Перебираться из фейсбука в телеграмм неохота. Может, лучше вернуться сюда? Понимаю, что меня никто не видит, но мало ли.

https://russgulliver.livejournal.com/634212.html

Владимир КОРКУНОВ
МЁРТВЫЕ ДУШИ ВАДИМА МЕСЯЦА

Вадим Месяц. Искушение архангела Гройса. – М.: Издательство «Э», 2018. – 384 с.

Роман Вадима Месяца «Искушение архангела Гройса» – один из самых нахальных и запутанных текстов, которые я читал за последнее время. Тем интереснее было разбираться в кодах, прошивающих книжное полотно, расшифровка каждого из которых прибавляла не только к знаниям об изображённом автором предапокалиптическом мире, но и о человеческой природе в целом.

Тот рецензент, который открыл роман и прочёл пару абзацев для цитат (я знаю, так делают), действительно может назвать книжку «путевыми заметками», в духе Михаила Бару (хотя я не уверен, что он и Бару читал). Но внешняя фрагментарность – всего лишь приём, маскировка «от идиота», потому что обращается Месяц к читателю, способному воспринять более сложный материал, чем детективный нарратив. Перед нами – фантасмагория, поэма в жанре мистический реализм. А это всегда обманчивый жанр. Та внешне жанровая проза, которая на самом деле большая .


Мистический реализм – узнаваемая, но сдвинутая реальность. Герой Месяца, внешне напоминающий автора (это, конечно, образ), оказывается в стране, внешне напоминающей Белоруссию. Поначалу всё происходит как в фильмах Сэма Рэйми – бытовые/путевые сцены, диалоги, локации. Вроде бы ничего примечательного, но от главы к главе нарастает ощущение тревоги. Это происходит благодаря непонятным поначалу событиям: ночью на заправке японские коммунисты (!) просят подкинуть девушку до аэропорта за десять тысяч баксов (нужно сделать крюк, но небольшой) и малюют странный иероглиф на дверце машины, от вида которого люди то пускаются наутёк, но начинают бить поклоны. (Иероглиф – символ абсолютный власти – герой смоет на автомойке, отказавшись от роли бога.)


Знак появился во второй главе, а вторую сюжетную зацепку Вадим Месяц отложил аж до седьмой. В Поставах, на стенде «Они позорят наш район», протагонист видит фотографию давно погибшего друга Гарри. А когда после похода в магазин решает проверить, не обознался ли он, оказывается, что фото на стенде нет. Тогда-то он начинает понимать: Белоруссия за ним следит.
Тема близящегося апокалипсиса пронизывает роман, саспенс нарастает. Вскоре герой встречает с Гарри в деревянном ресторане «Соловьиная роща»: «Матвей Самуилович Грауберман <…> в форме официанта. <…> Я был на его могиле». Божественный конструктор соединил разорванные в автокатастрофе части Гарри: руки, ноги, голову. Новая версия унаследовала повадки старой (интонации, любимые фразы), но героя «оживший мертвец» не помнил. Гарри оказался первым, но далеко не последним воскресшим: «Мои любимые покойники начали являться мне на здешних дорогах пару месяцев назад». Эту фразу следует понимать и как часть сюжета, и как метафору.


Покойники, если речь о не о тотальном фикшне, оживают всякий раз, когда воплощаются в образ. Есть в этом что-то от миллеровской «Книги о друзьях». Только у Месяца не эссе. А истории Гарри, Гройса или Сашука (он в «Гройсе», правда, только упомянут), являются сквозными, то есть перетекают из книги в книгу.
В «Стриптизе на 115-й дороге» герой вместе с живым Гарри воровал матрасы, в обмен на которые они получали (у пунктов сдачи тряпья) книги. В «Искушении архангела Гройса» воскресший Гарри как будто излишне упорно отказывается вспоминать об этом эпизоде из детства. Процесс узнавания (он происходит постепенно, люди будто бы заново знакомятся и учатся доверять) – из разряда психологии, особенно когда герои воскрешают в себе – и это ещё одна цепочка воскрешений – травмирующий, перерождающий опыт. Главный герой ведь тоже переродился – бежал в Белоруссию из России, где сменил фамилию и имя. Благо родни у жены – половина Синеокой.


Символы преследуют на каждом шагу. Причём чем дальше, тем больше воинственной чертовщины. Даже во сне – война крестов: «Из-под земли, разрывая зелёный плодородный слой, медленно и неумолимо начинают расти каменные кресты. <…> Со страшным скрежетом рухнул крест, стоявший метрах в десяти справа: его выдавил из земли другой, более мощный и жизнеспособный». Это уже обещает некий микс из Гоголя – мёртвые души и пляски всевозможной нечисти. Кстати, о плясках. Мозаика рассказов превращается в (остро)сюжетную линию во время празднования Купалы, который, как известно, в чести у нежити – от ведьм до бесов. Даже архитектоника у романа бесовская, почти законченная пентаграмма: четыре кунсткамеры (вставки-переходы между приключениями героя) и пять сюжетных блоков. Ну или девять (4+5) кругов ада – кому как удобнее.
Кстати, о кунсткамерах. Поначалу они кажутся абсолютно чужеродным элементом, ну вот как бы были у автора другие мистические местечковые рассказы о Белоруссии, в сюжет не лезут, а выбросить жалко. Но потом понимаешь, что каждая из них помогает найти ответ на главную загадку книги: что, чёрт возьми, здесь происходит?


Ключевое слово, разумеется, чёрт. Раз за разом Месяц изгоняет беса, устанавливая в конце каждой кунсткамеры (в виде небольшой главки) Поклонный крест – их, как известно, ставили на месте уничтоженных языческих идолов. Причём возникает Поклонный крест после, как правило, проявленных чудес: в первой кунсткамере это, например, исцеление («Ключ и кастет»), дарованная рыба («Ихтиандр»), пусть временное, но воскрешение («Мама Ава») и др.


Беларусь, таким образом, становится едва ли не новой землёй обетованной, во всяком случае, священной: «Кресты стоят повсюду, у каждого посёлка, превращая родную Беларусь в храм под открытым небом».
Празднование Купалы – тот внутренний романный Рубикон, после которого магический реализм приобретает элементы экшна. Мало того, что во время скитаний по поляне герой в третий раз встречает Гарри, так ещё и спотыкается о прикорнувшего на берегу… покойного Михаила Гройса. (Мистика от Вадима Месяца, кстати, весьма весёлая: герой едва не размозжил ногой воскресшему голову.) Наконец, на пути домой героя пытаются прикончить – подстрелить из ружья. Эпизод охоты на протагониста кажется вторичным для структуры романа, однако это не так.
Нападение произошло неподалёку от дома Теляка, на которого работали воскресшие друзья Сергея (и будет работать он сам) – практически сразу после того, как Гройс притащил с местного кладбища непонятный камень с загадочными письменами. Пусть в этот раз нападение объяснялось бытовыми причинами (местный националист решил пристрелить инакомыслящего), но в будущем каждое соприкосновение с загадочными булыжниками будет резонировать надвигающейся опасностью.


Месяц мастерски путает читателя. Где мистика, а где «реальная» жизнь – поди разберись. Это, конечно, элементы детектива. Читатель вслед за героем пытается разобраться: только не кто убил, а кто воскресил.
Один из рецензентов очевидно-банально окрестил «Искушение архангела Гройса» постмодернизмом от головы. Без головы не отходится даже лирическое стихотворение, а постмодернизм – обязательное условие любого текста, написанного в XXI веке. (Простите, что напоминаю очевидное.) Отсюда и фрагментарность, и неопределённость, и выход репрессивных представлений о романе. И множественность трактовок. Одно из прочтений, тревожащих на протяжении всего текста – где находится герой? Жив он или нет? Лестница в небо, на которой Сергей спасается от снайпера, – намекает на возможную смерть. И на попадание в рай на земле, о котором вскоре заходит речь.


Александру Григорьевичу удалось осуществить народные чаяния, реализовать великий замысел. Мы превратим нашу республику в земной рай. <…> Мы в такой ситуации, что и мертвые встают, чтобы нам помочь. <…> Все четырнадцать республик нашего Союза предали дело социализма, повелись на сладкий пряник… Обесчестили себя. Разрушили промышленность, бесплатное образование и медицину. Зачеркнули подвиг отцов. Забыли про Берлин. Про космос. Забыли и тут же подверглись Вавилонскому столпотворению. А мы не повелись! Мы. Белорусы. Поэтому в нашей стране стали воскресать люди со всех просторов нашей необъятной Родины. <…> Мы построили рай! Царство небесное, совпавшее с царством земным.


Все коммунисты попадают в рай, не иначе.
Поэтому герой романа отчасти – герой Шрёдингера. (В пользу этой версии говорят и встречи с умершими близкими друзьями и первой любовью.)


Вадим Месяц как будто специально играет с религиозными чувствами читателя. Божье воинство, как выяснилось, развернуло ставку не у ортодоксов или латинян, а в оккультной секте. Сектриархом/магистром (ну или местным «богом Кузей») назначен Теляк, под началом которого служит протагонист сотоварищи, в том числе Гройс. Архангел Гройс. Архангел Михаил. Очевидно, что максима «делай что хочешь, только в храме не танцуй» – не про Вадима Месяца. Но вообще-то, ловить покемонов в храме – давняя традиция русской прозы. «Сказка о попе…» Пушкина, гоголевский канон, упыри А.К. Толстого, «Мастер и Маргарита» Булгакова… Вадим Месяц никого не оскорбляет – он создаёт альтернативную реальность (ещё один привет постмодернизму). И поднимает тему религии скорее в философском измерении. Роман – это ведь ещё и предостережение, сатира на тех, кто строит рай на земле. Апостол Павел писал: «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти».


«Искушение архангела Гройса» – это антикоммунистический роман. Единственный отрицательный герой книги (Месяц вообще не склонен давать оценку героям, в каждом присутствуют как положительные, так и отрицательные стороны) – снайпер Максим Шаблыка, который «занимается отстрелом коммунистов, перешедших на сторону демократии». Инквизитор от Маркса. Ну а герой с кротостью Христа подставляет вторую щёку, прощая покушение. Во всём этом видится сатира в духе Салтыкова-Щедрина. Неудивительно, что сам автор в одном из постов на Facebook назвал роман чокнутым. Ну да, так и есть. Жанр – это условности, шаблон, в который критик встраивает книгу. Но вообще каждая настоящая книжка – вещь в себе. Свой жанр. Как и роман Вадима Месяца.

Стилистически у Вадима Месяца на вооружении весь арсенал фикшн-приёмов. Это и повышенное внимание к деталям, отчего некоторые рассказы/главы кажутся перенасыщенными. Даже у случайных попутчиков, например, у старика, которого герой подбрасывает до дома, на пути в Беловежскую пущу, в загашнике несколько историй и система мировоззрения. Вкрапления юмора – иногда на грани фола: «Я сорвал большой боровик у края дороги, за что получил возмущённое замечание экскурсовода. – Вы нарушаете экологический баланс. Здесь ничего нельзя трогать! – Извините, не знал, – ответил я девушке и воткнул гриб на место». Образный, но при этом точный язык: «Я просто чувствовала, как и у неё в горле пересохло от моего бега, и она вырастала прямо на глазах, и я бежала прямо в её лицо…» И – фирменная черта – пуанты в конце глав/рассказов, но это не процитируешь.


Чем же занимается «оккультная секта» Теляка? Устанавливает по всей Беларуси на местах силы камни с надписями на енохианском, якобы языке ангелов, способном колебать пространство-время. Беловежская пуща, музей Белой Вежи (Каменецкая башня), замки, кладбища… Цель (которая до последних страниц скрыта; Месяц как будто специально дурачит читателя) – подготовить второе пришествие. А попутно возродить Великое княжество Литовское – Теляк на поверку тоже оказался националистом, только литвинским. И это из разряда сатиры: дела небесные и дела земные. Служба Богу большому и богу маленькому. Вера и безверие, магия и реальность сплелись в такой узел, что разрубить/распутать его может разве что помесь Александра Македонского с Шерлоком Холмсом. В самом деле. Проезжая по Браславу, герои обращают внимание на герб города «магический глаз, вписанный в масонский треугольник». Ну а магия енохианского языка в книжке убивает любителей всмотреться в иероглифы/орнамент на булыжниках: «Некоторое время милиционер стоял, всматриваясь в фигуры орнамента <…> и, наконец, рухнул замертво».


По ходу романа происходит всё больше странностей и воскресает всё больше людей – и приятелей Сергея («Я не был больше уверен, кто из людей, встреченных на моём пути, жив, а кто уже побывал за чертой»), и знаменитостей вроде Сахарова и Солженицына. И тут сатира: диссиденты-антисоветчики возродились в последней «красной» стране Европы. Даже о возможном воскрешении Ленина есть намёк. Но бригада Теляка готовит не это второе пришествие.


Многослойность текста подтверждается маятником добра и зла. До последних страниц непонятно, Бог воскрешает людей или Сатана? Кто такой Гройс: архангел или чудовище? «Преследователь отчётливо заскрипел зубами за моей спиной. Я посмотрел на него. Мужчина вынул руки из карманов. Они оказались длинными, почти до земли. <…> “Остановить Гройса, остановить Гройса”, – стучала в голове глупая фраза, написанная мною на стене когда-то в юности». Ещё одна загадка книги – застывшие 9:11 на часах героя. По нумерологии, между прочим, девятка означает всемогущество, а одиннадцать – цифра злого духа (а герой, если что, отчасти «святой дух»: все особи женского пола, с которыми он переспал по ходу романа, зачали от него, даже покойница). 9.11 – это и мольба о спасении (телефон спасения 911), и день, когда самолёты с террористами прошили Всемирный торговый центр… Но если обратиться к священному писанию, в девятой главе Откровения Иоанна Богослова, стихе одиннадцатом, читаем: «Царем над собою она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион (губитель. – В.К.)». Царь – это, разумеется, дьявол. Он же дракон или змий, об этом тоже писал апостол:


И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали [против них], но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.
Откровение Иоанна Богослова. Глава 12, стихи 7-8


Центральный конфликт книги – священная в прямом смысле война, которую ведут архангел Михаил с группой воинственно настроенных ангелов против сил зла: Дракона и Зверя. Зверь – знаменитые кабаны из Беловежской пущи. Они нападают коммандос Теляка, когда те добираются до предпоследнего булыжника – в Зоне отчуждения. (Припозднились, не сориентировались, бывает.) Камни, которые Теляк, как выясняется, не только развозит по местам силы, но и разыскивает с тем же маниакальным упорством – обломки метеорита с надписью на енохианском (или алфавитом языка ангелов), который тысячу лет назад швырнул на Землю Бог: «Чем, собственно, метеорит отличается от бомбы? <…> Только тем, что бомбу кидает враг, а метеорит – Бог. <…> Однажды они (буквы или слова. – В.К.) должны сложиться в слова, от которых зависит наше будущее и прошлое». Божественная сила камней помогает архистратигу воскрешать пригодных для службы покойников: «Они поднимают из могил всех, кто годится на подмогу. Нас для священной войны слишком мало».


Последнее сражение новые неудержимые ведут у нарочанского озера (того самого, куда погружался ихтиандр) – там находится последний камень, там же засел искомый дьявол, змей Живойт. Победа над зверем – и кульминация сюжета (внезапно!), и его концовка. Почему точка высшего напряжения сдвинута на последние страницы, становится понятно, если вникнуть в символику текста. Вадим Месяц уклончиво отсекает героя от последующих событий: «У архангела Михаила огромное воинство. Мы с Гарри своё отслужили». Почему недовоплощённые души и верующие стекались к озеру? Почему именно там засел змей? Автор зашифровал ответы в тексте. Чтобы подобрать код, обратимся теперь уже к двум апостолам. В «Откровении Павла» говорится, что именно охранял Живойт: «И сказал я архангелу: “Что сие, господин мой?”. И говорит он мне: “Сие есть Ахеронтово озеро, внутри же его – град Божий”». Иоанн дополняет: Небесный Иерусалим. Вход в Царство Небесное. Искомый рай.


И последнее. Сергей с Лолой (и этим заканчивается текст) ждут ребёнка, девочку. К непорочности зачатие отношения не имеет, но автор как бы намекает, что в дело могли вмешаться высшие силы. Жена на прощание бросает герою: «Ребёнка ты ждёшь от дьявола». Это ещё один ребус Вадима Месяца, которые следует прочитывать так: «Послушай женщину и прочитай наоборот» (простите за невольный сексизм). Второе ли это пришествие или многозначительный пуант от Вадима Месяца – решать читателю.


1. Первая (журнальная) публикация: Месяц В. Легион архангела Гройса // Урал. – 2015. – №№ 2, 3; http://magazines.russ.ru/authors/m/mesyats/.
2. Это вообще свойство хороших как бы «жанровых» книг – нечто подобное я писал ранее о романе Марии Галиной «Автохтоны».
3. Если говорить, конечно, именно о мистическом нарративе: от иероглифа до архангела-Рэмбо.
4. Особо внимательные читатели заметят: угорь-гигант в главе «Ихтиандр» (во всяком случае, так окрестил «чудовище» водолаз-рыбак Андрей) – это явившийся к герою в самой концовке книги местный бог Живойт, василиск, который охраняет последний из сакральных камней.
5. Так, скажем, в одной из кунсткамер за енохианский поначалу выдан румынский язык.
6. Это ещё одна «земля обетованная», созданная во времена короля Литвы XIII века Миндовга. Или та же самая, ведь один из второстепенных персонажей романа оговаривается: «Он считает себя князем Миндовгом, создавшим литовское государство Беларусь».
7. Люди встречают двойников, заброшенные дома оживают, в магазинной примерочной возникает портал и др.


отсюда: http://volga-magazine.ru/11-12-2018/

https://russgulliver.livejournal.com/634099.html

18 ФЕВРАЛЯ. РГБМ. ЗАЛ: КОМИКС-ЦЕНТР. 19. 00. ВХОД СВОБОДНЫЙ.
Сольный вечер при участии друзей главного Гулливера русской поэтической сцены Вадима Месяца.
Вадим Месяц автор многих поэтических и прозаических книг, изданных в России и за рубежом, лауреат Бунинской премии, премии им . П.Бажова и др., шорт-листер Букеровской премии за 2002 год. Кроме того, Вадим основатель Центра современной литературы, самым известным проектом которого стали издательство "Русский Гулливер" (рекламный слоган издательства: "Поэзия или – смерть!") и литературный журнал "Гвидеон".
18 февраля Вадим презентует новые книги, прочитает и споет старые и новые стихи, расскажет об издательских проектах "Русского Гулливера".

Добираться к нам проще простого: метро "Преображенская площадь", 1-й вагон, по выходу направо. Российская государственная библиотека находится в нескольких метрах от метро. Б.Черкинозовская, 4, корп. 1.

Страница мероприятия в сети Вконтакт:
https://vk.com/id235221271?w=wall235221271_649%2Fall

https://russgulliver.livejournal.com/633764.html

КОРОТКИЙ РАССКАЗ

1. Азнаурян Ованес ПАРОН
2. Антонов Алексей ЗАПЛЫВШИЕ ЗА БУИ
3. Барышников Антон ВОЙНА
4. Батакова Ирина ПЕСОК
5. Зорин Иван ПОМЕЩИК ДЫДЫШ-БОЛТЯНСКИЙ ЧИТАЕТ БОРХЕСА
6. Макаров-Век Александр УГОЩЕНЬЕ
7. Романов Андроник НИГМА
8. Чепурин Валерий НЕИЗЪЯСНИМО ПРЕКРАСНЫЙ ПОДЛУНИН
9. Эйснер Владимир КОЛОКОЛЬЧИК

https://russgulliver.livejournal.com/633399.html

ГУЛЛИВЕРЫ ПОЗДРАВЛЯЮТ ВАДИМА МЕСЯЦА СО СПЕЦИАЛЬНОЙ ПРЕМИЕЙ СОЮЗА РОССИЙСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ЗА КНИГУ "ТЩЕТНЫЙ ЗАВТРАК. ИЗБРАННОЕ:1984-2014". КАК ВИДИМ, ВОПРЕКИ НАЗВАНИЮ, ЗАВТРАК ОКАЗАЛСЯ НЕ ТЩЕТНЫМ. ТОГО ЖЕ ЖЕЛАЕМ ВАДИМУ В ОТНОШЕНИИ ОБЕДА, ЛАНЧА И УЖИНА!!!

https://russgulliver.livejournal.com/633178.html

БАСКЕТБОЛ



Когда мне было 14 лет, я играл в баскетбол на площадке сочинского стадиона им. Ворошилова. Помню мускулистые загорелые спины товарищей и кран с водой, расположенный над землей, выведенный прямо из ржавой трубы, идущей вдоль беговой дорожки. Как же долго можно было пить эту свежую, чистую воду после игры, возя лбом и волосами по траве, почти по земле. Однажды в конце такой игры к нам подошел задумчивый мужчина лет 40. Он все смотрел вокруг, словно пытаясь сориентироваться. Потом сказал, ни к кому в отдельности не обращаясь, как-то немного печально: Тут в 44-м был госпиталь. Мы тут лежали на койках, на этом поле... Было видно, что пейзаж на резкость у него не наводится и это сбивало его с толку, печалило и смущало. Он и обратился-то к нам не для того, чтобы что-то узнать, а чтоб не оставаться в этом своем смущенном одиночестве. Потом он ушел, чтобы нежданно остаться у меня в памяти на долгие годы. Несколько раз от нечего делать я прикидывал расположение палаток для раненных на небольшом стадионе, врезанном в склон горы и хоть образы и проступали, но были какими-то смазанными и фантомными на фоне того реального и яркого мира со шлепками баскетбольного мяча, потными и блестящими спинами, бегущими к штангам и взмывающими к кольцу, вкусом воды после игры. Это был наш мир - единственно возможный и яркий. Больше всего запомнилось выражение лица этого мужчины - серьезное, немного озабоченное, нерешительное. Это был тот зазор, куда мы время от времени выпадаем, зазор между памятью и реальностью, когда память сильнее реальности, но с реальностью все же приходиться считаться хотя бы для приличия, хотя бы потому что - вот она, тут, перед глазами в виде нового ландшафта и мальчишек в старых брюках, голых по пояс, бросающих мяч в кольцо. Теперь я думаю, что в этот зазор мы попадаем в лучшие и искреннейшие минуты жизни. Я думаю, что в этом зазоре, как в истоке, начинались многие великие вещи - "Комедия", например. Вряд ли раненный на войне мужчина собирался писать роман или рассказ, но величие пришло вместе с ним в эту трещину в жизни, в эту лакуну и невольно втянуло в свою область и меня четырнадцатилетнего, не ведающего ничего ни о войне, ни о любви. Его величие было - он сам, попавший в простор, не принадлежащий больше никому, постепенно выцветающий в его памяти, потому что больше нигде не хранилось отныне то, что он тогда всем пылом молодости и войны пережил - койки на стадионе под небом курорта, лицо медсестры, стоны раненных, трибуны из цемента, пальмы и синее жаркое небо.
Теперь я сам такой растерянный и слегка сбитый с толку мужчина в те дни, когда попадаю в свой родной город и вижу его и не узнаю. Более того, я намного старше, хоть и не хочется в этом себе признаваться. Но вот что главное - мы оба с ним стоим в том , оказывается, безмерном просторе, в лакуне несовпадения, словно нашу душу взвешивает бог с птичьей головой, прикидывая, равен ли ее вес соколиному перу и видит, что равен. И тогда реальность сдвигается, и понимаешь, что не наведенный на резкость, немного растерянный, не узнающий реальности, ты и есть тот, уязвимый и настоящий, единый здесь, на этой площадке со всеми остальными, растерянными, не узнающими и великими, дерзнувшими усомниться и растерянно не узнать, и что отсюда начинаются лучшие тропы твоей жизни, и для этого не нужно умирать.

https://russgulliver.livejournal.com/633060.html

"Русский Гулливер" поздравляет своего командора и желает ему здоровья и творчества, а себе - новой издательской политики. Двинемся в сторону подростскового радикализма! Вольемся в ряды ультрас и поведем их за собой! Особые поздравления В.Месяцу в связи с плодотворным писательством. На днях выходит трехсотстраничные "Стихи четырнадцатого года", сказка "О Теме и Варе на воздушном шаре", на подходе роман "Легион архангела Гройса" и "Мифы о Хельвиге". Когда издашь рассказы? Сколько их уже накопилось? Сборника на два? Так держать)). Свободу Русскому Гулливеру! Мы не боимся негра с красной бородой!

https://russgulliver.livejournal.com/632526.html

11 августа в 19.00 в Москве, в магазине "Циолковский (рядом с м. Новокузнецкая, Пятницкий пер.8, корп.1) будет презентация моей книги "Адамов мост". В Москве я не был уже несколько лет, это первая презентация, хотя книга вышла в 2013 году. Ей будет посвящена лишь часть вечера, в остальном - новые тексты последних лет. А так же - представление авторского аудио альбома "Ее имена", записанного с киевской группой Er. J. Orhestra. Второй вечер (не повторяющий первый) будет в маг. Фаланстер 19 авг. в 20.00, но о нем сообщу позже. Вход свободный. Можно делиться. Хулы не будет.

https://russgulliver.livejournal.com/632238.html

МЕЖДУ КУКЛОЙ И БАБОЧКОЙ
С ВЫСТАВКИ АЛЕКСАНДРА КОЛДЕРА В МОСКВЕ

Вчера я пришел на выставку Александра Колдера - его работы впервые в Москве. В 60-е все прогрессивные режиссеры помещали в кадр интерьер с крутящимися от ветра мобилями – забавными сбалансированными конструкциями, которые изобрел американский скульптор. О Колдере и его мобилях существует прекрасная статья, написанная А. Парщиковым, там суть новой скульптуры подана с интеллектуально-пластической точки зрения, и сделано это превосходно. Отсыл к Рильке и марионеткам Клейста завораживает. Я зайду немного с другой стороны.
Я бродил среди фигурок сделанных из проволоки, косясь на молочно мерцающий экран с динамичным Цирком, созданным скульптором – заснятым движением проволочных акробатов, руководимым самим автором, забавными атлетами, укротителями, львом, выстреливающим содержимым желудка и т.д. Я вспомнил, что в детстве он собирал куклы для сестры, собственно начал он с кукол, думаю, что любая его композиция и любой объект так и остался отчасти куклой.
Модули висели под высоким потолком почти неподвижно, чуть подрагивая, стояли на подставках, вызывая сильное желание привести их наконец-то в движение, что и делали посетители помоложе, дуя в их лопасти незаметно от служительницы музея.
Я тоже, подойдя к "Южному Кресту" дунул и сооружение отозвалось трепетно, как бабочка – дрогнув и встрепенувшись, лопасти ожили и пошли по кругу. В этот момент у меня внутри тоже что-то пошло по кругу и затрепетало – вероятно сказалась моя любовь к бабочкам и куклам.
Я вспомнил о том, что писал Парщиков – о промежуточном напряженном состоянии подвешенного модуля, который "должен решить", что ему сделать – то ли рухнуть, то ли вознестись под небеса, а точнее говоря, его ситуация навязывает зрителю такую дилемму восприятия. В связи с этим Парщиков упоминает термин Эпштейна – презентализм: обостренное видение предмета здесь и сейчас, восприятие его буквально зрачком еще до того, как включились осмысление и психика.
Думаю, что это не совсем верный подход. Вряд ли Бог видит модуль. Человек же видит модуль лишь потому, что ему есть, с чем его сравнить. Т.е. работа зрения все равно предопределена. Она и во многом-то возможна лишь потому, что ей предшествует желание или боязнь - увидеть. Говорят, индейцы Америки не видели больших кораблей в море, потому что они не были готовы увидеть в море что-то подобное. Хотя, возможно, глаз их корабли по законам физики отражал и "видел". Следовательно, от психической избирательности зрения уйти почти невозможно. Но возможно включить иное зрение, нефизическое… впрочем, это боковая тема.
Побыв среди кузнечиков и стрекоз, я решил проделать небольшой эксперимент. Я свернул в зал, где стояли прекрасные цветаевские копии с греческих статуй. Венера Милосская, к которой я подошел, сначала – это после ветра, грации, трепетанья и кузнечиков – показалась мне большим неуклюжим муляжом. В прекрасной богине не было ни ветра, ни движения. Ее поверхности были непрерывны и предсказуемы. Она была тяжела и отдана земному притяжению на все сто. Она напоминала цилиндры колбасы в витринах магазинов 70-х. Откровенно говоря, я был поражен. Куда все делось? Я же считывал эту скульптуру совсем иначе. И я решил не торопиться.
Я встал напротив и продолжил контакт со скульптурой. Я сделал усилие, чтобы войти в диалог непредвзято, как входят в фильм Тарковского после дискотеки – многие просто не могут войти, инерция течения их выносит, они все еще живут в ином ритме, который надо сбросить, а для этого нужно дополнительное усилие.
Мои усилия привели к тому, что фигура ожила и включила свой невидимый план. Это произошло в тот момент, когда я отказался от своих усилий по разглядыванию "примитивных" форм и дал ей возможность самой посмотреть на меня. Это произошло, когда я вспомнил свое наблюдение о том, что даже копии скульптур – гавани космических сил, которые олицетворяют боги, и что они втекают и вытекают, как вода во фьорды даже в слепки со знаменитых статуй.
В этот момент все преобразилась. Только что бывшая "примитивной" поверхность скульптуры смотрела на меня миллионами глаз – всей своей плоскостью, внезапно ставшей видящей. Я раньше не очень понимал знакомой метафоры из Рильке по поводу видящей поверхности, теперь это стало несомненным. Скульптура ожила.
Невидимый план классической вещи – это главное. Именно в нем, а не в поверхности таится откровение. Поверхность только грубая заготовка, только стартер. В се эти великие вещи не имитировали тело, как мы его понимаем, скорее они приводили к выявлению ауры этого тела, его ауратичности, если помянуть Беньямина. Можно даже сказать, что они сначала создавали ауру, которая, уплотняясь, сжималась в саму скульптуру – наигрубейшую и самую косную свою часть. Но взаимодействуя с переливающейся жизнью, неуловимой физическим глазом и все же оказывающим влияние на зрение и сама плотная вещь теряла свою плотность – отзываясь и пульсируя в ответ на бесконечное облако нефизического присутствия, расходящееся от нее и в нее входящее. Немного парадоксально можно заключить, что греческий скульптор начинал создание скульптуры с ее ауры.
Кстати, в одном месте, В. Беньямин как раз пишет, что ауратичностью предмет обладает, ели не ты смотришь на него, а он смотрит на тебя. Бедный слепок великой богини глянул на меня и я прозрел.
Я вернулся в зал мобилей. Я постарался определить, кто здесь на кого смотрит. Вот что я понял. Мобили работали, как чуткие собаки – они обнаруживали тот диапазон сил и энергий, который человеку был недоступен – реагировали на то, чего я не видел – на гравитацию, на движение воздуха, на мое дыхание, заставляя подозревать, что в невидимом, на первый взгляд, и пустом пространстве упакован еще целый пучок непостижимых сил, с которыми они ведут тихий и напряженный диалог. Такое же или похожее ощущение вызывает, кстати, и зависший над землей дирижабль.
Но мобили, работая в мире ауры, или в мире, чрезвычайно близком к ауре и обнаруживая этот мир, делая его для нас через свое посредство явным, как амперметр – электричество, сами аурой не обладали.
В мобилях бог не жил. Несмотря на то, что сами они намекали на жизнь сонма богов, снующих вокруг – Геи, Ариэля, Аполлона, Титана…
Что же я видел, разглядывая мобили? Мой взгляд шел к ним, к этим чудесным лепесткам и гибким каркасам, охватывал их с восхищением и детской радостью и возвращался обратно. Мобиль не присоединялся к моему взгляду, ничего ему не добовлял помимо своих плоскостей. Он не смотрел как меня, как богиня в соседнем зале всей поверхностью объема, размывая и уточняя его собственным взглядом. Он возвращал мне мой же взгляд, формируя его своими формами, но не преображая и не добавляя ему возможность различить ту степень вещи, которая есть неименуемая и неосязаемая суть красоты.

https://russgulliver.livejournal.com/631841.html

Оригинал взят у _raido в Премия Русского Гулливера — 2015: FLASH STORY. Пресс-релиз.

https://russgulliver.livejournal.com/631730.html

ЧЕЛОВЕК ЛИТЕРАТУРНЫЙ И ПЕНИЕ КАМНЯ

Для того, чтобы объяснить собеседнику мое сегодняшнее отношение к поэзии, я говорю, что самая чистая и лучшая песня – это песня камня и птицы. У них нет корыстной цели, у них нет – бескорыстной цели, зато сами они и их песня, неотделимая от них – ЕСТЬ. Это надо попробовать услышать. Для этого нужно просто остановиться,
Вся современная литература, если она литература – технологична. Волей-неволей, при всех разговорах об отсутствии прогресса в искусстве, она в лице своих активных участников все равно мыслит категориями прогресса. Образно говоря, сейчас никто не поедет по городу в "москвиче" вне специальной акции. Литератор стремится соответствовать.
Вот почему я не считаю себя больше литератором, хотя и работаю на "литературном поле". Но я и пассажиром в метро себя не считаю, хотя езжу на нем каждый день. Вкус к литературе – это особый тип мышления и поведения, все более далекий не только для меня, но и для других. Меня когда-то вдохновила фраза Вадима Месяца: литература – то, что надо преодолеть. Она продолжает меня вдохновлять и сегодня.
Там где начинается тренд или правила (против чего я не возражаю, но и не разделяю восторгов по поводу) литературной жизни – там не слышно ни песни камня, ни песни птицы. Ибо литературная жизнь – самоцель.
Литература сегодня изощрена, как блестящая ораторская речь. Проблема в том, что оратору нечего сказать. Факт публикации или получения премии значит больше, чем само стихотворение. Для того, чтобы литература продолжилась, нужно вспомнить ту ее природу, когда она была ближе к камню и звезде, чем к тренду. И начать идти оттуда, не отвергая культурный след, но схлопываясь для всего усвоенного в нем как заемного.
Пусть поют не только камень и источник, но и человек. Потому что пение - в природе вещей, но способен его заблокировать из них только человек. Успешнее всего это удается политикам и человеку литературному.
Литераторами не были Хлебников, Рембо, Верлен, автор Слова о полку, Тютчев… По разным причинам они больше слушали звон колокола и шум ветра, чем правила игры в литературу.
Пусть же щеглу, что он щегловит скажет не литератор, а человек поющий.

https://russgulliver.livejournal.com/631539.html