Говорят, если к тебе на порог пришёл чёрный волк, хранитель здешних мест, надо принять его как лучшего гостя...
***
Стук в дверь — не стук, а жалкий скрежет: деревянные пальцы не слушаются. Под окном, что ли, повыть, чтобы выглянули?..
Да какое он, чёрт возьми, имеет право?!
— Лучше бы чёрт взял, — бормочет Койот онемевшими губами; по привычке облизывается и тут же вытирается рукавом.
За спиной завывают — жаль, не волки, а метель. На волков тоже не понадеяться: где их в черте города сыщешь? Разве что забредёт какой из ближайшего леса, ужасно бесстрашный и ужасно голодный...
Прямо как он сам.
Бесстрашия бы только чуть побольше у этого волка одолжить, а то уж больно всё внутри сводит от мысли, что надо постучать погромче. Или от холода-голода? Какой сегодня день, сколько он шастает? Уже не новогодняя ли ночь успела нагрянуть, пока он искал еды и ночлега?
Кашлянув в воротник свитера, Койот стучит ещё раз; ссаживает о дерево костяшки пальцев, но зато там, внутри, где так тепло и светло, где восхитительно пахнет (прямо сквозь дверь!) горячим ужином...
Там, внутри, раздаются торопливые шаги.
Щёлкают замки, наружу выглядывает мордашка — юная совсем, курносая. Даже не пугается, щурится удивлённо:
— Вам чего?
— Я чёрный волк, — как можно увереннее объявляет Койот; и пальцы в карманах кое-как скрещивает на удачу.
Мордашка оглядывает с головы до ног — видимо, пытаясь понять, в чём волчесть-волковость проявляется, если на пороге стоит обычный человек в обычной одежде, — и неуверенно переспрашивает:
— И... и что?
— Как? — удивляется Койот. — Ты здесь сколько живёшь?
— Четырнадцать лет, — бормочет мордашка. — С рождения...
— И ничего не слышал про чёрного волка? Вот молодёжь пошла! — Койот обиженно фыркает и разъясняет: — Обычай такой. Если хранитель здешних мест приходит на твой порог — ты обязан его принять как лучшего гостя. И вот я здесь, я пришёл.
Мордашка хмурится. «Не верит», — мысленно вздыхает Койот; уже готовится отступить в метель, но мордашка приоткрывает дверь пошире.
— А почему волк? Т-то есть, по тебе же не видно... Как я могу быть уверен?
— Зайду — покажу хвост, — обещает Койот. — Чес-слово, покажу. Я человеком хожу, чтобы не пристрелили, а то мало ли какие остолопы бывают...
— Заходи! — радуется мордашка и пускает внутрь.
Койот долго топчется у самой двери, не столько отряхиваясь, сколько согреваясь. Стягивает надоевшую куртку, кое-как развязывает ботинки непослушными пальцами; памятуя про обещание, высовывает хвост через щель штанов и разворачивается спиной: видишь, чёрный? Как я и говорил.
А что не волчий это хвост — кто ж разберёт, не все авось такие знатоки.
— Вот уж не думал, что со мной однажды такое чудо случится! — так и сияет мордашка, пять минут назад слыхом не слыхавшая ни о каких чёрных волках, и тащит на кухню. — Сам хранитель ко мне заглянул! А если я тебя задобрю — у меня весь год любое дело будет спориться?
Койот неловко кивает: да, конечно, обязательно будет, — радуясь, что никто не найдёт и не спросит за какую-нибудь неудачу. Да и если отыщет и спросит — всегда можно соврать, что чем-нибудь провинился; подумаешь, делов-то.
А мордашка уже суетится у плиты, накладывает полную тарелку ароматной картошки с мясом; и слюнки так и текут...
— А где руки помыть? — опоминается Койот, опять вытираясь рукавом.
— Вон, вторая дверь! Осторожнее, вода очень горячая!
«То что нужно», — радуется Койот. И выпускает, наверное, литра два, пока по ледяным кистям не начинают бегать мурашки. Голову бы ещё под кран засунуть, чтобы уши отогреть, но вдруг после ужина погонят обратно, а он с мокрыми волосами? И не только волосами: в доме так тепло, что в свитере уже нечем дышать, по спине течёт; и Койот раздевается до одной футболки, свитер повязывает на пояс. Волки ведь могут в футболках ходить?..
— Я согрел чайник! — улыбается мордашка, как только Койот возвращается на кухню. — Ешь поскорее, пока не остыло!
Так и хочется без лишних слов накинуться на еду; но Койот кивает:
— Спасибо. — И ещё: — А как тебя зовут?
— Сашш, — представляется мордашка, приглаживая пушистые волосы. — А ты чёрный волк, я помню.
Койот часто кивает, прикусив язык. Сам чуть было не представился, вот дурак-то, на такой мелочи погореть, когда перед самым носом стынет ужин... И наконец-то, когда с формальностями покончено, можно на него накинуться!
Картошка тает на языке, мясо прожарено до идеальной корочки; и всё такое горячее, что приходится дуть, чтобы не обжечься. Впрочем, ему бы сейчас и помои показались пищей богов. Жаль, Сашш об этом не знал, а то бы здорово сэкономил: ему бы этой порции хватило ещё на два приёма.
Интересно, он живёт один или всё же где-то здесь есть родители? По закону-то дети жить в одиночестве не должны, но закон — это лишь слова...
Койот отправляет в рот последний кусок картошки и облизывается.
— Добавки? — тут же предлагает Сашш.
Воспользоваться бы моментом да наесться на пару дней вперёд, чтобы не пришлось откапывать в парках заледеневшую рябину, — но каким бы голодным он ни был, а ещё одна порция не влезет.
— Спасибо, я наелся, — качает головой Койот.
— Может, чаю? — не унимается Сашш. — У меня и плюшки есть, только сегодня испёк...
— Хорошо, — сдаётся Койот. Плюшек и правда хочется; ещё бы с собой парочку прихватить... Уж не откажут чёрному волку, верно?
Сашш включает чайник, а сам, надо же, не за пакетиком лезет, а наливает из заварочного. Койот принюхивается и улавливает тонкий запах малины и мяты. Как же было хорошо летом, когда он шарился по чужим огородам и таскал с призаборных кустов мелкие сладкие ягоды... Правда, очень скоро по частному сектору пронёсся слух о воришке, и пришлось временно перебазироваться в другой конец города и таскать ягоды там.
Хлопает духовка, и по всей кухне расползается такой сладкий запах выпечки, что Койот снова чувствует себя донельзя голодным. А Сашш протягивает плюшку размером чуть ли не с два кулака:
— Вот, держи. — И опускает голову, будто бы смущённо.
«Что он от меня хочет? — напрягается Койот, машинально вертит в руках плюшку. — Помочь по хозяйству? Что-нибудь отремонтировать-подлатать? Это я могу, но не сегодня, не сейчас... А если он хочет магию?..»
— Ты бы не мог, — бормочет Сашш, потирая пальцы, — остаться со мной до полуночи? Тут всего час — а мне так не хочется встречать новый год одному... — И прибавляет торопливо, почти испуганно: — Если у тебя нет никаких хранительских дел!
«Как всё разрешилось! — облегчённо выдыхает Койот. — А я-то думал, как бы про ночлег спросить!»
Выдыхает только мысленно; внешне хмурится и почёсывает горбинку на носу — раздумывает будто, прикидывает, какие у него там хранительские дела и можно ли среди них пару часиков выкроить.
— Могу, — наконец кивает он, и Сашш весь светится от счастья, чуть не ярче кухонной лампы. — Только я и заночую здесь же, идёт?
— Конечно! — безо всяких размышлений соглашается Сашш. И подхватывает с подставки вскипевший чайник.
Чай и правда пахнет малиной и мятой; вот так, когда он перед самым носом, это чувствуется особенно ярко. Койот делает осторожный глоток, прикрывает глаза — и с головой окунается в тёплый солнечный свет, от поцелуев которого на лице расцветают веснушки, в запах свежей травы, оставляющей ярко-зелёные полосы на одежде, в скрип деревянных половиц, когда выходишь босиком на веранду, прижав к себе игрушечного крокодила, и долго-долго вдыхаешь запах рассвета, пока воспитательница не зовёт завтракать...
А потом в дверь стучат.
Койот чуть не подскакивает; крепче стискивает кружку, оборачивается настороженно: это кто пришёл? И Сашш тоже хлопает глазами. Что за незваные гости шастают в такое время?
Снаружи завывает метель. Неужели кому-то ещё потребовались еда и ночлег? И почему он постучал именно сюда, когда в округе полно других домов?
Сашш отодвигает чашку подальше от края и идёт медленно-медленно, словно крадётся, чтобы ни одна половица не скрипнула. Замирает, прислушивается (Койот тоже навостряет уши) — и стук пов-то-ря-ет-ся.
И не посчитаешь, будто показалось...
С кухни всё прекрасно слышно: вот Сашш лязгает замком, вот спрашивает точно так же: «Вам чего?»
А с той стороны, из метели, отвечают:
— Я чёрный волк.
И Койот давится чаем.
Какой-такой чёрный волк, скажите на милость? Он же выдумал его, пока топтался на пороге, пока набирался смелости, чтобы постучать. Сочинил хранителя, которого обязательно нужно угостить, — чтобы пустили в дом, накормили и обогрели, оставили у себя ночевать; а взамен, мол, — целый год богатства и удачи, уж духи не обидят...
Выдумал же. Вы-ду-мал. Что за ерунда?
— Вас что, двое? — удивляется Сашш.
— Что значит двое? — цедят с той стороны, и Койот готов выпрыгнуть в окно прямо так, полуголым, лишь бы не встретиться с тем, чей голос пробирает до мурашек.
— Да вон же, сидит и чай пьёт; тоже чёрным волком назвался.
Койот медленно оборачивается: сколько можно прятаться, делать вид, будто если сидишь спиной — ничего не слышишь.
Дверь на улицу — почти нараспашку, Сашш зябко обхватывает плечи. А с той стороны двери — будто сама темнота заявилась на порог: чёрная-чёрная фигура, глубокий капюшон, белые от мороза (от мороза ли?) пальцы... И пахнет свежим снегом и ледяной ночью; от малиново-мятного запаха лета и следа не остаётся.
— Он хвост ещё показал... — нерешительно прибавляет Сашш, глядя то на Койота, то на чёрную фигуру за порогом.
Незваный гость шагает в дом, и каждое его движение — хищный оскал, дикий блеск в голодных глазах. Вот-вот процедит: «А хочешь, я покажу тебе острые клыки?» И ведь покажет; и кто после этого останется жив...
— Это ты, значит, себя за меня выдаёшь? — тянет чёрная фигура, и точно бы щурятся под капюшоном бездонные глаза. — Ты моё угощение ешь?
Койот нервно проводит языком по разлизанным губам, но молчит.
— А ты знаешь, какое наказание следует, если чёрный волк не находит угощения?
— Какое? — в один голос спрашивают Койот и Сашш.
— Он съедает всех нерадивых хозяев! — и в одно мгновение когтистая рука хватает Сашш за воротник футболки, и из-под капюшона тянется к его горлу клыкастая пасть.
Пискнув, Сашш вырывается, оставляя незваному гостю клок ткани. Койот в ту же секунду срывается с места, и Сашш оказывается у него за спиной, жмётся испуганно, и слышно, как колотится его сердце.
— Есть ещё угощение! — рычит Койот. — Вон, полная кастрюля картошки, целый противень плюшек!
— А то ты не знаешь, что дело не в этом! — хохочет незваный гость. — Что если угощение уже было отдано одному — оно не может быть передано другому! А значит, у вас нет для меня ни-че-го...
Сашш цепляется за футболку, бормочет что-то бессвязное. Койот поводит плечом и шагает вперёд, лицом к лицу сталкивается с незваной тварью. Не зря же его кормили-поили этой ночью...
— Раз уж я съел твоё угощение, — выдыхает он, — ты можешь съесть меня.
Незваная тварь долго глядит в ответ; и под капюшоном у неё не просто глаза, а целая бездна голодных глаз, голодных и бездонных, и Койот чуть не теряет себя в этой темноте — но сейчас так особенно важно за себя держаться, помнить, кто ты есть...
«Малина и мята», — улавливает нос; и Койот вдыхает полной грудью и улыбается — широко и открыто, аж самому легко становится, будто не снег за окном, а зелёная трава, будто деревья стоят не голые и несчастные, а шумят кронами...
Незваная тварь, вздрогнув, нервно сглатывает:
— Извините, не признал... — и, отступив, вываливается в темноту и метель.
Койот хлопает дверью, лязгает замками — и только теперь понимает, как продрог стоять на холодном ветру.
Сашш глядит на него во все глаза и шарахается чуть ли не больше, чем от незваного гостя.
— Не признал, — повторяет он. — Это что значит? Кто ты, если не чёрный волк?
Койот, коротко вздохнув, разводит руками:
— Да, я соврал. Иначе, боюсь, ты бы меня не пустил: в такую ночь верится только в страшные зимние сказки. А я совершенно летний дух; храню тепло в чужих сердцах и домах. — Он передёргивает плечами. — И если, например, ты меня пригласишь, я могу...
— Остаться, да? — перебивает Сашш. И торопливо заверяет: — Я тебя приглашаю!
Койот смеётся:
— Там всё немножко сложнее, простыми словами нельзя. Я покажу тебе утром — а пока, будь так добр, согрей ещё чаю. Совсем скоро полночь...
За окном воет метель, снег скрипит под ботинками какого-то позднего прохожего, и дверь, кажется, вот-вот выбьет ветром — но, к счастью, она надёжно заперта.
А на кухне возится успокоенный Сашш, перебирает листочки малины и смородины, рассказывает, где и какой собрал, как бегал втихаря мимо чужих заборов — потому что у самого ничего не растёт, а они не обеднеют, подумаешь, пара листочков...
Койот сжимает ещё горячую чашку — и волосы у него впервые за долгие-долгие зимы пушатся как одуванчик.
