Я приехал к ней издалека, чтобы своими глазами увидеть её, убедиться в том, что она существует реально. Многие говорили о том, что она сумасшедшая ведьма, многие ей поклонялись, считали её ясновидящей, кто-то – злой чёрной колдуньей, но никто не был к ней равнодушен. На протяжении года я получал о ней письма из разных концов необъятной России, от самых разных людей. И всё, что писали они, было невероятно. В конце концов, я не сдержался. Находясь в постоянном поиске истины, в состоянии неутомимой погони за мудростью, решил познакомиться с ней…

…Прозорливая Клара была ветхой, древней старухой, маленькой, очень худой, сморщенной до неприличия грубо. Постоянным, любимым занятием её были жалобы на бесчисленные болезни, которые буквально мучили бренное тело, кишели в её организме. Клара страдала практически не отпускающей головной болью, по ночам с ней случались припадки – эпилепсия, у Прозорливой невыносимо болели суставы, всегда беспокоило сердце. Она постоянно бранила врачей, но при этом усердно лечилась, с вдохновением, даже с каким-то нелепым восторгом распространялась о новых лекарственных средствах, методиках выздоровления, о неприличных припарках, настойках и клизмах. Ходила она в чёрном платье до пяток, в заплатах, в фуфайке и сером пуховом платке даже летом. Клара зябла всегда. Очевидно, что Солнце не грело её. Проблемы с пищеварением, язва желудка и лунатизм сводили с ума несчастную женщину.

Ещё с раннего детства Клара отвыкла есть мясо, с явным отвращением отзывалась о тех, кто питает интерес к любым мясным блюдам. Кормилась она крайне однообразно. По обыкновению это была только пшённая каша и чай. Даже хлеба не ела она по причине беззубости. Соль и сахар вызывали в ней зуд. Органически, старуха не переносила алкоголь, как и запах табачного дыма, что было одно для неё, по моим наблюдениям. Множество учеников, крайне важных, продвинутых и современных, из всех «благородных столиц»: Питера и Москвы; из Казани и Владивостока; из тёплой Одессы; с Екатеринбурга; Самары; Перми, - теснились вокруг старой дамы. Все верили – Клара творит чудеса.

Она обращалась с ними, как мать, которой давно надоело иметь столько много детей. Когда «апостолы» вдруг начинали какой-нибудь научный спор, или антинаучную ссору, Прозорливая закрывала лицо воротом, опускала стыдливо глаза, становилась напуганной, тихой, как тень. Чем громче кричали они, тем тише становилась Клара, - терпеть не могла она шума, резких телодвижений, а особенно уверенных в своей правоте, молодых несмышлёнышей.

Говорила всегда Клара смирным, таинственным голосом, можно сказать даже шёпотом, что заставляло вслушиваться в её речь, напрягать свои органы чувств, самому снижать тон.

Разочарованный, смотрел я на эту больную, уставшую женщину, не понимая, какая же, собственно, власть, что за сила притягивает к ней людей. Мне, с удивлением, припоминались рассказы... …Как паломники однажды видели Прозорливую ночью, в окружении чудных созданий, похожих на ангелов, парящей в воздухе на высоте головы, и светящейся. Другие писали о том, что ведунья, жестами рук, вызывает из воздуха духов природы, беседует с ними, как для неё это обыкновенно. О том, - якобы, вдруг оживают деревья и травы, по воле наставницы. Как она может запросто становиться почти что невидимой, полупрозрачной… Проходит сквозь стены… Знает с точностью прошлое, будущее, каждого, кто к ней приходит. Как разные невиданные существа, чуть ли не ежедневно приползают к ней из «геены», ласкаются, словно котята, по её мановению вмиг исчезают… Про загадочные лабиринты, от которых у Клары ключи, по которым она будто водит людей, посвящая их в страшные тайны сознания мира… Как люди круто меняются при встрече с ней… Писали о том, что она – дверь, окно в иной свет, жрица вечной, нетленной системы вещей.

С жадностью, я слушал всё, что говорила наставница, но не мог уловить власти в этих словах. Наблюдая за ней, изучал я рисунки движения рук, незатейливых жестов, движения тела и шелеста тканей, ждал намёка на некую метаморфозу, но тщетно. Я вкушал её тишь, расшифровывал тайну молчания, считывал слой информации глаз, эту дряблую тусклую ауру, – нет! Никакой искры тайности. Необычности не было в ней. Понял, что встретил тех, кто несчастней меня, что искал, как обычно не то, что нашёл.

Но, было жалко убитого времени. Так, собрав все остатки терпения в кучу, смирившись с нелепой, больной «бытовухой», похожестью дней, я решил просто ждать. Тупо ждать. Не смотря ни на что.

И я ждал. Словно лис, затаившись в засаде.

У Клары были очень красивые газа, голубые, как небо, глубокие, как океан. Иногда мне казалось, что именно в этих глазах, абсолютно не человеческих и сокровенных, но ещё менее Божьих, скрывается та искромётная сила, та мудрость хозяина истины, которую жрица так трепетно прячет от своих учеников. Но вот, усталым болезненным голосом, Прозорливая начинала свои бесконечные сказки о новых и новых припарках, интересовалась о том, когда будет готова пшеничная каша, бессильно жаловалась на ломоту в пояснице, - очарование вмиг исчезало.

Однажды гуляли мы с ней по сосновому бору, за городом, вдоль живописного берега речки. Нежным был этот вечер, располагал к задушевной беседе. Птицы смолкли и лишь камыши своим шелестом и желтизной охраняли покой, почерневшей от неги воды. Сосны мирно шептались о чём-то своём в вышине своих облачных крон. Воздух был так прозрачен! Девственность дикого неба нарушал только лишь чёрный коршун, парящий вверху, резким – резким и столь неуместным здесь, редким взмахом крыла, так похожим на бунт. Природа готовилась почивать. Невестой, дарованной Господом, на лес опускалась кудесница ночь.

Клара села в траву; я, покорно, у ног её. Жрица гладила мои непослушные волосы.

- Плохо? Очень тоскливо? – Спросила она еле-слышно.

- Да, - ответил я.

- Бога ищешь ты, сын мой возлюбленный, и не находишь. Гордыня твоя застилает глаза, слышишь, я её вижу, она не даёт тебе силы сказать, что Он есть. Да труслив ты, однако, и слаб, и не смеешь сказать: Его нет!.. Это больно.

- Гуру, как ты узнала, ведь я?..

- Жалкий мой, милый мальчик! Не видно, что мы?.. Ты и я - одной крови. Я тоже ищу. Больше века! И не нахожу. Говорят… Только разве я знаю… Его?.. Это страшные муки, поверь. Остальные страдания жизни смешны по сравнению с этим проклятьем. Возомнили себе человеки, как будто страдают от голода, холода, от нищеты, от других, - пьют из чистых колодцев, ан нет, всё же мучает жажда. Страдают они лишь от мысли: «а вдруг!.. Его нет». Одно горе на всех.

- Клара, ты никогда?.. Даже не приближалась?.. К Нему?

- Я сливалась с Ним несколько раз. Это те миги жизни, сынок, ради коих мне стоило жить. Больше нет ничего. Остальное, – туман.

- Я пытался об этом узнать у «апостолов», только… Ученики безнадёжно молчат. Скажи, Клара, они, что, не знают? Или просто считают меня чужаком? Или это – табу?

- Нет, не знают, мой мальчик. Увы. Скорлупы моих знаний достаточно им. Всё, что глубже смертельно.

- Тогда пусть я умру, Гуру, пусть! Расскажи…

- Как могу рассказать тебе, милый? Все слова перед Ним - пыль.

По-прежнему, Прозорливая ласково гладила меня. Я подумал: «вот–вот, всё чего я так ждал! Началось». Я обнял сухие колени её и покорно, с мольбою, посмотрел ей в глаза, снизу вверх.

- Сжалься, Клара, смотри, я весь здесь. Пощади. Я хочу это знать. Смерть – ничто. Я её не боюсь. Ересь душит. Глоток… Глоток истины… Пусть… Я умру!

Прозорливая заговорила, задумчиво глядя в небесную высь:

- Мы забыли Отца. Разлучили нас с Ним с колыбели. Видим, слышим, и чувствуем сердцем, но не узнаём. Плачет наша душа. Слишком громко вокруг. Слова лишние, мысли, всё, всё здесь чужое. Кругом голоса. Надо, чтобы всё смолкло. Биение сердца, пульсация в венах, потоки вселенной, до клеточки, - всё. И тогда… Может быть… Мы узнаем Его. Бог не приходит и не уходит, Он всегда здесь. Только мудрый способен стать музыкой в гуслях Его. Приготовься. Стань смирным, смиренным, спокойным, стань тише меня. Бога глупо искать. Нужно ждать. Как ждёт взгляд твой в ночи, когда Солнце взойдёт. Отрекись же от мира, от плоти, от жизни и смерти, от времени, слышишь, сын мой, от себя. От других. От пространства, которого нет. Он – есть всё! Он – ничто!

Старуха встала, подняла руки вверх. Я увидел, как небо сверкнуло в ответ Прозорливой, очаровательной молнией.

- Сын возлюбленный мой! Помолись тишине! – Продолжала Гуру, - внемлет дух Его. Свят! Земля, воздух, вода? Мой огонь. На колени… Внимайте… Вот Он! Это Он наполняет моё мироздание грозами, гроздьями хаоса, ужасом ангелов. Он пронзает дыханием атомы. Солнце режет лучом правосудия чёрную тучу. Молчи! Ибо Имя Его в тишине, Его Имя есть ключ…

И я слышал её. Мне казалось, что голос наставницы, слабый, больной и ранимый, достигает до самого неба, облачает в себя океаны невидимой бездны. Только скорбь моя, стыд за мир и печаль были так велики! Они вырвались стоном из самого сердца:

Матушка Клара, прости… Меня грешного… Но… Если так, - то к чему тогда жизнь? Эта вечная смена, - рождения; смерти? Зачем боль и страдания, зло? Зачем тело? Сомнения? Совесть? Эти вера, надежда, любовь?.. Матушка, я… Я люблю невозможное! Мне… Ничего здесь не светит.

Клара вздрогнула, успокоившись, снова провела рукой по моей голове:

- Это тайна, сын мой. Я скажу. Нет земли. Нет воды. Нет огня. Мира нет, если веришь в Него! Или Он, или мир! Всё, что ты говорил – твой фантом. Ты придумал его. Это просто иллюзии, галлюцинации – всё… Всё обман. Ничего. Только Бог. Помни это…

…Одна душа на всех нас – Его. Другой нет. Раньше мы просто спали, покоились в сердце Отца, свет немеркнущий грел нас. Вдруг, однажды, мы бросили взгляд на материю мёртвую, каждый из нас углядел там свой собственный образ, как в зеркале. Этот образ восстал. Стало слово, и каждый сказал сам себе: «Я хочу быть как Он! Я свободен! Эгей! Это я буду всем, а не Он. Буду – Бог». Как цветы в быстрой речке, потеряли рассудок от собственной красоты, отражённой искусственно в теле, - слепцы! Пали… Пали… Мы падшие… Все! Попытались упасть до конца. Отделиться от Бога навеки – никак. Что же делать? И вот, мы скользим по бескрайней восьмёрке. Она – бесконечность, два круга, один круг – рождение, другой – смерть. Вечно падаем… Вечно взлетаем… К Нему… От Него. И другого пути просто нет. Отойти от Него навсегда невозможно. Он – начало, и Он – есть конец. Дух наш хочет быть Богом – напрасно: тоскует по отчему дому; на земле не находит покоя; ищет; рвётся вернуться к Единому; не сознаёт. Только слышишь, сын мой, мы вернёмся к Нему. Очень скоро. И тогда всё измениться. Все будут Богом, Бог будет во всех. Разве ты не тоскуешь о Нём? Посмотри, какая нетленная грусть и печаль, и тоска в тишине этих сосен… Травы… И в молчании вод. Разве сердце твоё плохо видит? Смотри – всё тоскует! Всё ждёт!..
Стала ночь. Облака, ещё минуту назад так ярко пылающие от соприкосновения с Солнцем, погасли. Небо сделалось чёрным, как речка ночная, а речка, как небо – глубокой, манящей и до бесконечности трогательной, терпеливой. Череда ранних звёзд проявилась над вымышленным горизонтом. Словно ангел, на землю с небес опустилась снотворная тишь.

Тогда я прошептал:

- Сколько раз! Клара, сколько я думал об этом, до слёз: отчего такая ничем неуёмная грусть в этой сладкой природе? Чем она прекраснее, тем печальнее. Чем больше покоя, тем больше тревоги. Чем глубже сон её мирный, тем полнее её беспокойство. Скучает по Богу!..

Прозорливая ответила нежно с доброй светлой улыбкой в глазах:

- Тс-с, любезный, она уже спит. Спит «уже», или спит «как всегда»? Созерцает. Создателя только во сне. Смутно, вяло и дремотно. Все стихии, планеты и звёзды, и воды, животные, травы и люди – сны природы о Боге. Всё, что видит она там, во сне, - рождается и умирает. Природа творит лишь одним созерцанием, как обычно бывает во сне, создаётся легко, без преград и препятствий. Вот почему, мой возлюбленный сын, так чудесны, вольны и загадочны эти создания. Вот почему все они так бесцельны. Ведь природа играет во сне, как играют вверху облака: в будущее; настоящее; прошлое… Нет движения в мире, есть только лишь созерцание, слушай, и ты всё поймёшь. Чем твоё созерцание глубже, тем тише. В своём величайшем безмолвии, в странном бездействии, природа создаёт образы – формы, существует лишь то, что она видит и чувствует в данный момент. Всё остальное безлико, его просто нет в нашем полном надежды сознании. Но и это великое созерцание – всего лишь образ надуманный, не ощущающий истины. Это образ другого, ещё более ясного и недоступного одновременно. Природа – спящая мать, но врата к ней закрыты. Лишь человек нашёл «слово», которое вечность искала, но не нашла. Душа человеческая – тоже природа, которую в нас вдохнул Он. Душа ведает «слово» и скоро проснётся. Мы готовы встретиться с Ним. Не во сне… Наяву…

К тому времени на небесах появилось великое множество звёзд. Светила мерцали: вспыхивали; потухали; блекли и; словно взрывались. Падали метеориты, сжигая себя в атмосфере. С каждой минутой появлялись всё новые, новые звёздочки, - неисчислимая армия. Вышла Луна. Прозорливая жестом указала мне на неё.

- Вот он, видимый мир! Все эти звёзды, планеты, как камни, - былинки в сознании смертных, картинки, пылинки в потоке фантазии, сны. Бог спокоен, он так, как вода, по которой мы будто плывём. Движение мира придумали мы, если нет, Бог не создал бы нас, из покоя никто бы не вышел, мысль стремиться к нолю. Там, в царстве вечных теней, в центре Сердца Циклона лежат семена, мыслеформы всего, что есть, было и будет: зародыш блохи, и пылинки, и, даже Спасителя…

Тогда я громко воскликнул, как взвыл на Луну, голос мой разорвал завесу ночной тишины, как крик мучительной, адской боли:Прозорливая КлараПрозорливая Клара

- Кто Он? Кто Он, Клара, скажи! Почему же Он так молчалив? Не отвечает, когда мы призываем Его. Хочу знать наяву, - слышать, видеть, роптать. Создатель бежит от одной моей мысли, зачем? Я не враг. Но Он прячется в тени, в иллюзии, в сны. Покажи, Прозорливая, где?.. Живёт Бог?..

- Мальчик мой, сын мой возлюбленный, что значит мысль перед Ним? Создавший всё – есть ничто из того, что Он создал. Он не может бежать, отрицая тебя изначально, ты – мир. Часть всех этих планет. Отрекись оттого, что ты видишь, и слышишь, и знаешь, и хочешь. Тогда ты дождёшься Его. В колыбели земли. Может быть. Так отдай Ему всё: и друзей; и подруг; и знакомых. Близких, родных, и природу, и свет. И свою темноту, и себя вместе с ней, разум свой. Ты не сможешь сказать: «Он и я», ты почувствуешь: «Он – я». Душа твоя будет смеяться над собственным телом, плоть станет смешной. Вместе с ней уйдёт боль. Слов не станет, молчание – слово. Если в это мгновение рухнет весь мир, то ты будешь спокоен. Зачем тебе мир, если ты – Он? Сердце твоё перестанет хотеть, ибо Он... Ты не будешь здесь жить, - выше жизни. Душа перестанет страдать, остановиться мысль, - это Он – навсегда!

Такова, мальчик мой, моя правда. Путь один: отречение от всего сущего; презрение счастья земного, к страстям человечьим; путь к Творцу, что так любит тебя.

Прозорливая Клара умолкла. Я упал к ногам её, не смея прикоснуться к ним, целовал землю, по которой ходила наставница. Потом робко поднял лицо своё, заглянул в эти полные тайны голубые глаза. Казалось, они глубже неба, взгляд сковал меня, словно лютый мороз. Тогда я прошептал:

- Гуру, ты можешь всё, что захочешь, я верую. Верую! Прикажи Луне и она рухнет наземь. Будь, как Он, Клара, будь! Покажи мне Его, я хочу, сделай чудо! Сотвори мою сказку, помилуй меня! Верую… Верую… Будет так, как ты скажешь… И пусть… Я умру. За тебя мне не страшно. Смерть – тоже сон.

- Милый мой, бедный мальчик, о чём ты? Чудо, которое только что произошло в твоём сердце, наверное, больше, чем все чудеса, вместе взятые, которые я могу сотворить. Сын мой, разве не сильное чудо та новая сила, во имя которой ты смеешь сказать мне: «Он есть»? Кроме веры, других чудес я не знаю! Впрочем, если ты просишь, изволь… Посмотри на людей в чёрных рясах, возлюбленный. Один из них – тень твоей смерти. Белых одежд для тебя больше нет. Кончено, ты сделал выбор.

Наступила полночь. В преддверии огромной пропасти вещих мистерий с меня сняли мирскую одежду, обрекли меня в чёрный хитон, дали в руки распятие, ноги остались босыми.

Я вошёл в круглую низкую комнату.

В ряд стояли колонны из мрамора, каждая изображала змею, пахло плавленой медью. У каждой змеи стояли курильницы на серебряных ножках; языки пламени пробивались сквозь густой пенный дым. Чудодейный эфир заполнял всё пространство.

Справа от меня располагались глиняные белые изваяния трёх библейских животных – орла, тельца, льва. Они поддерживали огромный престол. На нём восседал, в длинном чёрном одеянии, один из знакомых мне учеников Клары, по прозвищу Силл.

Громоподобный голос из бездны возвестил о начале Великого Таинства.

Двенадцать юношей вышли прямо из стен. Они были полностью обнажены, у каждого в руках блестел золотой колокольчик, при малейшем движении юношей колокольчики эти звенели. Звон наполнил мой слух.

Силл подал знак.

Один из юношей – колокольчиков приблизился ко мне, крепко завязав мне глаза неприятным шершавым платком, произнёс:

- Вперёд, брат! Больше нет ничего: ни воды; ни огня; ни земли! Плоти нет… Боли нет… Жизни нет… Смерти нет… Страха нет… Страсти нет… Нет любви… Только Он!

Меня повели. Отворилась со скрипом тяжёлая дверь. Под ногами возникли ступени. Я начал спускаться по лестнице вниз. Дверь захлопнулась сзади, исчез звон колокольчиков, тишина стала мёртвой. Пахло склепом. Через минуту мне показалось, что я глубоко под землёй. Лестница кончилась.

Теперь я шёл по туннелю, руки мои ощущали холодные стены, босыми ступнями почувствовал сырость. Зажурчала вода. Миг, - воды стало больше, я уже по колено в воде.

Но я всё-таки шёл. С каждым шагом уровень воды поднимался. Мои зубы стучали от холода.

Когда вода поднялась до груди, я подумал: «Сейчас я умру. Сгину здесь. Вот, нашёл, наконец, что искал. Дурачок»…

И вода вдруг уменьшилась.

Жар повеял в лицо. Земля раскалилась, жгла ноги: казалось, что я приближаюсь к самой преисподней; кровь стучала в затылок; иногда становилось так жарко, словно тело моё просто бросили в печь. Я продолжал идти.

Жар уменьшился.

Но дыхание сделалось невыносимо тяжёлым, я споткнулся обо что-то, потом ещё и ещё, догадался по запаху, что это мёртвые черепа и кости. Мне казалось, - кто-то идёт совсем рядом, совершенно беззвучно. Холодная рука схватила меня за запястье, и я закричал…

Теперь уже две руки принялись эротично ласкаться ко мне, бесстыдно хватать за одежду. Я заметил, что кожа на этих руках шелушиться и рвётся, как ветхая тряпка, сквозь нёё выступают голые кости. Отвратительная ловкость, пронырливость, юркость рук мёртвых вызывали во мне отвращение. И вдруг, где-то рядом, у самого уха послышался шёпот, быстрый, дерзкий, подобный шуршанию листьев:

- Вот и всё… Вот и всё… Ты узнаешь меня… Я с тобой… Это я!.. Я с тобой…

- Кто здесь? Кто? – Молвил я.

- Ты узнаешь меня. Прикажи! Развяжу твои глазки, увидишь. Узнаешь… Поймёшь. Прикажи… Всё увидишь! Я здесь.

Торопливо и суетно, весело, как-то, даже задорно костлявые руки закопошились на моём лице, - снять повязку. Ощущение невероятной близости реальной физической смерти чёрной, мерзкой иглой пронзило моё подсознание. Инстинктивно, привычным движением, перекрестился я трижды, как мог громко, дрожащим от безысходности голосом, но величаво, победно озвучил:


- «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грехи мои всегда предо мною. Тебе единому согрешил я, и лукавое пред очами Твоими сделал, так, что Ты праведен в приговоре Твоём, чист в суде Твоём. Вот я, в беззаконии зачат, в грехах родила меня мать моя. Вот Ты возлюбил истину в сердце, и внутрь меня явил мне мудрость Твою. Окропи меня иссопом, и, буду чист, омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселье, и возрадуются кости Тобою сокрушённые. Отврати лицо Твоё от грехов моих, изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отверни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними от меня. Возврати мне радость спасения Твоего, и Духом Владычественным утверди меня. Научи беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся. Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего молю, и язык мой восхвалит правоту Твою. Господи! Отверзни уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою. Ибо жертвы Ты не желаешь, я дал бы её: к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу – дух сокрушённый; сердца сокрушённого и смиренного Ты не презришь, Боже, Облагодетельствуй, Господи, по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима; тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение, тогда возложишь на алтарь Твой тельцов. Да воскреснет Бог, и расточаться враги Его, пусть бегут от лица Его все Его ненавидящие. Как исчезает дым, так и они пусть исчезнут. Как тает воск от огня, так пусть погибнут бесы пред любящими Бога и знаменующимися знаменем Креста и в радости восклицающими: радуйся, многочтимый и животворящий Крест Господень, прогоняющий бесов силою на тебе распятого Господа нашего Иисуса Христа, Который сходил в ад и уничтожил силу дьявола, дал нам тебя, Свой честный Крест, на прогнание всякого врага. О, многочтимый и животворящий Крест Господень, помогай мне со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».



Гром разразился в туннеле, забурлила земля под ногами, я понял, что падаю в пропасть…

…Когда я очнулся, глаза мои были свободны, повязки больше не было на глазах моих, я лежал на мягкой перине в огромной, освещённой свечами пещере. Мне давали нюхать материю, пропитанную едким слезоточивым составом.

Справа от меня стоял человек в маске, в чёрном, с крыльями за спиной. В руках он держал бриллиант многогранный, прозрачный, огромных размеров. Кто-то сказал мне:

- Смотри!

Устремил я глаза свои на бриллиант, сверкающий в логове маленьким Солнцем. Почувствовал успокоение, приятную слабость во всех своих членах, мне казалось, что свет бриллианта сияет уже не извне, а внутри моей головы. Мои веки слипались, губы скривились в покорной улыбке. Кто-то нежно погладил меня по голове мягкой, приятной, тёплой рукой.

- Видишь сны?

- Вероятно.

- Смотри на меня.

Я с огромным трудом поднял веки и обнаружил, что со мной говорит Силл.

Это был мужчина пятидесяти лет, с чёрной покладистой бородой, густыми бровями и губы его улыбались. На щеках и на лбу его чернели глубокие морщины, полные мудрости, опыта, тайны. Взгляд его был, как у кошки – проницательно ласков.

- Хочешь видеть Изгнанника?

- Очень.

- Смотри.

В полупрозрачном призрачном мареве дрёма появились туманные очертания тела огромного, двух исполинских крыльев, короны на Царство и Жезла Судьбы. Холодное, голубое, томное свечение исходило из тьмы усталого духа. Он заговорил незатейливо, неторопливо, спокойно, как старый умерший друг из самой преисподней:

- Отрекись во имя Иисуса Христа от меня.

Я молчал. Силл прошептал мне на ухо: «Хочешь увидеть Архангела Левиафана – отрекись».

Тогда я произнёс:

- Отрекаюсь.

В непроглядном тумане загорелась звезда, по имени Асластиада. Изгнанник сказал второй раз:

- Отрекись во имя Иисуса Христа от меня.

- Отрекаюсь.

И в третий раз потребовал падший, громким, уверенным, торжествующим голосом:

- Отрекись!

- Отрекаюсь!

- Иди ко мне.

- Кто ты?

- Я тот, кто даёт тебе Свет! Я тот, кто даёт тебе тьму.

- Ты прекрасен!

- Стань… Как я… Это просто...

- О чём ты скорбишь?

- Я? За всех вас, живущих. Не надо движения, деторождения, смерти. Идите ко мне. Я покой. Я тепло. Я свобода.

- Как зовут тебя люди?

- По разному. Имя моё...

- Знаю… Зло! Ты – есть зло… Сатана!

- Я восстал.

- На кого?

- На равного мне. Он хотел быть один, но никто не бывает один, даже если Он – Бог!

- Отрекаюсь, именем Бога Распятого от Сатаны! Сатана, да изыйдет! Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Отрекаюсь от Сатаны… Отрекаюсь…

Падший Ангел исчез. Разыгралась страшная буря. Вихрь принёс с собой мрак и страдания. Во мраке послышался топот и визги, и шелест плащей, - неисчислимое войско неслось надо мной по бескрайнему небу. Объятый ужасом я потерял сознание…

Проснувшись, увидел, как Белый Ангел зажигает вокруг меня свечи. Я лежал во гробу. Голова моя сильно кружилась, но я помнил всё, как всегда помнил сны.

- Спрашивай всё, что ты хочешь, - сказал зажигающий свечи.

Вдруг, мне стало легко, я почувствовал силу и бодрость.

- Зачем приходил Сатана? – Спросил я.

- Он не мог не придти. Рядом с горой всегда пропасть. Без плюса нет минуса, брат мой.

- Скажи, Сатана – это ложь?

- Нет, Он - правда.

- А Бог?..

- Тоже правда.

- Две правды?

- Нет, правда одна. Едины, противоположны…

- Где мой путь?

- Там, куда ты пойдёшь.

- Я хочу видеть Бога!

- Если веришь в Него, возьми крест, и иди за Спасителем, как Он велел. Будь спокойным, забытым, смиренным, безгласным в руках палачей. Ползи в пустошь, отдай Ему плоть, раствори в Нём бессмертную душу. Терпи… Если веришь в Него. Есть ещё один путь, путь Изгнанника: можно стать сильным, сильнее себя; не жалеть, не любить, не прощать; стать свободным; восстать; победить этот мир. Это тоже путь к Богу, с другой стороны. Если ты не боишься суда. Бог найдёт тебя даже в Аду. Смотри, вот Он, твой Бог…

…Встало Солнце. Клара мирно спала у меня на плече. Как всегда. Вслед за ночью шёл день.
Пётр Крестников.