Глава 5

 

Мир именно таков. Не проще и не легче.
Какой здесь выбрать путь - решать тебе.
Какую ношу и каких врагов взвалить на плечи,
Какую фигу выставлять проказнице-судьбе...

Мир именно таков. Не хуже и не лучше.
И как его украсить - думай сам.
Надейся на расчёт или на случай,
Живи одним дыханьем или по часам.

Мир именно таков. И от тебя зависит
Твоя любовь, болезнь или печаль...
И жизнь твою и даже чьи-то жизни
Когда заканчивать - ты выбираешь сам.

 

 

Ордынцев

 

Брагина взяли тут же, недалеко от моста. Уж очень легко. Лейтенант, пока гнал УАЗик, готовился к долгой изматывающей погоне по лесному бездорожью. Но  прямо у моста из-за валуна вышел им навстречу в болтающейся на худом нескладном теле рубашке небритый мужик. Удивлённо смотрел на них непонимающими детскими глазами и протягивал свёрток, завёрнутый в холщовый мешок.

- Не моё, мужики… Заберите, ради Христа. НЕ МОЁ!!... Закурить дайте…Ради Христа…Заберите. Меня маманя заждалась…

Бормотал непонятно и спутано. Про оборотня в лесу, про кума в деревне, про курево, без которого выворачивало нутро.

От дикого взгляда и бессильного тихого бормотания Кольки обоим стало не по себе.

- С катушек слетел, - лейтенант нахмурился, пошарил по карманам, застегнул на запястьях Брагина наручники и поволок его в машину.

- Я дальше пойду, за Настей.- махнул рукой Лёшка.

Ордынцев шёл по берегу Аюты, внимательно оглядывая кусты и деревья. Уже пару часов как им навстречу выдвинулись из лагеря мужики. Они тоже пойдут по реке.

Ордынцев удивился тому плачевному состоянию, в котором был Колька.

«Здоровый мужик. Всего пара дней, а как сдал…Что произошло?». Лёшка не находил этому объяснения и всё больше беспокоился – как же тогда Настя?

 

Деревья нависали над рекой, закрывая реку от солнца, ветер тихонько шевелил кроны, но больше не раздавалось ни звука. Только раз хлопнуло где-то очень далеко – Лёшка решил, что это лейтенант закрыл УАЗик и повёз Брагина в город.

Лёшка поправил рюкзак за плечами и зашагал по руслу.

 

 

Легша

 

1

 

Выстрел они услышали одновременно. Тишина вздрогнула и рассыпалась ответным треском винтовок – тревожно и недобро. Потом они узнали, что это отбивались башкиры от подкравшегося в ночной тишине казачьего отряда предателя Харчева, что подожёг лагерь и захватил хана. Клубов дыма почти не было видно, в темноте бесшумно вспыхивали языки далёкого пожарища. Сразу потянуло гарью.

Побратимы вскочили. Войта тут же, охнув, схватился за плечо.

- Поспешай, Легша. Оставь меня, сил мало. Скорей!

Легша на ходу оглянулся на друга, кивнул и через мгновение уже растворился в темноте за последним плетнём. Войта знал, что в этот самый миг через тревогу и мрак ночного луга неслышно и легко скользит тень большого лохматого зверя.

Медведь опоздал. Золотой дружины не было больше. Огонь хищно глодал шатры, пахло горелым мясом и кровью. Среди огня и дыма тенями метались лошади и люди. Редко трещали выстрелы.

Казаки предали! Башкир имперские войска оттеснили в лесок, где в ночи шла жестокая и беспорядочная перестрелка.

Человеческое сердце вздрогнуло от боли и отчаянья. СВОИ ПРЕДАЛИ. ПРЕДАЛИ!! Все до единого полегли братья дружинники. Как зло и жестоко распоряжаются порой тёмные боги! Как нелепо приходит смерть!

В чём твой замысел, Великая Сва? Почему ты отвернулась от нас? Почему не защитила красивых и сильных? Почему позволила свершиться подлости?

Зверь глухо заворчал и припал передними лапами к земле, словно разом ослабел. Потом выпрямился, поднял голову, и заревел. Утробный звук начинался негромко, на какой-то запредельно низкой ноте, потом вырос, окреп и мощным потоком прокатился над пожаром и полем, заставляя вздрагивать животных и оглядываться людей. Неожиданно чуткое ухо зверя уловило ответное едва слышное ржание.

 «Серко! Узнал, родимый!». И тут же подал голос снежно-белый ханский Буян.

«Жив?! ХАН ЖИВ!»

Лохматый крупный медведь, казавшийся в темноте необычайно большим, мотнул головой и вдруг почти по-человечески оглянулся на скрытую в темноте деревеньку.

«Спяшить надо. Погади, Войта. Коли хана недалече отвязли, успею атбить».

Зверь ещё секунду смотрел на огненные всполохи догорающего пожара, затем отвернулся и мягкими широкими скачками ринулся в темноту.

 

 

 

2

 

В ночном поле Легша быстро нагнал десяток казаков, что увели дружинных лошадей. Косматый лютый зверь, который двигался на удивление легко и быстро, не оставил в живых ни одной человеческой души. Однако хана не нашёл – его уже увезли на север имперские войска.

Зверь в отчаянье застыл и обессилено упал на рыжую, взрытую копытами землю. Верный Серко неторопливо пощипывал траву, не отходя от хозяина. Конь беспокойно фыркал, чувствуя присутствие невидимых в темноте шакалов, которых притянул запах крови. С рассвета вороны, словно тёмные боги, вершили своё предназначение и пировали над истерзанными телами. Над степью отгорал закат, когда лошадей и спящего побратима нашёл  Войта. Мужчина скрипел зубами, рука нещадно болела. Он собрался с духом, тяжело поднял друга и уложил на Серко. И тут же сам привалился к конскому боку. Кружилась голова…

- Держись, друже. Скоро станет легче… - прохрипел он.

Легша во сне стонал, проклинал казаков. Волк молча вывел лошадей к берегу небольшой тихой речушки, где соорудил небольшой шалаш.

Зарядили-заплакали моросящие дожди. Хана спешно везли в Чёрный Яр имперские войска. Впереди были безрадостные и однообразные дни, которые, однако, были необходимы для восстановления сил. Но всё заканчивается однажды. Побратимы выздоровели, а тихие воды реки вынесли к  шалашу старую лодку с Варей и её братом.

 

 

3

 

 

Хана увозили в Симбирск утром. Всю ночь в дровяном сарае стучали топоры -  мужики мастерили на телеге клетку из дубовых брусьев. 

Ночи ещё стояли тёплые. Рассыпанные щедрой рукой Сварога звёзды казались сегодня далёкими и холодными. Легша и Войта прилегли в сеннике неподалёку. Тут же посапывали под тегиляями Варя с братом.

Побратимы не спали. И так, и эдак ворочали в голове план спасения хана из неволи. Казаками охраны командовал сухонький энергичный полковник . Хоть он и приволакивал ногу после недавнего ранения, но чувствовалась в нём большая сила и стремление. Солдаты его слушались и подчинялись с охотой. Командовал полковник негромко, но толково, с умом часовых расставил и самолично выходил проверять.

Справятся ли двое с тремя десятками солдат?. Для кого другого это была зряшная задумка. Но воины Золотой дружины клялись служить хану до последнего мига, когда Мара к себе призовёт. Не жалея живота своего. А слово надо выполнять.

В городке хана охраняли крепко. На каждом углу по служивому. Внутри – в избе губернатора дежурил десяток казаков, и дозоры проверял сам Суворов. Невысокий, сухощавый, подвижный он умудрялся быть во всех местах и сразу. Тут справлялся, как расквартировали солдат, там проверял крепость клетки и двухколёсной телеги. Не ленился, щупал проверял колёса и доски. Смотрел оружие и пушки.

- Трифонов, поставь пару солдат у дверей.

- Как прикажете, Александр Васильевич,

Его негромкий, но резкий голос был очень хорошо слышен в округе. Солдаты называли его батюшкой. Всё это Легша и Войта разглядели в окошко под крышей сенника.

 

 Небо медленно бледнело, наливаясь нежным розовым светом восходящего светила.

 - Пора, друже.

Войта будил побратима, который умудрился заснуть на рассвете. Легша глубоко и сладко спал, раскинув во сне огромные руки. Войта ясно увидел лицо друга - тёмные впадины вокруг глаз, заострившийся от усталости и худой пищи нос, соломинки, запутавшиеся в бороде, и нежную, как у девушки кожу. Защемило вдруг сердце – доведётся ли встретить ещё один закат? В деревне уже вовсю перекликались петухи. В мир пришёл новый день, который Ярило принёс на своих плечах.

Легша заворочался и открыл глаза.

Отбить хана в городке не можно было и мечтать. А вот в степи, в дороге. Где пыль-трава – зелена мурава…

Повезли Мелешу ранним утром. Сотня служивых солдат из башкир да пара десятков  казаков на донских рысаках вытянулась на полверсты по Симбирскому тракту.

С утра в воздухе разливалась жара. Птицы не пели. Сухая трава шелестела от лёгких дуновений ветра, которые не приносили прохладу.

Сотник Шилов вроде бы лениво оглядывался вокруг. Тишина. Только сверчок в кустах настойчиво скрипит о своём.

Хан в простой суконной рубахе, в которой его повязали, сидел неподвижно и спокойно. Рубаха  разорвана у ворота, над бровью запёкшаяся кровь. Он спокоен и даже благостен, несмотря на неволю, жёсткие доски клетки и пекущее макушку солнце.

 

- Вот силища в злодее, - думает про себя сотник Шилов.

 

Хан закрыл глаза. Горькие мысли не давали покою… «Не оттого зло, что Золотую дружину потравили. Нет! Ране намного началось. Когда предавать своих богов стали простые люди. Единую силу и веру потеряли. А государи о казне своей больше думали. И мнили себя непобедимыми. Да и сам мыслил - ништо Золотую дружину сломить не сможет. Да и котёл отдельный для себя завёл. Гордыня подвела... Гордыня и неверие…»

 

Беспокойно шевельнулся заключённый в телеге, когда колесо подскочило на колдобине.

 

«Потерпи, государь» - шелестел сверчок.

 

«Неужто!? Неужто живой кто остался из Золотой дружины?»

 

Князь ненароком повернулся и оглядел степь. Никого. Сухая трава до самого горизонта. И только сверчок поёт свою песню. «Чи-и-и-рк - будь готов, государь.»

Побелевшее от жары небо. Коршун ловит потоки воздуха, кружит где-то вдалеке, у самого окаёма.

А был ведь один дружинник, раненый. Что лежал у башкира в лесу. Надежда давно и прочно похоронена в груди. Главное – достойно уйти. Этот труд он сам себе уже давно нарёк. Надежды не было. Но теперь -

«Неужто !!!»

Отряд с пленником приближался к небольшому леску, что вытянулся вдоль тракта. Сотник перебрался поближе к телеге.  Хоть только шелест листвы да позвякивание сбруи, да ленивые перебранки солдат нарушали тишину, а неспокойно было на душе. Темно и душно. И потом, коли засада, то где ж ещё, если не среди деревьев. И укрыться можно, и подойти незаметно.

            И когда с треском рухнуло поперёк дороги раскидистое дерево, только и успел подумать сотник: «Вот оно!». Пуля из винтовки оборвала жизнь сотника Шилова, казачьего старшины с Дона.

Побратимы стреляли метко, стараясь положить как можно больше народу в первые секунды неразберихи. Солдаты быстро собрались, подтянулись отставшие наездники. Пешие укрылись за телегами, понимая уже, что нападавших немного.

Легша слушал лес. Бегущую по стволам тополей воду, дыхание затаившегося испуганного ежа, шелест лапок маленького жучка. От живота его тянулась к земле невидимая серебряная нить. Вот по ней! Выровнять дыхание и по тонкой нити подняться по родовому дереву. И быстрей, пока Войта ещё держит солдат под телегами. Медведь двигается легко и быстро, хоть и простодушен. Медведь-оборотень силён и опасен. Чует ветер, страх, видит потоки опасности, что светящимися струями опутали сражающихся. Легша слышал звон вытаскиваемых сабель – солдаты осмелели и решили пойти в наступление. Значит, пора.

Восьмипудовый богатырь откинулся на землю.

Прими, матушка, и помоги.

Трава неслышно, но ощутим зашевелилась под телом воина, земля неслышно наползала на руки, ноги. Обнимала тело, окутывала плотной зеленоватой дымкой.

Долго. Слишком долго идёт обращение в медведя. Сил надо много, чтобы стать зверем и удерживать зверя. Да и не бессмертен он вовсе. Выживает за счёт силы и скорости, да толстой шкуры.

 

Зарема прибился к имперским войскам, когда вязали хана с товарищами. Ватажникам своим велел ждать в ближайшем лесу, а сам к прибывшему полковнику сразу на глаза – вот он я!  Только возвращаться к ним и к былой жизни не собирался  - с золотом Рейнсдорпа можно было тихо осесть в Пензе там или самой Москве. Купцом именитым стать да вести честную торговлю.

 Сразу, как только началась кутерьма, метнулся с коня за перевёрнутую телегу, поближе к хану. И тихонько отстреливался. К чему лихачить? Нападавших было мало, скоро подтянутся отставшие солдаты, и тогда можно будет легко брать этих полоумных в клещи.

            Ф-фух! Чёрный фонтан взметнулся под самые небеса. Дрогнула твердь. По телеге застучали комья рыжей земли. И в оглушающем грохоте беспорядочной стрельбы, в диких криках людей и животных, в тоненьком вое мальчика-башкира, что ехал с ним рядом на бурой лошадке, Зарема вдруг расслышал рёв. Звук – низкий, утробный – шёл, казалось, из самой земли. Будто сама матушка сердилась и грозила наказать за непотребства и пролитую кровь.

Зарема свернулся в клубок, стараясь занимать как можно меньше места и унять клацанье зубов. И тихо, чтоб не звякнула, положил рядом старую винтовку. Этого зверя пули всё одно не берут. Зарема сразу понял:  выжил кто-то из Золотой дружины и пришёл за ханом. С его чутьём и скоростью оборотень положит весь отряд за пару минут.

И шептали непослушные губы полузабытую молитву новой веры в Христа, которым учила его глухая бабка. Безбожником рос, лихо скалился в летевшие на него сабли и копья, ни у кого помощи не просил. А вот теперь вспомнилось: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твоё. Да придет Царствие твоё…»

И влажно стучали по телеге уже не комья земли – плоть человеческая. Медведь, не останавливаясь, рвал солдат на куски. Зарема вздрагивал, закрыв голову руками, и впервые в жизни истово и яростно звал на помощь нового бога.

Телегу с ханом Мелешей прикрывали особенно яростно. Отдавать не хотели.

- По трое с двух сторон, вали телеги! – спокойно командовал Суворов.

Споро перевернули и заняли оборону. Стреляли в жуткого зверя. Его шерсть дыбилась и шевелилась от пуль, но чудовище не останавливаясь, поддиралось к хану.

- Положит он нас, батюшка Александр Васильевич, как есть положит, - шептал сотник Шилов, заряжая винтовку трясущимися руками.

- Пули его не берут, эх, пушку бы сюда… – слышалось рядом.

- Видно, час мой пришёл…

Серые с прищуром глаза Суворова  смотрели на поле битвы , что виднелось в просвет между телегами.

«Сколько солдат осталось? Десятка три-четыре…А подкрепление с пушкой отстало.»

Кричали люди, трещали выстрелы.

«И не увижу боле любушку-жену. Послужить ещё хотел России и матушке императрице. Прошёл Кавказ и османов. Вот, значит, как вышло сгинуть. В душном лесу в пяти верстах от Симбирска. Порадуется Полковник.»

И вдруг вспомнил. Ладанку положила ему сестра Аннушка. Всё шептала: пуля серебряная, заговорённая, Сашенька. Сбережёт тебя в лихой час, душа моя.» А он всё гладил её по волосам. Пригожа была сестрёнка, танцы любила, только ума небольшого. Серебряной пулей от пушки да сабли не спастись. Но всё же взял и носил в кармане.

- Шилов, дай-ка винтовку…

Вмиг вогнал пулю и протолкнул шомполом. Насыпал пороху. В такую-то тушу грех промазать. Только бы не осечка…

И снова взорвался воздух. Дикий непередаваемый ужас накрыл солдат. Пробирался холодным потом по спине, сворачивался тугим клубком в животе. Башкиры вспоминали своего Юным-Она, казаки – Христа. Оборотней было двое! Пока медведь оттягивал на себя основные силы отряда, возле телеги с пленным ханом будто из-под земли вырос Волк.

Зарема потянулся за винтовкой. Хоть вокруг кипела битва, то и дело щёлкали выстрелы, а старался всё делать тихо. Один удар когтистой лапы – и спета песня казака Заремы.

Неслышно засыпал сухим порохом, вогнал пулю. Вот она смерть-матушка. Нашла таки…Глядит пустыми очами, тянется к Зареме длинными крючковатыми пальцами.

«Отче наш, сущий на небесах…»

Только когда вздрогнула и загудела телега от ударов зверя и затрещали доски, просунул винтовку и нажал на спуск. И в тот же миг рявкнула пушка, которую притащило на лафете подоспевшее подкрепление.