, несмотря на то, что пролетела за одно нескончаемое мгновение: даже выпить стакан холодного чая было некогда.
Теперь можно присесть с закрытыми глазами, расслабиться, забыть о четырёх срочных операциях, о мешках с окровавленными салфетками, изматывающей череде уколов и капельниц; о сердце, которое едва не выпрыгнуло из груди, когда пациент под наркозом запросто разорвал фиксаторы и соскочил с операционного стола.
Мало того, что реанимация могучего, но беспомощного тела потребовала массы агрессивной активности и с невероятной скоростью потраченных нервов, так ещё и хирург от потрясения грохнулся в продолжительный обморок.
В его кабинет сестра пришла обговорить неоднозначную ситуацию. Доктора не было.
На секундочку смежив веки, Галя мгновенно провалилась в подобие транса, когда голова идёт кругом, а ты падаешь в глубину бездонной пропасти спиной вниз.
Позвоночник стонал от напряжения, мышцы ног сводило судорогой, в голове царил странного характера вакуум; создалось впечатление, что где-то в черепной коробке образовалось несанкционированное отверстие, через которое пустота с противным шипением рвалась наружу.
Удивительным было то, что она как бы падала, но страшно не было, а в это время извне в то место, где обитают грёзы, взамен отторгаемой с неприятным шумом материи, мощно вливался сгусток потрясающе вкусной жизненной силы.
Галина Тимофеевна, изнурённая безмерной психической нагрузкой тридцатилетняя хирургическая медицинская сестра в состоянии близком к беспамятству отчётливо ощутила невероятный прилив энергии и крови к груди, внизу живота, вызванный странным видением: в неё мощными толчками входил тот самый пациент, которого они едва не потеряли.
У Корепанова, бывшего бойца спецназа, уволенного в запас по причине контузии и множественных боевых ранений, собранного некогда по кусочкам после взрыва мины, сдвинулся с места осколок, который прежде не решались оперировать.
Как всегда бывает в подобных случаях, обломок металла пошёл в атаку неожиданно, в пиковый момент сладострастия на интимном свидании: его привезли в клинику стыдливо прикрытого простынкой.
Боевое снаряжение любвеобильного кабальеро так и не успело разрядиться. Несмотря на невыносимую боль, могучее либидо здоровяка гордо топорщилось меж атлетически выглядящих бёдер как напоминание о непобедимости героического бойца даже в мирной жизни.
Готовить больного к операции пришлось Гале.
Может быть, и не было в том необходимости (операционное поле находилось в подреберье), но сестричка подошла к обязанности с максимальной ответственностью: растительность в паховой области была безжалостно истреблена и продезинфицирована, для чего у восставшего копья приходилось, то и дело менять положение, естественно вручную.
Корепанов корчился, извивался, напрягал надёжно зафиксированные по инструкции жилистые ноги и рельефный, возмутительно сексуальный пресс, мычал нечто нечленораздельное, сердился, – потерпи, родимый, так надо, ты же не хочешь, чтобы в раневую ткань попала гадкая инфекция, – ласково разговаривала с ним сестричка, удерживая восставшее орудие в миниатюрном кулачке.
Голый клён, как сурдопереводчик,
За окном качается и машет...
А она устала и не хочет
Ни весны, ни этой манной каши
Из привычных слов и обещаний
Предстоящей радости и рая,
И почти смешных увещеваний,
Что весной никто не умирает,
Потому что это слишком глупо –
Не дождаться солнечного мая...
У неё любовь четвертой группы –
Подойдёт, наверное, любая.
Анна Полетаева
– Эххх-фрр-пуу… – отдуваясь и сопя, смачно выдувал рулады Семён, пуская изо рта пузыри. Затем, конвульсивно дёрнувшись несколько раз, выдохнул чувственно, – да-да! Я люблю тебя, Региночка, – и перевернулся на другой бок, досматривать занимательный сон.
Через пару секунд художественный свист повторился.
На лице спящего мужчины проступило выражение удовлетворённости.
Ему грезилась жена, которую любил беззаветно, искренне, страстно.
Снился процесс интимного единения, по возрастным и прочим непонятным причинам случающийся крайне редко.
Регина вбила в голову, что молодость прошла, потому про интимное сближение необходимо забыть, ибо предосудительно думать о подобной ерунде, когда седина в бороде и морщины вокруг глаз выдают возраст.
Несмотря на запрет откровенных романтических встреч, Семён чувствовал необходимость время от времени приглашать жену на любовные свидания под одеялом.
Пусть хотя бы во сне, но с ней.
Вот и сейчас, пребывая в крепких объятиях Морфея, Семён чувственно предавался романтическому блуду.
Въезжал и въезжал в сочащиеся густым любовным соком развёрстые ворота супруги на лихом скакуне, проникая в священное узилище до самых материнских глубин, вгрызаясь в пожирающую с потрохами сладко хлюпающую твердь с громким чавканьем.
Снилось страстотерпцу, как яростно раздвигает мощными толчками активно сопротивляющееся чрево жены гигантского размера интимным орудием.
Регина из сказочно чувственной галлюцинации удовлетворённо стонала, широко раскинув нежнейшие белые бёдра, изощрённо напрягала глубинные интимные мышцы, требовала двигаться сильнее, энергичнее, глубже.
Пальцы пирующего супруга нежно сжимали чувственные соски распластавшихся по грудной клетке пышных персей, дирижируя силой давления разбуженной ненароком женской страстью, буквально сходящей с ума.
Послушное тело жены мгновенно и точно исполняло малейшие желания, сжимая и разжимая тренированные (что было крайне подозрительно даже во сне) интимные мышцы, выдаивая пульсирующее внутри, одеревеневшее от интимного восторга, трепетно вздымающееся копьё.
Семён входил и выходил, мощно доминируя, настойчиво требовал от жены ещё более активного внутреннего сопротивления, многократно усиливающего наслаждение обладанием.
Жена благодарно глядела в его глаза, поощряла богатырские усилия, выдавая наличие страсти усилением давления бёдрами на корпус, мощной подачей таза толчками навстречу движениям мужа.
Лицо и грудь супруги приобретали от излишней сосредоточенности на процессе совокупления пунцовый оттенок, кисти рук сжимались едва не до посинения, живот упруго вибрировал, напрягаясь в такт движениям лихо въезжающего в грот страсти скакуна.
Этим вечером, последнее время это случалось всё чаще, Регина опять отказала ему в близости, мотивировав тем, что неделю назад близость уже случилась, что этого вполне достаточно, чтобы не испытывать дискомфорт, что нельзя в пожилом возрасте столько внимания уделять активным интимным фантазиям, тем более, часто требовать близости.
Есть время разбрасывать камни, есть время их собирать. Мол, внуки уже входят в пору любви и эротической экзальтации. Внуки!
– Не пристало нам, взрослым людям, изображать из себя юных любовников. Какие, право слово, сексуальные упражнения, если до пенсии всего ничего… и здоровье ни к чёрту!
Пришёл черёд внуков срывать цветы сладострастия. Не след старикам заниматься чувственной акробатикой. Не дай бог мышцу какую-нибудь в самый ответственный момент ненароком сведёт, тромб оторвётся… и вообще, беречь себя надо. Вон, у Петровых давеча…
От неумеренных страстей, мол, инсульты и инфаркты случаются. Это в лучшем случае. Живи потом овощем.
.Автор Валера_Столыпин,
иллюстрация сгенерирована автором в нейросети)
Измельчу в порошок зёрна,
Заварю себе кофе в турке.
Мысль бывает как кофе чёрной,
Жизнь играет порою в жмурки.
Странно... горький вкус, но приятный,
По утрам без него сложно.
В жизни многое непонятно.
Кофе нужно пить осторожно.
Людмила Гукалова
Ксюха, на самом деле её звали Аксинья (папа тяготел к старине и принципиально называл её полным именем) не спала уже минут сорок, но не решалась встать, чтобы не разбудить Антона.
В промежуток плотно задёрнутых штор пробивался рассеянный утренний свет, неуловимо подвижный и удивительно, чарующе объёмный.
Наблюдать, как безмятежно спит любимый, загадочно улыбаясь во сне, было чертовски приятно.
Она обожала этого покладистого мужчину с внешностью и телосложением мальчика, но решительным и волевым характером.
Он был для неё всем, что дарило ощущение непрерывного блаженства, особенно когда находится в предельной близости, как сейчас.
Аксинья прощала возлюбленному всё, даже когда первой реакцией на его неоднозначные поступки была обида.
Она всегда была миролюбивой и кроткой, тем более с ним, самым-самым дорогим человеком.
Девушка любила таинственную тишину пробуждения, когда оставалось время понежиться в постели, тем более что была не одна.
С Антоном Ксюха жила в гражданском браке больше пяти лет.
Девушка называла его мужем и ни разу не усомнилась в том, что это действительно так.
Любимый последовательно, без вариантов и сбоев вёл себя как настоящий глава семейства, ограждая Аксинью не только от бытовых сложностей, но и от принятия жизненно важных решений.
Девушка тихонечко освободилась от одеяла, не отрывая взгляда от Антона, осторожно приподнялась, опустила на коврик ноги.
Любимый потешно сморщил нос и губы, застонал во сне.
Ксюха инстинктивно прикрыла ладошкой рот, словно таким жестом можно было закупорить звуки, и перенесла тяжесть тела на ноги.
Крадучись на цыпочках девушка добралась до окна, тихо раскрыла форточку, чтобы запустить в комнату утреннюю свежесть и вздрогнула от неожиданно раздавшегося звука.
Затихнет день уставший и помятый,
Загнёт небрежно край половичка,
И под едва заметный запах мяты
Наступит время песен для сверчка.
Его концерт тихонько будут слушать
Густые шторы мрачного окна,
Простой мотив, но, как же лечит душу
Наивных нот прозрачная стена.
Александр Кунин
“Что же ты выстраивала всю свою жизнь, Жанна Эдуардовна, волшебный замок или лабиринт, из которого нет выхода? Какая чудовищная нелепость, так исковеркать судьбу, так обмануться, так запутаться!”
“Бред! Казалось бы, имею всё... и совсем ничего. Кто, как и чем может заполнить эту гнетущую пустоту? Ведь я всё ещё красива, стройна, внешним видом и общительностью привлекаю интересных мужчин. Сорок лет... это ничтожно мало, и чудовищно много. Правда, не настолько, чтобы поставить на себе крест. Не настолько!
Если разобраться, именно я сценарист, режиссёр, и создатель разрушения собственной судьбы. Стою, смотрю на отражение себя в зазеркалье. Посмеяться бы над собой, над глупостью, которую упорно считала счастьем и безмерной свободой.
Наслаждайся теперь, греби блаженство абсолютного рая хоть лопатой, ешь, пока не лопнешь от злости.
Что, не хочется… аппетит пропал? Так тебе и надо!”
Наперсник и вдохновитель, единственный в жизни любовник и муж, взял и переобулся налету, изменил, походя предал, своим же жизненным установкам и принципам наперекор.
Терпеть не мог детей, её убедил, заставил поверить в то, что материнство и отцовство не приносят счастья, мешают карьере, и жизни в целом.
Когда случайно забеременела, уговорил сделать аборт, чтобы не прерывать блаженную сладость беспечной жизни исключительно для самих себя. Молодость, мол, молодость!
Какие сказочные перспективы рисовал, дух захватывало, сам же и разрушил идею счастливой жизни без детей. Было удобно – жил так, теперь неожиданно решил стать папой, а жену, как напоминание о глупости, списал в утиль.
Надо же, нежданно-негаданно воспылал страстным желанием оставить после себя потомство. Но не от супруги. Она уже вышла в тираж, утратила былую привлекательность.
И ведь получилось, в лучшем виде воплотил в жизнь задуманное злодейство. Взял и забыл годы, прожитые вместе в любви и согласии, возвёл вокруг жены забор, выставил часовых, чтобы не помешала новому счастью. И ведь не икается ему, душа не болит, сердце не стонет.
Нашёл себе премиленькую шалунью, лёгкую как тростиночка, почти невесомую девчушку с запахом молока на устах, с наивным детским личиком и упругой грудью, размером чуть больше средней величины яблочка.
Твердят вокруг, что возраст не помеха,
Что в старости любовь одна утеха,
Что старый конь не портит борозды…
Наталья Кремлёва
Не каждому удаётся в нужное время родиться в нужном месте. Мне как-то сразу не повезло: родитель мой родом из шахтёрского городка, к сивухе пристрастился раньше, чем грамоте выучился. Где горемычного папашу маменька откопала – ума не приложу.
Драл меня, почём зря, сатана, наверно с самого рождения. Без разницы ему было – за дело, или так, для профилактики, чтобы размяться.
Любимой поговоркой отца было, – учить надо, пока ничего не натворил. Когда напакостил – исправлять и расплачиваться поздно. Для профилактики и правильного образования мальцу шрамы на заднице жизненно необходимы, чтобы честь блюл да родителя добром помнил.
Я ему не очень-то давался, особенно когда воспитатель хмельной куражился – убегал, куда подальше. Так с дядькой Василием и познакомился.
Мамка говорила, что любит отца, но я не верил. Было бы за что. Скуластый, как татарин, худющий, с бородищей и рыжими вихрами, на тоненьких ножках.
В споре с маманей у него один аргумент был, зато убойный – кулаком в глаз. Потом вожжами поперёк тела, пока не притихнет.
Когда устанет глумиться, обхаживает, – любушка моя, цветочек аленький.
Тьфу! И прячутся в дальней горнице.
Мамку жалко.
У меня мечта была: когда вырасту – его, супостата, от души выдрать, чтобы визжал как поросёнок, и пощады слёзно просил.
Вечно родителям некогда было. Я как гриб рос, что в межах вдоль огородов вылезают из земли при любой погоде – сам по себе, лишь бы дождик поливал.
Со сверстниками мне было не интересно. Настрогают мечей, тетиву на луки натянут, и играют в Робинов Гудов. Или кораблики из бумаги по ручьям пускают. Мелюзга. Им бы по чужим огородам шарится, словно своей репы да морквы на собственных грядках не хватает. Скукотища с ними.
Отец, то в забойной лаве уголёк рубает, то вино с собутыльниками хлещет, то картоху окучивает. Ещё чаще за печкой на топчане храпит.
Матушку я вовсе по неделе не видел. Проснусь – её уже след простыл. За трудодни горбатилась. А дома хозяйство: поросята, гуси, огород от задов дома до самого леса. С меня-то какой помощник? А бате чаще всего недосуг.
Короче, некогда им было меня уму-разуму учить. Был бы сыт да обут.
Вот я и пристрастился у перевозчика, дяди Василия, науку жизни постигать.
Сначала, чтобы время скоротать, пока от родителя прятался, потом во вкус вошёл. Он и был тогда моим единственным другом.
над мыслями я не властен
я в них и горел и гас
когда меня спросят о счастье
я буду молчать
о нас
Саша Мисанова
На улице было промозгло, ветрено, очень скользко, после ледяного дождя, а у Пал Палыча, участкового терапевта, как назло накопились двенадцать вызовов на дом.
Восемь пациентов он уже посетил, теперь шёл как на настоящую Голгофу к хронической больной – Марии Ивановне Прониной, удивительно пряничной старушки с манерами высокородной аристократки в сотом поколении, которая два раза в неделю обязательно оформляла срочный вызов на дом.
Павел знал, что болезни лишь повод – бабуле катастрофически не хватает общения.
В первый раз, когда пришёл её спасать, Мария Ивановна встретила доктора настороженно, выглядела так, словно не умирать собралась, а как минимум на спектакль в театр на премьеру и сразу повела в гостиную, где исходил паром цветастый, под хохлому, самовар.
Стол, накрытый вышитой скатертью, был заставлен сухарями да сушками, домашнего приготовления сладостями, свежеиспечёнными плюшками.
Старушка была жизнерадостна, бодра, словоохотлива и весьма активна: сходу пригласила за стол и потчевала, потчевала, потчевала. С шутками да прибаутками. Задавала тысячу вопросов, нисколько не относящихся к профессии озадаченного таким приёмом посетителя. Отказаться участвовать в священнодействии, было невозможно. Визит затянулся часа на полтора.
Теперь Пал Палыч заранее обдумывает, как избежать сладкоголосого плена, хотя раздражения и неприязни не испытывает: просто работы много, даже на себя времени не хватает.
Осмотрев бабушку для порядка, Павел выписал рецепт, детально проконсультировал на все случаи жизни, отпустил для соблюдения сложившегося протокола посещения с десяток заготовленных загодя комплиментов.
– Извините, Мария Ивановна, стемнело уже, а у меня ещё три вызова, один в вашем подъезде. Я ведь с утра на службе: шесть часов принимал больных на участке, два часа потратил на бюрократические отписки. Теперь на обходе задержался, а у меня маковой росинки во рту не было.
О сказанном Пал Палыч тут же пожалел, но было поздно. Пришлось пить чай с сочниками и рогаликами, выслушивать с восторгом рассказанные истории из жизни молодой горожанки, жившей в доисторическую эпоху в совсем другой, непохожей на нынешнюю стране.
После второй чашки Павел запросил пощады.
Июль перебирает чётки дней,
А календарь уже запомнил даты,
Когда от вспышек нежности твоей
Сгорали и рассветы, и закаты...
И Млечный проливался серебром
На наши руки, волосы и плечи,
Когда сердца сквозь рёбра – напролом –
Рвались прикосновениям навстречу...
Ариша Сергеева
Люся вышла расстроенная, слегка подшофе после встречи с одноклассниками, где всё-всё с первой минуты пошло совсем не так, как ждала, как надеялась, где на неё единственную никто-никто не обратил внимания, с неодолимым желанием любым способом, причём немедленно, поднять самооценку.
Никто её не выслушал, даже Генка Забродин, с которым, бывало, на переменах целовались в школьном саду за сараем с лопатами и мётлами.
А ведь как хотелось открыться, вывернуться наизнанку, вытряхнуть из чуланов души ошмётки ненужного эмоционального хлама, очистить переполненные тайники хранилищ памяти для чего-то нового, уютного, доброго, убедиться, удостовериться, что время одинаково беспощадно ко всем, а не только к ней одной.
Никто не предложил углубиться в романтические воспоминания, которые были, были: никто не обнял, даже по-дружески, никто не пожалел.
Причин разгуляться, пойти по бездорожью в любую сторону, пусть даже прыгнуть к первому встречному в постель, было предостаточно, хотя хватило бы просто поплакаться в жилетку.
Болезненный разрыв с мужчиной, которого долгое время называла любимым, в котором растворялась без остатка, накрыл с головой ужаснейшим настроением.
Это нечестно, гадко – использовать и бросить ради какой-то там расфуфыренной фифы, которая даже её сломанного ногтя не стоит, которая палец о палец не ударила, чтобы завоевать чужого мужчину!
Молодостью взяла.
Аукнется ему, аспиду, аукнется! И её туда же, мануфактурщицу. Она же вся надувная, синтетическая, неудачный продукт актёрского мастерства и пластической хирургии”.
Гнетущее одиночество среди толпящихся повсюду с кислыми лицами мужчин и женщин, которые безразличны до безобразия, всё сильнее подогревало желание немедленно разреветься, или спрыгнуть, не глядя, в какую-нибудь бездонную пропасть, как случалось однажды в Крыму.
Настроение в то утро было ужасное. С квартирной хозяйкой накануне повздорила, подруга всю ночь на соседней койке ублажала прыщавого кавалера, хотя договаривались в самом начале – никаких вольностей, только отдых: свежий солёный воздух, солнечные ванны, и море.
Когда начало светать, Люся не выдержала пытки шумным развратом, схватила одеяло, и пошла в сторону ближайшей бухты, чтобы доспать на берегу.
Как назло, землю накрыл густой солёный туман. То ещё зрелище. Ни до, ни после, такого явления видеть не приходилось. Возвращаться назад не было желания: слишком вызывающе дерзко вела себя наглая парочка.
Ночь накрывает нас тёмным, большим одеялом.
Звёзды на небе – рассыпанный серпантин.
Где бы ты ни был, и что бы с тобой ни стало –
Ты не один.
Айсина Шуклина
Буквально все знакомые вокруг Веньки упорно выстраивали отношения, создавали комфорт, налаживали быт, суетились, радовались жизни. Все-все. А у него как назло отношения разваливались, рассыпались в прах, превращались на глазах в тлеющие головешки.
Что-то внутри и снаружи горело, расплывалось, плавилось, непонятно куда и зачем просачивалось, отправляясь со звоном и скрежетом туда, где даже радость превращается в прах.
Пепел недавних драматических событий струился по ветру времени, оседал в параллельной Вселенной, превращаясь в не очень приятные воспоминания.
Прошлое – нормальное, обычное, как у всех прошлое, невыносимо раздражало вульгарной нелогичностью случившегося. Веньке казалось, что там, в былом, он был непомерно счастлив.
В один миг (разве же в один) семейная идиллия (была ли она таковой) расплавилась, осыпалась брызгами отвратительно неприятных знаний, пролилась ядовитым дождём отчуждения искренних чувств, отравила удивительно гостеприимный мир, погасила жаркий очаг уютной романтической реальности, унесла в неизвестные дали тепло и нежность доверительных интимных отношений.
Проходили дни, недели, месяцы невыносимо удушливого одиночества, ощущения абсолютной ненужности никому в целом мире, в полной бессмысленности неприкаянного существования.
Казалось, что уже прошли годы изоляции в меланхолии.
На самом деле Венька не был одинок. С ним жили двое прекрасных ребятишек, ради которых можно и нужно было карабкаться наверх, к светлому будущему, искать прежнего, настоящего себя.
Если бы не дети, он, пожалуй, мог бы запросто перешагнуть черту между былью и небылью.
Дети, это дети. Самим своим существованием они несут радость, но это всего лишь маленькие беззащитные человечки. Для ощущения полноты жизни мужчине необходима верная спутница. Не какая-нибудь, имеющая соблазнительные признаки привлекательной женственности, а самая лучшая, единственная, которой можно доверить всё, что угодно – даже судьбу.
Венька – человек сугубо семейный, он родился таким.
Представьте, что некие люди пришли и предъявили претензии на крышу в вашем доме, на пол или стену. Стоят, нагло усмехаются, тычут в нос документом, где чёрным по белому со штампами и подписями означено: не твоё, отдай. Левая стена и потолок – твои, а всё остальное – извини-подвинься.
Ptisa_Lucy)
