В колонках играет - емо
Настроение сейчас - отвратительное

Её привели в наш дом, когда я ещё была маленькой. Я помню, как подъехала карета и вышла она: такая же как я, но и одновременно другая. Что-то в неё отталкивало, а что-то манило. Она стала мне подругой. Наши комнаты находились близко одна от другой – через стенку. Когда мне становилось страшно и луна звала к себе, я бежала к ней в комнату,  под одеяло. Няня ругала меня, за то, что утром находила нас в одной кровати: «Не гоже вам спать вдвоём. У каждой есть своя кровать»

С этими словами выводила она меня за руку с её комнаты. А она провожала меня болезненным взглядом. У нас  было что-то общее. Но я не знала что…

Днём мы учились. Играли. Спали в саду под деревьями. Нас почти не замечали. Когда мама с папой устраивали банкеты и съезжались все графини и графы, в общем, все низкие и жалкие людишки, мы с ней убегали. Далеко. В парк…возле воды. Мы садились вместе, взявшись за руки,  смотрели на воду. Смотрели, как падают листья. Смотрели на небо. Мы молчали. Мы всё чаще находились в тишине. Мы могли долго смотреть на воду. Нам было хорошо. Легко и как-то мутно. С каждым разом мы помещались не только в тишину, но и неизвестную нам тьму. Нам не было страшно. Совсем.

Одного дня мы перестали говорить вовсе. С утра мы не спустились к завтраку – мы побежали к озеру. К нашему озеру. Оно было необычайно красиво: прозрачная, хрустальная вода. И там было много красивых цветов. Мы редко смотрели друг другу в глаза. Но если мы видели красоту, мы смотрели друг на друга, а потом подходили к объекту красоты и гладили его. Вместе.

Один раз мы увидели красивый цветок. Алого цвета, с нежными длинными лепестками и с чёрными листьями. Его аромат был неземной. В воздухе царил покой. Над головой кружились бабочки. Маленькие и яркие. Красивые. Так вот…Мы сели друг напротив друга, а цветок был в центре. И мы начали танцевать руками. Это сложно объяснить, но нам стало хорошо! С каждой минутой движения ускорялись. Но руки двигались плавно и нежно. Руки напоминали листья, приглашенные на танец ветром. Руки то тянулись к солнцу, то к сердцу земли – аду. Они танцевали и танцевали всё неистово и бешено, но застыли мы тогда, когда возле наших ног лежал разорванный цветок. Она взяла его на руки, собрав по лепесткам.  заплакала. Солнце светило ярко, и цветок стал ещё прекраснее от играющих лучей на её слезах. И она улыбнулась. Я тоже улыбнулась. Она подбросила лепестки к небу, схватила меня за руки и мы начали кружиться…сильно-сильно. Нам было весело. Нам было хорошо. Мертвый цветок стал красивее, чем был при жизни. Она сделала его красивее. Мы кружились и кружились, бегали по полю, срывали цветы и подбрасывали их в небо – в рай. Потом мы упали на землю…совсем не больно, легонько и уснули….проспали мы до вечера. После – пошли в дом.

Одной ночью была полнолуния, и луна смотрела на меня. Мне было страшно. И тихим, сладким  и чуть-чуть хриплым голосом она позвала меня…Страх пробрал до костей, в глазах помутнело, кровь застучала в ушах и я молнией выбежала со спальни…к ней. Но она, как статуя, сидела возле входа в свою комнату

Она рассматривала свои пальцы, словно видела их в первый раз. Как-то выгибала, даже укусила легонько…но кровь потекла. «Она же каждый раз звала тебя, почему ты не отвечаешь?! Почему не слушаешь её?!!»

Она схватила меня за руку и я …поплыла. Я отдалась ей. Она тоже её слышит, значит…всё хорошо. Луна красивая. Я её люблю. Мы побежали к озеру босые и в ночных рубашках. Было холодно и мокро. Ногам было больно. Я наткнула на веточку, но она не дала мне остановиться – не дала проникнуться болью.

 И вот мы пришли. Она посадила меня рядом возле воды, а сама пошла куда-то в кусты. Оттуда, под листвой, в специально вырытой яме она достала птенца. Пушистого. Милого. Беленького, но при свете луны он казался серебряным. Он был красивый…Она посмотрела на меня и дала одно крыльце птенца. Он был крохотный и когда она взяла за другое крыльце, наши руки почти соприкасались. Он пищал, дёргался. Она сказала: «Тяни!» И я потянула. Всё как-то быстро произошло. Я даже ничего и не заметила. Но тельце лежало на земле. На руках были тёмные пятна, а в руках – крыльца. Она были такие красивые. Один – у меня, второй – у неё. Крохотные клочья пуха с красными сгустками с края. Они были красивы. Я подкинула своё крылышко вверх – в ад. И она – в ад. Мы начали смеяться и кружится: сильно-сильно, быстро-быстро, внимая луне, внимая словам озера и ветра. Мне не было страшно. Я чувствовала себя целостной. Полноценной. Настоящей.

Она взяла тельце птенца и начала гладить ним мои волосы: сильно, при сильно. Они все были в чёрной жидкости. Одной рукой гладила телом птенца, а потом гладила другой рукой. Мне были приятно. Тело птенца красиво. Мы так долго просидели, пока луна не сказала нам идти домой, но перед тем как пойти, она сказала нам  вымыться в озере. Мы сделали так как она хочет. Единственное, что огорчало меня, так это то, что каждый раз, когда она слышит луну, у неё течёт кровь с носа. Но ей не больно. Она так говорит. Я ей верю. Хочу верить, но это меня огорчает.

Вещи мы выкинули перед домом в корзину с тряпками, а в своих комнатах одели уже чистые, сухие рубашки и первый раз за всё время я уснула как младенец, сама…

Пятого дня первого месяца осени родители устроили большой, шикарный банкет. Дом весь украсили цветами, во дворе было много столов ломившихся от еды. И над ней летали мухи. Слуги метались как собаки. На кухне было жарче, чем в доме демона. Было неприятно. Было неуютно.

Нас одели в красивые платья. Меня -  в голубое с кружевами. Я чувствовала себя птицей. Оно было длинное и пышное, но лёгкое как облачко. Оно было красивое. А у неё было фиолетовое платье с золотыми бантиками. Платья были необычайно красивыми. Наши волосы накрутили и украсили заколками соответственных цветов. Мы были очень милые и красивые, словно дорогие итальянские куклы.

Нас посадили на лавочке во дворе. Чтоб мы не выпачкались и чтоб гости любовались нами. Но гостей пока не было и мы просто не вымазывались. Я засмотрелась на летящую в небе ласточку, а прикосновение её руки отвело мой взгляд с небесной бабочки на неё…на ёё кровь. Держась за руки, мы тихо встали. Уверенно, но тихонько пошли…Пошли туда, куда велел ей голос. Вначале мы прошли кухню, потом начали спускаться вниз. На нас даже никто не обратил внимание. Мы спускались всё глубже и глубже, куда нас никто не пускал. Всё меньше и меньше света было в чреве дома. Когда я уже видела лишь еле уловимые силуэты вещей, мы начали спускаться по лестнице. Она была старая, деревянная и вздыхала скрипом при каждом нашем шаге. Я слышала тишину. Она успокаивала меня. Как и она - живая итальянская кукла в фиолетовом платье. Когда мы спустились по лестнице, она отпустила мою руку и оставила на последней ступени. Сама пошла дальше - в глубину тьмы.

Буквально через пару мгновений, словно рождаясь с тьмы, вышла она, а в руках у неё была шкатулка. Небольшая, деревянная и украшенная цветами с белого золота, лежала она на её руках. Изысканные и утончённые узоры. Льющиеся как ручьи, белые цветы, разливались по бокам шкатулки. А с верху были вылиты две руки, соприкасавшиеся пальцами.

Чёрная жидкость, как капля с неба – неожиданно и мягко, упала на шкатулку. И...шкатулку чуток приоткрылась и оттуда вылетела маленькая жёлтая бабочка, а за ней шлейфом посыпались блёсточки. Бабочка была словно окутана сиянием. Она была прекрасна! Небесной красоты и небесное сияние окружало её.

И где-то в темноте бабочка растворилась, как молоко в чае.

Она взяла меня за руку и мы быстрым шагом поднялись на вверх. Кто-то да должен был заметить наше отсутствие. Поднявшись на вверх, она поправила мне волосы. Оттряхнула платье.

Мы вышли на задний двор, где уже жрали еду с личинками множество народа. Конечно, пока личинки не видны, но через пару часов, когда уже они давным-давно забудут про то, что они запихнули в свой мешок, личинки вылупятся и будут поедать их изнутри. И они будут как трупы, только живые, неполноценные. Потому что трупы съедают полноценные черви, да и трупы не ходят.

Единственное, что нам хотелось съесть, так это зефир. Мы любили его. Хотя я любила больше белый, а она – в шоколаде. Мы взяли себе по две штучки со стола и пошли на качели. Ели мы его долго. Разделили на две половинки и откусывали по маленькому кусочку – растягивали удовольствие. У неё зефир упал на платье и на нём  появилось пара тёмных пятен. Когда она вытирала пальчиком шоколад, упало капля красной жидкости и…подъехала карета. С неё вышел красивый мужчина. Он просто пышил мужеством и энергией. Но был не молодым, а зрелым мужчиной. К карете он преподнес руку и  за неё взялась рука в белоснежной перчатке. Следом последовала маленькая ножка в превосходной туфельке, потом шляпка, которая не смогла скрыть  красивые, белокурые локоны. По видимому, это была его жена. Он нею гордился – глаза его об этом кричали. Ну а после вышел молодой человек. Он был божественной красоты!  Черты лица – утончённые. Смуглая кожа. Красивые блестящие волосы. Нежные алые губы. Глаза…они были глубокие как океан и манили к себе…В них было что-то сумасшедшее. Что-то иное. Что-то красивое…

…А кровь всё капала и капала на фиолетовую ткань…

Я взяла носовой платок и вытирала с носа кровь. Она смотрела на него, а я на её нос, с которого змеёй сочилась кровь. Текла и текла. Ползла медленно и изящно.

Она смотрела на него пристально и восхищённо.

Кровь перестала течь, и она взяла меня за руку, но я всё же её одёрнула и мы пошли умываться. Точнее я пошла с ней, чтоб она умылась. Она умылась словно её заставили сделать это уже десятый раз. Она даже полностью не вытерлась, словно куда-то спешила. Так и есть. Она дёрнула меня за руку и мы побежали во двор. Там стоял он со своими родителями. Хотя мама сошла бы ему за старшую сестру.

Мы подошли  к нему. Он на нас даже не посмотрел. Он смотрел на виноградный сок, заключенный в его бокале. Смотрел на отражения деревьев и на игру солнца. Медленно приподняв бокал к губам, не отрывая взгляда,  надпил. Сок остался на его алых губах и лучи игрались на каплях виноградной крови. Капли блестели словно диаманты. А его глаза смотрели уже на нас. В них, как на каплях играли лучи, играл страх. Испуг. Растерянность. Словно он знал, что прекраснее его нет ни на земле, ни на небе, ни под землёй, но всё же он боялся взглядов. Как же он был прекрасен. Мне так хотелось к нему ухватиться, как к арлекину в французском магазине. Но красота этого парня была настолько необычна и неземна, что сравнивать его с кем-либо или с чем-либо …является грехом.

Как мне хотелось к нему прикоснуться, как хотелось провести пальцем по его губам. Как хотелось их поцеловать. Желания мои кипели всё больше и больше, как лава в вулкане. Я хотела нежно целовать каждый кусочек его тело. Каждую клеточку. Я хотела запустить руку в его волосы и гладить, гладить, гладить его волосы. Нюхать их запах. Так хотелось кусать его. Мне хотелось его съесть. У меня притуплялся слух. Единственное что я  слышала – стук крови в ушах. Такая красота может свести с ума. Зато можно эту красоту съесть и она всегда будет в тебе…

Она одёрнула мою руку словно прочитала все мои мысли. Но я знала, она тоже хотела ласкать его. Она также хотела целовать его. Также мечтала о том, как будет гладить его волосы и вдыхать их аромат. Она мечтала, но и уже знала, что будет делать.

Она отпустила мою руку, а его руку зажала в своей. Родители его подтолкнули своего сына, словно ждали момента освобождении.  Так и оставшись в одной руке  со стаканом, а второй -  зажатой  в её руке, он пошёл за ней. Она вела его и звала меня….луна, хоть я её не слышала. Звала и её. Он луну не слышал. Она вела его туда, где молоко растворилось в чае…- где бабочка растворилась в темноте.

Пару раз он хотел освободить руку, но и с каждым разом она сжимала его руку всё крепче и крепче. Ему было больно. Но он не издал ни звука.

Когда мы спустились, она оставила нас на последнеё лестнице. Когда она вновь родилась с темноты, в её руках была верёвка. Она надавила на его идеальные плечи  и заставила тем самым его сесть. За поручень загнула его прекрасные ручки  и завязала так крепко, словно буйвола. Не нужно было этого делать. Так можно было испортить его идеально-нежную кожу. Он был прекрасен. Свет, падающий сверху, освещал его лицо нежно и изящно. А тело обвивалось сумраком. Но не тьмой.

И вот теперь в его глазах был лишь страх. Страх за свою жизнь. Не страх от падения с лошади, ни страх высоты, а страх смерти. Он набрал воздуха чтобы закричать, но она закрыла рукой его ротик. А мне глазами приказала закрыть дверь, ведущую на вверх.

Стало темно. Стало непроглядно темно. Но внизу, я знала, меня ждём подарок. Мы ласкали его. Целовали. Его сердце билось неистово, словно заячье. Словно сердце мышки в зубах у кота: вот-вот…ещё секунда и оно взорвётся. Я целовала его губы. Я вдыхала аромат его волос. Я целовала его уши. Кожа  его лица была бархатна, нежна. ИДИАЛЬНА.

Она тоже целовала его. Но мы друг другу не мешали.

Почему-то она резко встала и куда-то пошла. Не наверх, а в глубь комнаты. Через пару минут пришла. Я услышала, как зашелестела ткань и как он дёрнулся. Как он заскулил. Он заплакал. Я крепко обняла обеими руками его за шею, словно плюшевого мишку. Но он был красивее мишки.

Я увидела свет…шкатулка открылась и оттуда выплыла РАДУГА. Она, призрачна, но яркая и блестящая начала парить кругами по комнате, освещая каждый уголок. За неё летели бабочки: большие и маленькие, однотонные и разноцветные. Они сверкали ярче звёзд. В комнате царствовал аромат лилий: нежный, дурманящий аромат. На полу появились розовые листочки. И фиолетовые. По стенам быстро начали разрастаться жёлтый виноград. Не плод был его цветом лимона, а сам стебель, сами листья были жёлтые. В дальнем углу, не видимом нашему глазу кто-то начал петь. Таким красивым, тихим и нежным голосом. То была луна. Мы знали. Она прейдет. Только не покажется нам. Но нам было весело. Только сейчас я увидела, что не родная мне сестра взяла руку красоты и порезала её. Выдавливала его кровь на шкатулку. Мне было больно смотреть, как его кровь льется на шкатулку и потому с каждой пролитой каплей,  я всё больше сжимала его шею, пока я перестала чувствовать биение его сердца. Растения сразу исчезли. Развеялись ветром и листья. Радуга растаяла во тьме, а бабочки исчезли. Потому что он умер. Красота умерла. Моя красота. Мой милый. ИДЕАЛ. Я начала быстро целовать его: его алые  губы, его глаза, гладить его нежную кожу, обнимать его, прижимать его к себе,  целовать его бархатные  ручки. А она сидела. Я чувствовала её взгляд. Она была довольна. А он умер. Правильно, красота не должна долго жить, но я бы хотела целовать его ещё больше. Чуть дольше. Хотя бы ещё пол часика. Она знала мои желания и потому ушла, оставив меня с ним на едина. Он был ещё теплый. Его красивое тело сводило с ума. Плавило мозги. Я обняла его подмышками, села сзади, а его голову положила себе на грудь. Так хорошо сидеть вместе, чувствуя тела друг друга. Он ещё  теплый и красивый. Скоро его плоть будет разлагаться и плоть отходить от костей. Черви будут сжирать его плоть, ну а пока я целую его в голову и сижу в тишине. Как хорошо, что он молчит. Как прекрасно это  мгновение. Не многие люди умеют молчать. Они не умеют ценить мгновение.

После минут наслаждения,  я вышла на улицу, впитав в себя его аромат.

Я не думала ни о чем, и это привело нас к краху. Моё платье всё было в крови…Поднялся крик. Вначале думали, что кровь моя, но после того, как выбежала служанка, синяя от страха, но не синяя как слива, а как кожа кошки после игры с собакой, все всё поняли. Идеал похоронили. Как жаль. Я бы хотела поцеловать его нежную щеку ещё раз, но мне никто не дал. Меня отвели в комнату. Она осталась со мной. Мама окинула меня ненавидящим взглядом. Как будто я урод. Как будто не её дочь. И ушла.

На следующий день к дому подъехала серая карета. С тройкой серых коней. Они были красивые – в горошек. Но тот, кто вышел с кареты, не был красивым. Это был священник. Толстый, с длинными кучерявыми и маслеными волосами. У него была жуткая борода. От его толстых пальцев хотелось вырвать. А его мерзкие глаза…они приводили в ярость. Мы тихонько вышли с комнаты, и присели возле лестницы, так чтоб каждая чуток видела этого монстра. Он сел на софу. Мама с папой подошли к нему. Он их обнял, что-то сказал, наверное, посочувствовал. Потом служанка поднесла ему жареное жареного поросёнка, хлеб, овощи и пирожное. Он начал есть мясо очень быстро. Не успевал пережевывать и, видно было, как тяжело ему глотать. Жир стекал по его рукам. По губам. Он даже не вытирал жир. Он запихивался мясом, хлебом. К овощам не притронулся. А когда он съел весь хлеб, он начал мясо есть с пирожным. Мама отвернулась. А папа…он восхищался этим человеком и я знаю, что на обед он будет есть мясо с пирожным и не вытирать жир. Буквально минут через 15 мяса уже не было. Остались одни овощи и он, священник, не вытерев руки, начал подниматься по лестнице – туда, куда пальцем показала мама.

Кровь капала и капала….Радуга была ещё красивее.