Сам не понял, как это вышло, — но вот, на моём диване теперь обитает антикурьер. Ну и не только на диване, конечно, вообще в квартире...
Нет, вы не думайте, что он завёлся, как заводятся тараканы или мыши. Я его пригласил тут обитать. Поймал за шкирку, когда он пробрался в открытое окно, чтобы утащить мой сон (ха-ха, было бы что утаскивать, я целую ночь заснуть не мог!); разговорились мы с ним, познакомились, кофе выпили... Ничто так не сближает, как одна большая кружка свежесваренного кофе, распитая на двоих — со спором после каждого глотка, не влить ли молока и не сделать ли послаще. Я бы в две чашки разлил, но у меня таких не водится, зато кружка — чуть не на пол-литра, я после бессонных ночей из неё пью.
Ну вот, и после кофе я ему сказал: «Гляди, как много у нас общего: оба снимаем квартиру, оба тратим на это почти всю зарплату, оба не против откладывать и радовать себя не только шоколадкой раз в неделю... По-моему, нас просто сама судьба столкнула!» И он всё понял: «Ты предлагаешь вместе платить за одну квартиру?» Ну я ж говорю, нас точно судьба свела, кто б ещё меня так легко и быстро понимал!
Стали считать да прикидывать — а у меня и аренда дешевле, и диван мягче, и до рабочего офиса ему бегать ближе. Я пообещал созвониться с арендатором и уточнить, не против ли он, если тут поселится ещё один человек; а антикурьер, довольный, убежал.
А через пару дней, когда как раз закончился месяц, он расторг договор об аренде и заселился ко мне. И вещей притащил не то чтобы много, всё влезло в один шкаф; какие мы с ним компактные.
И теперь валяется на диване, таращится в телефон, пока я пытаюсь заснуть: он-то в ночь работает, а мне к девяти утра на точку топать. Его, кстати, Аркадием зовут; терпеть не может своё имя ни в какой форме и откликается только подзатыльником, я проверял. Я пообещал ему прозвище придумать; только в голову ничего не лезет: я ж о нём всё ещё ничего не знаю, как тут сообразить? Мне-то легче, я на Сашку отзываюсь; и на Волка тоже могу, не раз фамилию сокращали, но имя как-то привычнее, растрёпаннее, что ли...
— Слышь, — говорю, — а если тебя Кашей называть? Ну, от Аркаши.
Этот тип в ответ пинает — несильно, но чувствительно.
— Ты не забывай, — предупреждаю с лёгкой усмешкой, — что волка ноги кормят. И вот однажды я как сожру то, чем ты меня пинаешь...
— А ты что, волк, что ли? — хмыкает тип, даже не отрываясь от телефона.
— А то ж! Кем ещё может быть человек с фамилией Волков?
— Ну ты загнул, — он наконец отрывается от экрана и фыркает мне прямо в лицо: — Ты ещё скажи, что человек с фамилией Людоедов — обязательно людоед. А я тогда кто? Иван?
— Глубоко в душе, — соглашаюсь я, — ты непременно Иван. О, может, тебя Иваном звать?
— Лучше уж Кашей зови, — бурчит он и снова что-то тыкает в телефоне. В игрушку, что ли, играет.
Я отворачиваюсь, закрываю глаза и честно пытаюсь заснуть. Но сна — ни в одном глазу, хотя и режим не сбивал, и кофе не пил, что за ерунда? А времени меж тем почти три часа, а вставать — в крайнем случае в восемь.
— Слушай, а у тебя случайно ничьего сна при себе не осталось?
— А ты уже использовал то, что я тебе подарил? Ну, в карман сунул, когда ты меня... поймал.
А про карман-то я и забыл совсем! Это что же там, чужой сон? А куда мне его пихали-то, в чём я тогда был? В джинсовке, наверное, как обычно...
Вылезаю из-под одеяла, топаю в прихожую и, вытащив что-то из кармана (вспомнил, из правого!), возвращаюсь в комнату.
— А тебя потом не прибьют, что сон мало того что не сдал, так ещё и в качестве взятки кому-то сунул?
Он снова отлипает от телефона и признаётся будто бы неохотно:
— Это мой сон. Часть зарплаты иногда вот так выдают, чтобы можно было после работы рухнуть и сразу заснуть. Но я пока обходился, а тебе нужнее... Да и подарил уже, не отбирать же.
Я забираюсь в постель и разжимаю руку. Ничего не происходит; карманом, что ли, ошибся или этот сон давно выпал по дороге? Недоуменно оборачиваюсь к специалисту по подобным снам — и чувствую, как голова неумолимо притягивается к подушке, а верхние веки — к нижним.
Ну ничего себе, вот так снотворное...
Когда сработавший будильник всё-таки прорывается сквозь преграду в виде подушки и крепкого сна, мой товарищ по дивану уже давно дрыхнет без задних ног (а ещё говорят, работа не волк!), отработав, видимо, положенное, наворовав ночную норму чужих снов. Хорошо им, этим антикурьерам, пару часиков по квартирам поползал — и спать. А мне носиться весь день...
Но куда тут денешься? Со вздохом выползаю на кухню — а там тарелка, полная бутербродов. И записка: «Не знаю, насколько это уместно, но я сделал тебе завтрак. И не думай ничего такого, мне просто не спалось».
Усмехнувшись, включаю чайник. Мне же лучше, не придётся тратить силы на готовку; а парочку бутербродов можно и с собой прихватить...
И какой у него интересный почерк, аккуратный и округлый, не то что у меня: как курица лапой, поди разбери.
Пока хлебаю чай: на кофе нет времени, а пить растворимый себе дороже, — как всегда, листаю новостную ленту. Пытаюсь найти в социальной сети страничку этого антикурьера — но в городе столько Аркадиев Ивановых, что проще убиться. Да и кто сказал, что у него этот город указан и фамилия-имя реальные стоят?
Но потом всенепременно попрошу ссылочку. А то что такое: на одном диване спим, а в друзья не добавлены?
Когда чай заканчивается, стрелка на часах как раз подкрадывается к половине девятого, самое время умываться-одеваться и выходить. На прощанье непривычно взмахиваю рукой, хотя антикурьер, зарывшийся лицом в подушку, одни соломенные волосы торчат, меня точно не увидит; и радуюсь, что заранее озаботился вторым комплектом ключей: вдруг он не захочет целый день торчать дома, а пойдёт по окрестностям прогуляться? Конечно, всегда может выйти и зайти в окно, но это чревато лишними вопросами и слишком пристальным вниманием. А нам обоим от такого бы поберечься...
К пиццерии мы с Янкой подходим одновременно и привычно дёргаем друг друга за уши вместо рукопожатия.
День обещает быть таким же, как и все остальные дни.
И всё так и происходит.
Клиенты ведут себя прилично, никто не требует чего-то сверх наших возможностей. Один кадр, правда, настаивал, чтобы заказанная пицца была у него уже через пятнадцать минут, но Янка его вежливо послала. Ну как послала — попросила заглянуть в карты и рассчитать время поездки между адресами, а потом прибавить время приготовления — или хотя бы разогрева — пиццы. Он замолчал, посчитал — и, извинившись, ушёл искать где поближе.
Каждый раз поражаюсь её вежливости! Я бы обозвал придурком и трубку бросил. Наверное, поэтому я и не сижу на телефоне...
На обеде я вытаскиваю прихваченные с собой бутерброды и невольно задумываюсь, что там делает антикурьер. Проснулся уже, интересно? Или после ночной работы будет до самого вечера отсыпаться? И как ему вообще на новом месте? А не решит ли чего-нибудь стырить и продать украдкой? Кто их, этих антикурьеров, знает, вдруг они все клептоманы, потому и таскают чужие сны?
Очередной звонок не даёт продолжить размышления; и я спешно дожёвываю бутерброды, пока ребята на кухне греют пиццу и пирожки. Хотелось бы, конечно, ещё побездельничать, но чем больше заказов — тем больше процентов я с них получу.
Пока мотаюсь в не самый ближний район и обратно, невольно разглядываю лица прохожих, пытаясь отыскать антикурьера. Занятие напрасное: город-то ого-го, даже если он и вышел погулять, отправиться может куда угодно. А чтобы пересечься в вагоне метро, надо обладать тем ещё везением.
Обладай я — давно бы нигде не работал, а наслаждался наследством, доставшимся от незнакомой троюродной тётки, решившей завещать всё именно мне.
А раз я всё ещё работаю — значит, и с антикурьером только дома пересекусь.
Последний рабочий час я только и делаю, что пью чай, листаю ленту и скидываю Янке смешные картинки. Не то чтобы заказов не поступало — но на другой конец города куда быстрее домчится Влад с машиной; да и пицца у него будет в большей сохранности, чем у меня, который потащит её через общественный транспорт. А кто из клиентов живёт вблизи — те порой сами заходят, чтобы за доставку не платить.
Понемногу заканчивается моя смена; и когда стрелки подкрадываются к пяти вечера, я уже собираюсь топать домой — как на самом пороге звонит телефон. Но не курьерский, не у Янки, а мой.
— Ты же говорил, что ты волк? Я не знаю, волки они или нет, но меня, кажется, сейчас сожрут.
***
Когда я просыпаюсь, стрелки на часах близятся к половине четвёртого — почти режим, надо же. Работа дурная, а режим всё ещё жив, неубиваемый какой.
Думал, не соображу сразу, где нахожусь; но разум всё помнит, всё подсказывает.
Волков на работе до пяти, целых два часа квартира свободна и предоставлена только мне. В коридоре на крючке болтаются ключи: иди куда хочешь и хоть до ночи там шатайся. Вот окрестности, конечно, было бы хорошо изучить, всё же район незнакомый...
Но прежде чем шататься, я выползаю на кухню, чтобы позавтракать — или пообедать? Разницы, в общем-то, никакой.
На тарелке ещё остались бутерброды; и на том же клочке бумаги нацарапано таким почерком, что поди разбери: «Это — тебе». То есть два-то слова разобрать — никаких проблем, но будь там предложение побольше...
Грею чайник, завариваю растворимый кофе — не такая уж гадость, если молока и сахара добавить, а уж проснуться тем более помогает. Листаю новостную ленту и невольно пытаюсь отыскать в социальной сети этого Волкова. Были б у него имя-фамилия поинтереснее, пооригинальнее — без труда бы нашёл; а так в этом большом городе столько Александров Волковых, что затея изначально обречена на провал.
Решаю попросить у него потом ссылку — как-нибудь ненавязчиво, не то чтобы он мне прямо нужен, но всё же интересно было бы наблюдать за его жизнью в сети и переписываться в то время, когда мы не рядом.
Сполоснув после себя кружку (и как он живёт с одной пол-литровой, интересно, никогда не требовалась хотя бы мелкая чашка?), наконец-то собираюсь и вываливаюсь на улицу. Подставляю бледные щёки солнцу, щурюсь, раздумывая, куда бы пойти. Сначала прохожу вдоль дома, до самого первого подъезда; разворачиваюсь обратно и, вдоль домов и дворов, выхожу в шумный город. Улицы почти пусты: все на работе, мало кто освободился. Дети разве что, вечно свободные летом, отчаянно дерутся палками. Опускаюсь на ступеньки какой-то длинной лестницы и улыбаюсь невольно: я тоже когда-то так дрался, бывало — и до крови...
Никогда не курил — но хорошо, наверное, было бы сидеть вот так на ступеньках и дымить сигаретой; или черкать что-нибудь в блокнот — но я никогда не писал и не рисовал, да и блокнота с собой нет.
Прикрываю глаза, чуть не засыпаю обратно; дёрнувшись, оглядываюсь по сторонам. Если пойти во-он туда и нырнуть в переулок — наверняка можно выбраться в каком-нибудь незнакомом дворе. Лишь бы он оказался незапертым.
Подрываюсь с места, будто куда опаздываю; перебегаю дорогу в неположенном месте (ай-яй, какой пример детям!..), погружаюсь в тень переулка...
Десяток блестящих глаз, возникших словно бы ниоткуда, лучше любых слов даёт понять, что зря я сюда сунулся.
— Извините, — бормочу неловко; разворачиваюсь — а с другой стороны то же самое.
Вот так вышел прогуляться, вот так решил расслабиться и познакомиться с окрестностями...
Прижимаюсь спиной к стене, а блестящие глаза окружают со всех сторон, блестящие глаза да чёрные-чёрные силуэты. И... и вой этот, негромкий, чтобы прохожих не перепугать, но продирает до костей.
Волки? Волки, волки, кто ж ещё. Небось все Волковы, как на подбор...
А если этот Волков и правда волк? А если он... Волк волка видит издалека и лучше понимает, чем человека, неправда ли?
И пока волки не торопятся кидаться, только окружают, не позволяя дать дёру, я осторожно вытаскиваю телефон.
— Ты же говорил, что ты волк? — хочется держать себя в руках, но голос дрожит; ещё бы ему не дрожать. А волки приближаются, плотнее смыкают кольцо, будто раскусив мои намерения. — Я н-не знаю, волки они или нет, но меня, кажется, сейчас сожрут, — я невольно всхлипываю, потому что вой, заставляющий нервы натягиваться струнами, обрывается, а волки обнажают зубы — острые и длинные, точно кинжалы.
— Ты где? — торопливо уточняют в трубке.
— Н-не знаю... — я беспомощно оглядываюсь, но тут ни единого ориентира. — Я вышел прогуляться, недалеко от дома. Переулок какой-то, я не знаю адреса. Ты можешь по запаху или как-то...
— Жди, — бросают на том конце и вешают трубку.
Рвано втягиваю воздух: куда ж я денусь, позвольте узнать?..
Волки подходят так близко, что между ними уже и просвета нет, — и неожиданно поднимаются на ноги. Даже не знаю, кто был страшнее: зубастые шерстяные твари или не менее зубастые и одетые люди! Но, может, получится договориться? Или хотя бы время потянуть...
— Что вам нужно? — неуверенно спрашиваю, бегая глазами, стараясь не упускать из виду ни одного... волкочеловека.
— Ты, разумеется, — как по команде улыбаются волки; и что они имеют в виду, зачем я им нужен, что собираются со мной делать?
— А можно поподробнее? — из последних сил выдавливаю нервную усмешку. И подпрыгиваю — так высоко, как только могу, перебираю ногами в воздухе, торопясь взобраться повыше и, быть может, улизнуть.
Но и волки — не промах: прыгают и хватают за щиколотки, обрушивают на землю до звёзд в глазах — моих, конечно, глазах, ну не их же. И нависают, заслоняя небо тёмным зубастым куполом.
Волка ноги кормят? А если ног не хватает, в ход идут остальные части тела?..
— А ну стоять! — окликают сзади, и волки оборачиваются, давая возможность худо-бедно приподняться и сесть. — Это моя добыча.
Честно говоря, если б я первый раз увидел Волкова вот таким — ни в жизни бы не согласился с ним жить. Наглый, будто хозяин всех здешних переулков, собранный, точно вот-вот нападёт; взгляд острый, и даже волосы в стороны торчат хищно, как шерсть на загривке.
— Это моя добыча, — повторяет он и скалится так, что я чуть не прыгаю на шею ближайшему волку: делай что хочешь, только ему не отдавай.
Волки косятся на меня и фыркают:
— Чем докажешь, что твоя? Мы первые нашли — мы и забрали.
— На нём метка моя есть, — чуть лениво отвечает Волков; а я напрягаюсь: какая ещё метка, что он успел сделать, пока я спал?
— Где? — волки оглядывают меня с ног до головы, буквально раздевают глазами. — Покажи.
— Да вот же, — Волков, приблизившись, опускается на корточки, задирает на мне правую штанину — и кусает за щиколотку.
Дёрнувшись от неожиданности, я, кажется, заезжаю ему по носу; благо хоть не вскрикиваю, только кулаки сжимаю.
Волки вокруг нас рычат, смыкаются в плотное кольцо — но подойти не смеют.
— Хитёр, — выплёвывает один из них; по очереди прожигает нас с Волковым гневным взглядом и взмахивает рукой: — Расходимся, пира не будет.
Волки растворяются, будто тени, я даже не успеваю заметить, в какую сторону кто из них уходит. А Волков вытирает губы и подаёт руку.
— Это вообще законно? — возмущаюсь я, кое-как поднявшись. Оглядываю укушенную щиколотку, опускаю штанину. — А если я в полицию на них пожалуюсь?
— Незаконно, конечно, — он пожимает плечами. — Жалуйся на здоровье, но вряд ли их найдут — а в первую очередь вряд ли тебе поверят. Волки в городе, ха-ха, — он печально фыркает и просит: — Носового платка нет? Ты меня всё-таки здорово лягнул...
— А ты чего кусаешься без предупреждения? — бурчу я; но платок протягиваю.
— Они бы тогда помешать успели. — Он промакивает нос платком и усмехается: — Да и не всё ли равно? Я бы тебя укусил рано или поздно... Говорю ж, волка ноги кормят. И кого ж мне кусать, как не своего товарища по дивану?..
Я молча передёргиваю плечами; хлопаю по карманам, проверяя ключи: не хватало в первый же день потерять! — и нерешительно протягиваю руку.
И Волков, широко улыбнувшись, сжимает её в ответ.
Не кусает — и на том спасибо.
Ах да, волки же сначала ногами кормятся, как это я мог забыть...
