Bo4kaMeda

ЧАСТЬ 1
ЧАСТЬ 2



Боксёр / портрет Бориса Снежковского (1933 год, Франция, художник Константин Сомов)


Портрет молодого русского парижанина Бориса Снежковского — это, наверное, самый провокационный портрет моей подборки. Его автор — известный русский художник первой трети XX века Константин Сомов, выходец из сливок культурной столицы России (его отец был хранителем Эрмитажа).




Константин Сомов (1869-1939)
«Профиль Бориса Снежковского»
холст, масло
Подпись и дата «C. Somov.1936.» (внизу слева)
55 x 46,6


Сомов действительно любил мужчин, любил эротику и совсем не скрывал этого на своих полотнах, но ни в «тюрьме народов», ни в эмиграции в Париже никто из современников художника не считал эти акценты чем-то противоречивым. Эротика и гомоэротизм были просто одним из элементов реальности творческой богемы и тех, кто наслаждался их творчеством. Собственно, за прошедшие сто лет в мире богемы ничего не изменилось ни в России, ни на Западе. Скорее народные нравы за это столетие более приблизились к богемным нравам.

В России же так получилось, что Октябрьская революция перезагрузила многие аспекты жизни, и что касается нравов, если закрыть глаза на хаотичный период 1920-х, то русская жизнь стала более пуританской, чем на Западе.



Дамский туалетный столик.
Художник Константин Сомов, 1924 год

Чтобы вы понимали, Сомов был мастером не только в эротике


Константин Сомов был одним из основателей творческого объединения «Мир искусства», рисовал для Дягилева и вообще был известной фигурой Петербурга Серебряного века. Он и не планировал покидать Советскую Россию, если бы его красивой и богатой жизни не пришёл конец. Нет, у него не ничего не отобрали, он честно трудился на советскую державу на культурном фронте, политики никогда не касался. Но быт одряхлевшей бывшей столицы вынудил его покинуть страну.



Автопортрет в зеркале. Художник Константин Сомов, 1928 год


Сомов никуда не бежал, а просто не вернулся из командировки в США в 1923 году. Туда его направили для проведения продолжительной выставки русских художников и завязывания культурных связей. Сомов отлично потрудился, мероприятие прошло успешно, а он просто решил не возвращаться. Он не высказывался ни о политике, ни о большевиках, а просто вёл, как и прежде, жизнь богемного художника, много работая.



Казацкий бал. Художник Константин Сомов, 1924 год

В своих дневниках Сомов писал, что мало кто понимает его картины, а читать их надо следующим образом: «Женщины на моих картинах выражают томление любви, на их лицах грусть или похотливость — отражение меня самого, моей души, моего влечения к мужчинам. А их ломаные позы, нарочное их уродство — насмешка над самим собой — и в то же время над противной моему естеству вечной женственностью».


Осел Константин не в Штатах, а во Франции, в Париже. Помимо того, что это была столица Русского зарубежья, недалеко от неё, в Нормандии, жила его вторая половинка — красавец Мефодий Лукьянов, эмигрировавший ранее.



Портрет Мефодия Лукьянова. Художник Константин Сомов, 1918 год

Картина написана ещё в России
Когда в СССР в 1960-е прошла выставка работ Сомова, несмотря на то, что из неё убрали все эротические работы, каким-то шестым чувством советские посетители догадывались о тайне художника и спрашивали у организаторов выставки в Русском музее: кем же ему приходился этот явный сноб и эстет Лукьянов?


Дела у Сомова шли неплохо. Его картины отлично продавались в Европе, особенно хорошо уходили именно гомоэротические работы (публика ведь всегда любит что-то с перчинкой). Портрет «Боксёр» 1933 года — пожалуй, одна из самых известных работ в этом жанре, но отнюдь не единственная, подобных картин у Сомова десятки.

После смерти Мифа (прозвище Медофия) в 1933 году, Борис Снежковский, несмотря на почти 40-летнюю разницу в возрасте, становится ближайшим другом и компаньоном Сомова.



Обнаженный юноша (Б. М. Снежковский). Художник Константин Сомов, 1937 год


Хотя принято считать, что Снежковский был любовником Сомова, есть версия, что они просто дружили, потому как пожилой художник к тому времени сильно страдал атеросклерозом и артритом и уже вряд ли мог наслаждаться игрищами с молодым юношей. Разумеется, он получал удовольствие от позирования Снежковского для картин, но по сей версии, причиной многочисленных портретов мог быть просто тот факт, что они отлично продавались!



Константин Сомов за работой над портретом Снежковского вместе с самим Снежковским. Париж, 1930-е годы


Сомов умер в 1939 году во Франции, но не был забыт. С 1960-х годов, уже даже в СССР, стали выходить книги про него и про его творчество (разумеется, без фокуса на гомоэротику) и даже прошла пара его выставок. Впрочем, даже сегодня, по мнению современного русского культуролога Павла Голубева, ориентация Сомова всё ещё является преградой к его полновесному изучению на родине.



Портрет графини Ланской (1935, Франция, художник Жан Эдуар Вюйар)


Как и в случае с Борисом Снежковским, о жизни графини Ольги Ланской нам почти ничего известно. Единственный источник открытой информации о ней — это аннотация к портрету на Sotheby’s.

Если судить по тексту, Ольга Ланская была чемпионом по гольфу, вышла замуж за художника Андрея Ланского. Эдуар Вюйар, автор портрета, писал её на квартире Марселя Капферера, кому она приходилась любовницей. Вюйар вспоминал, что работа над портретом психологически далась ему непросто. Он находился один-на-один с этой молодой и элегантной любовницей состоятельного человека, которая сама испытывала дискомфорт от нахождения наедине с художником в прихожей её «папика», который заказал портрет.

Чем не вечный сюжет? А ведь многие участники нынешнего западного культурно-политического дискурса, как и потребители их контента, имеют очень странное представление о недавнем прошлом. Порой услышишь утверждения, что до 1960-х весь Запад жил в «секс-ГУЛАГе», геям приходилось скрываться, ну а женщины были чуть ли не в рабстве у мужчин и не знали, что такое оргазм.

Как мы знаем по истории предыдущих персонажей, на Западе, да и в Российской империи, было всё в порядке с однополой любовью и сексуальными похождениями до брака. Что уж говорить об эпохе «ревущих 1920-х», из которой на самом деле и тянутся многие атрибуты, приписываемые 1960-м — наркотики, свободная любовь, межрасовые отношения, поп-музыка и Голливуд.



Портрет Марселя Капферера. Художник Жан Эдуар Вюйар, 1926 год
А это тот самый «папик» восемью годами ранее


Вернемся к семейству Ланских. Если о самой Ольге сведений мало, то о муже мы знаем немного больше. Андрей Ланской был довольно известным русско-парижским художником. Москвич 1902 года рождения, из верхних эшелонов русского дворянства. После неудач на фронтах Белой армии на Юге России он в 1920 году переехал в Париж, где сразу же начал карьеру художника. Искусству живописи успел поучиться ранее в Киеве у будущей звезды-эмигрантки Александры Экстер, а с 1921 года, помимо учёбы в художественной академии Académie de la Grande Chaumière, он занимался ещё в мастерской эмигранта Сергея Судейкина.

Изначально Ланской работал в стиле примитивизма, однако с конца 1930-х и в особенности в послевоенные годы, вместе со своим товарищем-эмигрантом Николаем Сталь фон Гольштейном (он же — Никола де Сталь), Ланской полностью уходит в абстракционизм и становятся видным участниками этого направления, известным далеко за пределами мира русских эмигрантов.



Розовое семейство. Художник Андрей Ланской, 1939 год
Примерно в таком стиле выполнены картины Ланского до его ухода в абстракцию


Оценивать живопись Ланского и Сталя сложно. Особенно когда узнаёшь, что ЦРУ после войны через суперсекретную программу занимались спонсированием и продвижением именно этой ветви современного искусства. Их целью было показать Советскому Союзу и советской интеллигенции, что в США истинная свобода, в том числе и творчества, в отличии от «закостенелого» СССР с его «скучным» соцреализмом. Особый фокус был направлен на советских неформалов из мира искусства.



Трое на синем фоне. Художник Андрей Ланской, 1939–1949 годы


Ланской и Сталь, как и американские абстракционисты (Марк Ротко, Виллем де Кунинг, Джексон Поллок — сплошь и рядом левых взглядов), разумеется, никогда не работали на ЦРУ, но их карьеры художников сложились не в последнюю очередь из-за этой оригинальной идеи времён «Холодной войны». Такая вот забавная страница недавней истории, о которой стоит помнить.



Автопортрет Фёдора Изенбека (1934 год, Брюссель)


Из всех сюжетов данного портретного цикла эта — самая неповторимая и забавная. Наша басня начинается в 1919 году на фронте Гражданской войны, где молодой русский офицер Марковской дивизии Фёдор Изенбек находит на Харьковщине в одной из разгромленных дворянских усадеб некие древние дощечки, покрытые надписями неведомого славянского шрифта. Уже оказавшись в эмиграции, проживая в Брюсселе, в 1925 году Изенбек показывает «дощьки» своему товарищу, историку-любителю и публицисту Юрию Миролюбову. Миролюбов живо интересуется «дощьками», но Изенбек разрешает Миролюбову их только сфотографировать, впрочем, не ограничивая сеанс фотографии одним разом.



Портрет Юрия Миролюбова от Фёдора Изенбека


В 1941 году Изенбек умирает в Брюсселе и дощечки пропадают. По одной из версий, дощечки прихватывает не кто-нибудь, а русский немец Марк Шефтель, сотрудник Аненербе и профессор Брюссельского университета, который позже продаёт их американским мормонам… Неплохо, да? Не беда, что Шефтель — еврей из Подольской губернии, который, как только вошли немцы в Брюссель, пулей бежал в США.



Одна из фотографий «дощек Изенбека», сделанная Миролюбовым в 1920-е годы


К тому времени Миролюбов уже на протяжении полутора десятка лет c переменным успехом пытался расшифровать язык и шрифт дощечек. Что же было на них написано? По легенде, на них, на стародавней славянской мове, выдолблена история наших предков, славян-русичей, до основания самой Руси в IX веке. Начинается история в Семиречье в IX веке до нашей эры, с праотца Богумира, чьи потомки поколение за поколением последовательно перебираются в Двуречье, Сирию, Вавилон, Скифию, затем Карпаты и наконец попадают на Днепровщину. Русичи, соответственно, успевают побороться со всеми — вавилонцами, древними евреями, греками, готами, гуннами, хазарами. Заканчивается история ожидаемо на Аскольде, Рюрике и Дире.



Белый офицер Александр Куренков в 1919 году в Сибири


Расшифрованными «дощьками» с этой увлекательной историей Миролюбов выстрелит ближе к середине 1950-х в США, куда он переедет в 1954 году. Там из солнечного Сан-Франциско он начнёт публиковаться в русском журнале «Жар-Птица», возглавляемом другим белогвардейцем, Александром Куренковым. Одновременно в те же годы в Австралии русский эмигрант второй волны Сергей Парамонов, профессор Канберрского университета, публикует «Велесову книгу», основанную на компиляции перевода дощечек Изенбека, фото которых были высланы ему Миролюбовым.



Брюссель. Художник Фёдор Изенбек, 1931 год


Что интересно, в конце 1950-х годов Парамонов отправляет материалы по табличкам в Славянский комитет СССР, где их быстро разгромили как белогвардейскую выдумку и фальсификат. В эмигрантской среде «серьёзные» люди не были замечены в интересе к дощечкам, но эмигранты второго-третьего ранга, часто выходцы с Украины (как, например, львовский профессор Владимир Шаян), охотно проявляли интерес к находке. В СССР «Велесова книга» начала ходить по рукам уже в 1970-х, но массово пришла на Русь в 1990-е. В итоге ныне это один из фундаментов родноверия и неоязычества по всему бывшему Союзу.

В России учёный истеблишмент давно разгромил «дощьки» и с исторической точки зрения, и c филологической. Даже Андрей Зализняк приложился. На Украине вопрос сложнее, в целом там более спокойно относятся к изучению всех персонажей, связанных с этой историей. Не в последнюю очередь потому, что вся эта история произошла на Украине и действующие лица родом оттуда же (кроме петербуржца Изенбека). При том, что вся четвёрка — Изенбек, Миролюбов, Куренков, Парамонов — разумеется, никогда себя никем, кроме русских, не считали.



В мастерской художника
Художник Фёдор Изенбек, 1927 год


Ну если отбросить претенциозность и взглянуть на эту историю в общем и целом?

Предположим, был некий артефакт, может быть, и подделка более раннего периода, которую нашёл и вывез ещё 20-летний молодой офицер Изенбек. Позже, в эмиграции с Миролюбовым, они оба, русские интеллигенты, не лишённые творческого таланта, сформировавшиеся люди, которые никогда не станут французами, американцами, бельгийцами… Они догадываются, что никогда не вернутся на родину, но родина и её история — это то малое, что у них осталось. А тут у них ещё и артефакт. Разумеется, они с энтузиазмом ухватились за него.

Фёдора Изенбека даже и шарлатаном нельзя назвать. Он был вполне себе неплохим художником — выставлялся в Брюсселе и Париже, одна из его картин находилась в домашней галерее королевы Бельгии Елизаветы.



Любитель мидий. Художник Фёдор Изенбек, 1934 год


Стоит ли их осуждать? Ведь можно же американским мормонам, сайентологам и прочим сектантам иметь свои церкви и святые книги очень сомнительного происхождения. Пусть будет место и у фолк-истории, и лучше пусть будет «своя» родная фолк-история со своими мифами. Юная душа увлечётся какой-нибудь «Велесовой книгой», но потом придёт и к серьёзной исторической литературе и с улыбкой вспомнит ту «Велесову книгу» как весёлую забаву из юности.



Фото главных героев в 1930-е годы


На этом я поставлю точку в истории эмигрантской сказки. А истории других портретов продолжатся в следующий раз.

vatnikstan.ru

.