Был бы музыкант, а дудка всегда найдется, уж если ему приспичит, возьмет первую попавшуюся и сыграет. Я, конечно, очень счастливая дудка — не потому, что играю лучше прочих, а потому, что точно знаю — музыкант есть.
М. Фрай. «Все святые»
Телефон вибрирует под подушкой — конечно, ночью, конечно, не вовремя, когда только-только вышло осознать, что на самом деле спит, а значит, может делать что угодно.
Но пропускать нельзя, кто бы там ни звонил. Приходится, толком не проснувшись, принять звонок, выслушать механический голос: «На ваш заказ назначен...» Кивнуть: спасибо, буду ждать, — сесть в кровати, коснуться ступнями ледяного пола, чтобы не заснуть обратно, и, конечно, поёжиться: вот уж удовольствие с утра пораньше...
Времени не так много, надо протереть глаза и начать собирать вещи; к счастью, уже столько раз делал это спросонья, что руки сами запомнили, что и куда складывать.
Хватит рюкзака? Должно хватить! Главное — деньги и документы, остальное и купить можно.
Интересно, куда теперь занесёт?..
Такси отвозит в аэропорт. Пройдя регистрацию и получив на руки билет, Гошч облегчённо выдыхает: лететь всего три часа, и додремать успеет, и не устанет от сидения. Повезло сегодня; то ли дело прошлый раз, когда провёл в самолёте одиннадцать часов — и это не считая ещё двух на пересадку! Так умаялся, что думал — умрёт, ничего сделать не сможет, и зачем только послали?..
Хорошо, что вели. Хорошо, что всегда ведут.
Гошч покупает кофе с пирожком: когда ещё удастся позавтракать! — и устраивается на подоконнике. Уши привычно держит на макушке, а то вдруг будут ценные инструкции раздавать, а он всё пропустит — и куда, и как?.. Рядышком как раз молодая компания скучковалась, такие любят языком почесать...
Ничего похожего на адрес, имя или какой другой ориентир они не называют; но Гошч запоминает на всякий случай, кто и как сдал сессию, что за стрижку хочет девушка в зелёной куртке и почему собака лучше кошки, а кошка — лучше собаки (ведь к единому мнению компания так и не приходит). И, взглянув на часы, выкидывает стаканчик из-под кофе и проходит в зал досмотра.
Уже скоро его самолёт оторвётся от земли. Интересно, может ли он всё-таки вздремнуть? Должны бы учитывать, что разбуженный среди ночи человек больше всего захочет устроиться в удобном кресле и заснуть — а значит, никакие инструкции ему в голову в такой момент просто не влезут, как ни тверди со всех сторон одно и то же.
«Засну, — решает Гошч, зевая во весь рот. — Пускай всё самое важное по прибытии сообщают, нечего тут меня выматывать, я и так ради них...»
И, заняв своё место в самолёте, вырубается сразу, едва заканчивается взлёт.
Гошч не помнит, когда это началось. Не помнит, когда Вселенная первый раз взяла его за шкирку, точно шахматную фигуру, и передвинула на нужную клетку — чтобы этим самым другую фигуру спасти. Всё, что от него потребовалось, — не противиться происходящему, внимательно смотреть и слушать и немножечко импровизировать.
Ровно это же требуется от него и теперь.
Иногда Гошч шутит, что мог бы записывать всех спасённых — исключительно с целью погладить чувство собственной важности. Но так и не выбирает ни один из своих блокнотов, так и не вытаскивает ручку, так и не пытается припомнить все места, куда занесло для чужого спасения. К чему эти списки, эти цифры? Разве они важнее моментов, когда рыдают, уткнувшись в плечо, на мосту, когда стискивают пальцы, наблюдая, как тонет в луже упаковка бритвенных лезвий, когда оседают в объятия, бледнея и таращась туда, где недавно стояли и куда только что рухнула ледяная глыба?..
И такие моменты, в отличие от сухого количества спасённых, не забываются; и держат его самого, когда жизнь в очередной раз решает покатиться под откос. Видимо, хороший он всё-таки инструмент, проще поберечь, нежели новый отыскать.
Ветер, гуляющий у аэропорта, с любопытством забирается под куртку, шарит ладонями под футболкой и в конце концов запутывается в рукавах, ища выход. Гошч, зябко ёжась, кое-как вытряхивает его в положенное уличное пространство, грозит пальцем и оглядывается по сторонам: что насчёт транспорта? Куда надо идти?
Ни один таксист не зазывает к себе — зато автобус неожиданно подаёт гудок. Ага, нам туда и поскорее, пока он не отъехал!..
— Один билет, пожалуйста, — просит Гошч, вытаскивая кошелёк.
— Докуда? — уточняет водитель.
«Докуда?» — мысленно повторяет Гошч и беспомощно стреляет глазами по сторонам. Ну же, где ваши подсказки, куда мне ехать? Я что, сам должен догадаться?
Какая-то нетерпеливая женщина с чемоданом оттесняет его в сторону и не просит — требует:
— Билет до Первой площади.
«Спасибо!» — тихонько выдыхает Гошч; и, дождавшись, когда женщина получит билет и пройдёт дальше по салону, приподнимает уголки губ в слабой улыбке:
— Мне тоже до Первой площади. Сколько это будет?..
А билеты у них красивые, сине-зелёные, чернила переливаются, если поворачивать на свету. И номер, конечно, оказывается счастливым; и Гошч, пряча тонкую разноцветную бумажку в нагрудный карман, усмехается: как приедет — можно будет съесть, вот и завтрак получится.
А пока к его услугам затянутые туманом лесные пейзажи за окном, удивительно ровная дорога и любимая музыка в наушниках. Всё-таки жизнь бывает прекрасной и в четыре утра.
Только бы не решили выдать впопыхах очередную инструкцию!..
В городе накрапывает дождь. Гошч ловит языком одинокие капли, чтобы запить прожёванный билет, и, сглотнув, чешет мокрый затылок. Сколько у него времени? Стоит поторопиться и поискать нужное направление — или можно подождать случайного прохожего, который приведёт туда, где ждут?
Ага, вот и ответ: из круглосуточного магазина выскакивает какая-то девчонка и бросается вдоль по улице; и Гошч припускает следом за ней. Лишь бы не решила, что он маньяк, и не перебудила криком жителей всех окрестных домов! А впрочем, может, так и надо?..
Девчонка его даже не замечает; а стоит задуматься, входить ли за ней в подъезд (или куда она там бежит), — мир, странно повернувшись, пролетает перед глазами, и вот уже Гошч сидит на асфальте, пытаясь унять прыгающее сердце. Ничего не сломал? Живой, ноги чувствует — значит, всё важное цело.
Хотя окровавленное колено, торчащее из разорванной штанины, совсем не выглядит как «всё важное цело», если уж говорить откровенно. Гошч, морщась, кое-как поднимается, отхрамывает к крыльцу какого-то закрытого магазина — и только тогда позволяет себе возмутиться:
— Новые джинсы? Серьёзно?! Другого способа меня остановить не нашлось?
Вот тебе и счастливый билетик...
На самом деле джинсы — ерунда, конечно, полнейшая, главное, что нога двигается, он сможет идти дальше, доберётся до того, кому сейчас так необходим... Просто обидно до слёз: полгорода обошёл, прежде чем нашёл удобные и недорогие, и тут на тебе, дыра, которую небось ещё и не заштопаешь.
Но всё-таки заплатить за чужое спасение новыми джинсами — да меньше цены не придумаешь!
Ну и разодранным коленом, куда ж без него...
Наскоро почистившись влажными салфетками, Гошч вытирает мокрые ресницы и качает головой: совершенно чистая дорога, это обо что ж его так запнули?.. И ему, выходит, надо повернуть в этот двор, раз уж затормозили именно здесь? Да и девчонка, за которой бежал, давно пропала из виду, где ж её теперь найдёшь?..
Во дворе, как и положено, встречают несколько подъездов. Дверь одного из них сейчас должна открыться, чтобы впустить его, верно? Или... нет, погоди, только не закрывайся, ты же домофон, я по-другому ни за что не попаду!..
Всё-таки успевает дёрнуть ручку. Всё-таки попадает в подъезд — и, стараясь отдышаться, хромает по лестнице, попутно изучая двери квартир: нет времени приходить в себя, надо действовать. Уж теперь-то нужная будет открыта? Или придётся звонить во все подряд; где не пошлют — туда и заходи?..
Когда тело уже покрывается мурашками от мысли, что пропустил ту самую и непоправимо ошибся, Гошч натыкается взглядом на тридцать пятую квартиру — и сердце подпрыгивает: её дверь не заперта, входи кто хочет.
«А я хочу, — кивает себе Гошч, — я ради этого летел из другого города, дремал в автобусе и разбивал колено. Я очень хочу сюда войти».
И переступает порог.
— Здравствуйте?.. Прошу прощения за вторжение, у вас не заперто...
Квартира отвечает тишиной. Потоптавшись на коврике, Гошч проходит по коридору, опасливо заглядывает в кухню, в ванную, в туалет... И в комнате ему наконец-то везёт.
Человек, сидящий на табуретке, глядит так равнодушно, будто к нему каждый день заходит по десятку таких незваных Гошчей, чему тут удивляться, право слово... И даже не спрашивает ничего, опускает глаза на верёвку, свернувшуюся у ног, точно змея.
— Привет, — изо всех сил улыбается Гошч, пускай не губами, но хотя бы интонацией. — Я пришёл к тебе. Пришёл посидеть с тобой, обнять, подержать за руку — в общем, что пожелаешь. И... сказать, что ты нужен этому миру; честное слово! Я летел самолётом, ехал автобусом, бежал так, что разбил колено, — только бы успеть. Останься, пожалуйста, я тебя прошу...
Гошч не обладает потрясающим даром убеждения, нет, никогда ему подобные фокусы не удавались. Но в такие моменты, видимо, через него говорит весь мир — и каждый, кто пару мгновений назад собирался уйти, плачет в объятиях.
Этот раз не становится исключением; и Гошч, гладя по голове, шепчет:
— Всё позади, всё закончилось, ты нужен, слышишь? Всё будет хорошо, непременно, ты только не теряйся и не думай исчезать...
А потом ему обрабатывают и бинтуют колено, и они пьют чай на заваленной посудой кухне, и Гошч, не останавливаясь, рассказывает все истории, которые только может вспомнить: из своей жизни, из подслушанных разговоров, из книг — да какая разница, откуда, можно и выдумать на ходу, лишь бы...
И когда человек наконец смеётся в голос до искр в глазах — Гошч улыбается, чувствуя себя очень счастливой дудкой. Покоцанной, охрипшей, но всё-таки нужной и любимой — ведь именно его раз за разом подносят к губам, чтобы сыграть затейливую мелодию под названием «Смерти нет».
Жизнь бывает прекрасной и в семь утра — когда она в очередной раз побеждает небытие.
И когда ты — самая счастливая дудка в разорванных джинсах во всём мире.
