verbava все записи автора Курт Воннегут
Капли воды
via KeryA

Вот и нет больше Ларри.
Мы, холостяки, одинокие люди. Не будь я иногда чертовски одинок, не стал бы дружить с Ларри Уайтменом, баритоном. Вернее, приятельствовать - мы просто проводили вместе время, и не важно даже, нравился он мне особо или нет. Я думаю, по мере того, как холостяки стареют, они все меньше выбирают, с кем им общаться - и, как все остальное в их жизни, друзья становятся привычкой или даже частью рутины. Хотя жуткая напыщенность и тщеславие Ларри выводили меня из себя, я уже много лет время от времени к нему заглядывал. Когда я говорю время от времени, я имею в виду, что видел Ларри каждый четверг между пятью и шестью часами вечера. Если бы в суде меня спросили под присягой, где я находился в пятницу такого-то числа, мне надо было бы только вспомнить, что я собираюсь делать в следующую пятницу, чтобы ответить.

Тут надо добавить, что я люблю женщин, а холостяцкая жизнь -мой сознательный выбор. Пусть холостяки одиноки, но женатые – я убежден – всего лишь одинокие люди с иждивенцами.

Говоря про любовь к женщинам, я могу назвать их по именам и, возможно, способен с их помощью описать свои отношения с Ларри. Эдит Вранкен, дочь пивовара из Шенектеди, которая хотела петь; Дженис Гёрни, дочь продавца инструментов из Индианаполиса, которая хотела петь; Беатрис Вернер, дочь инженера-консультанта из Милуоки, которая хотела петь; и Элен Спаркс, дочь оптового торговца бакалеей из Буффало, которая хотела петь.

Я встречал всех этих красивых девушек - по очереди и в названной последовательности - у Ларри, в студии, которую любой кроме него назвал бы квартирой. Вдобавок к своему доходу солиста Ларри подрабатывал, обучая вокалу молодых, богатых и хорошеньких женщин, желающих петь. Хотя Ларри мягок, как карамельное мороженое, вид у него капитальный, как у закончившего колледж дровосека, если такие бывают, или канадского конного полицейского. Когда слышишь его голос, начинаешь думать, что он может двумя пальцами раскрошить гору в пыль. Все ученицы рано или поздно влюблялись в него. Если вы спросите, как именно они любили его, мне придется спросить в ответ: в какой фазе цикла? Сначала - как временного отца. Потом - как благосклонного наставника, и наконец - как любовника.

Затем наступал момент, который Ларри и его друзья стали называть выпускным. На самом деле он не имел никакого отношения к вокальному мастерству учениц, а зависел исключительно от фазы отношений. Сигналом к выпуску было публичное произнесение уче­ницей слова «свадьба».

Ларри был своего рода Синей Бородой и, можно сказать, счастливчиком, пока удача ему не отказала. Эдит, Дженис, Беатрис и Элен - последние его выпускницы - любили его и были любимы поочередно. А затем получали от ворот поворот. Они были прекрасные девушки, каждая из них. А еще больше девушек было там, откуда они приехали, и те в свою очередь садились в поезда, самолеты, кабриолеты и ехали в Нью-Йорк, потому что хотели петь. Располагая такими ресурсами, Ларри был избавлен от соблазна создавать какие-либо постоянные отношения вроде брака.

Жизнь Ларри, как жизнь любого холостяка, но в куда большей степени, была расписана по минутам, и для женщин в роли женщин оставалось очень мало места. Если быть точным, для любимой в данный момент ученицы он отводил ровно два вечера - в понедельник и четверг. У него было свое время для уроков, время для ланча с друзьями, время для распевок, время для парикмахера, время для пары коктейлей в моей компании - просто для всего, и он никогда не отклонялся от своего расписания больше, чем на несколько минут. Его студия в точности соответствовала его картине мира - уголок для всех его занятий, в котором не было ничего лишнего и каждая вещь была на своем месте. В юности он еще мог бы раздумывать о женитьбе, но вскоре это стало невозможно. Там, где когда-то нашлось бы чуть-чуть места и времени, чтобы вместить жену, компактную жену, не осталось никакого зазора, совершенно никакого.

«В привычке - моя сила! - сказал как-то Ларри. - Им бы хотелось поймать Ларри, да? И переделать его. Но прежде чем я попадусь в их сети, они должны вытянуть меня из моей колеи, а это невозможно. Я люблю свою уютненькую колею. Привычка - моя Эс Триплекс».

- Это что? - спросил я.
- Aes Triplex - тройная броня, - ответил он.

«Ясно». Эс Клинекс было бы вернее, но тогда ни он ни я этого не знали, В тот момент на небосводе Ларри восходила звезда Элен Спаркс, сменившей успешно отправленную в отставку Беатрис Вернер. Элен ничем не показывала, что она непохожа на других.

Я уже говорил, что люблю женщин, и приводил в пример учениц Ларри, включая Элен. Но я любил их с безопасного расстояния. После того как Ларри в любовном цикле с очередной фавориткой проходил стадию временного отца и утверждался в более теплой роли, чем-то вроде отца становился я. Конечно, папашей я был вялым и неряшливым, но девушки любили рассказывать мне, как идут дела, и спрашивать совета. В советчики я годился плохо, потому что все, что я мог выдавить из себя, было: «Черт возьми, молодость бывает только раз!»

Ровно это я и сказал Элен Спаркс, хорошенькой брюнетке, которой едва ли грозила депрессия из-за излишка мыслей или недостатка денег. У нее был приятный голос, но когда она начинала петь, казалось, что ее связки поднимаются в носовые пазухи.

«Поющий варган, - говорил про нее Ларри. - К тому же поющий итальянские стихи со средне-западным говором». Но не расставался с ней, потому что на нее приятно было смотреть и она вовремя платила по счетам, не замечая, кажется, что Ларри брал за урок ровно столько денег, сколько ему было нужно в данный момент.

Я спросил ее как-то, почему она решила стать певицей, и она ответила, что ей нравится Лили Понс (французская оперная певица, прославившаяся в США в 1930-е годы, колоратурное сопрано. - Esquire).

С ее точки зрения, это был адекватный ответ. Я думаю, на самом деле она хотела сбежать из дома и наслаждаться богатой жизнью там, где ее никто не знает. Может, она бро­сала монетку, чтобы выбрать предлог - музыка, театр или живопись. Если уж на то пошло, другие в ее положении даже на это не способны. Мне рассказывали про одну девушку, которая на отцовские деньги сняла номер в гостинице и подписалась на несколько журналов для расширения кругозора. Каждый день она целый час тщательнейшим образом подчеркивала в них все, что ей казалось важным. Тридцатидолларовой перьевой ручкой.

В общем, будучи ее нью-йоркским отцом, я выслушивал от нее, как не раз уже выслушивал от других, заверения в том, что она любит Ларри и что она не уверена, но ей кажется, он тоже к ней неравнодушен. Она была горда собой, потому что только пять месяцев как из дома - и вот она уже сходилась с довольно известным человеком. Триумф был сладок вдвойне потому, что в Буффало, как я понял, она была чем-то вроде всеобщего посмешища. Потом она сбивчиво посвящала меня в подробности вечеров за вином и разговорами об искусстве.
- В понедельник и четверг, по вечерам? - спросил я.
- Вы что, следили за нами? -она казалась удивленной.

Через шесть недель она сдержанно поведала мне о свадьбе, о которой Ларри, судя по всему, должен был вот-вот заговорить. Еще через неделю был выпускной. Я направлялся к Ларри за вторничными коктейлями, когда увидел ее. Она сидела в своем желтом кабриолете на другой стороне улицы. По тому, как она сгорбилась на сиденье, непримиримая и в то же время полностью побежденная, я понял, что случилось. Я решил оставить ее в покое, в первую очередь потому, что уже устал от повторения этой истории. Но она заметила меня и засигналила так, что волосы встали дыбом.
- А, Элен, привет. Урок окончен?
- Давайте, посмейтесь еще.
- Я и не смеюсь. С чего бы мне смеяться?
- Вы все знали, - сказала она с горечью. - Мужчины! Вы знали про других, верно? Что случилось с другими и что случится со мной?
- Я отлично знал, что многие ученицы привязываются к Ларри.
- И отвязываются. Но вот вам девочка, которая не отвяжется.
- Элен, он жутко занятой человек.
- Он сказал, что его карьера – ревнивая любовница, - сказала она хрипло. - Кто же в таком случае я?
Замечание Ларри и вправду давало поводы к толкованиям.
- Ладно, Элен, я думаю, что вам еще повезло. Вы заслуживаете кого-то, кто ближе вам по возрасту.
- Это гадко. Я заслуживаю его.
- Даже если вы достаточно глупы, чтобы желать его, вы все равно его не получите. Его жизнь так закоснела в привычках, что жена туда не поместится. Проще заставить оркестр Метрополитен-оперы озвучивать рекламный ролик.
- Я еще вернусь, - мрачно сказала она и нажала стартер.
Когда я вошел, Ларри стоял ко мне спиной. Он смешивал напитки.
- Слезы? - спросил он.
- Ни капли.
- Хорошо, - сказал Ларри. Не уверен, что он и вправду так думал.
- Я всегда паршиво себя чувствую, когда они плачут, - он всплеснул руками. - Но что поделаешь. Моя карьера - ревнивая любовница.
- Знаю. Она мне сказала. Беатрис сказала. Дженис сказала. Эдит сказала, - этот список его, кажется, повеселил. - Кстати, Элен еще сказала, что не отвяжется.
- Правда? Как неблагоразумно. Ну, это мы еще посмотрим.

Когда солнце над Элен еще светило что есть мочи, когда она еще была уверена, что через несколько недель привезет в Буффало сертифицированную нью-йоркскую знаме­нитость, я как-то в отцовской манере сводил ее пообедать в свой любимый ресторан. Ресторан ей, похоже, понравился, и я встречал ее там время от времени после их разрыва с Ларри.

Обычно ее сопровождали мужчины из той категории, которая – как мы с Ларри твердили - подходит ей больше всего: кто-то ближе по возрасту. Еще они приближались к ней в ее дружелюбной бессодержательности, из-за чего за столом часами раздавались вздохи, повисали долгие паузы и возникала та туманная атмосфера, которую часто путают с любовью. Я, впрочем, уверен, что они просто находились в том жалком состоянии, когда в го­лову не приходит, что бы еще сказать. С Ларри такой проблемы не было.

Представлялось очевидным, что говорить должен он, а если он замолкал - это была эффектная пауза, прекрасная, запоминающаяся и не прерываемая собеседницей. Когда ее спутники начинали волноваться об оплате счета, Элен, всегда понимавшая, с кем имеет дело, намекала нетерпеливыми жестами и презрительным взглядом, что подобная суета ей не привычна. И, конечно, так оно и было.

Когда мы оказывались в ресторане одновременно, она игнорировала мои приветственные кивки, и хотя меня это совершенно не волновало, я перестал с ней здоро­ваться. Она, вероятно, считала, что я участвую в заговоре и каким-то образом вовлечен в схему Ларри, стремящегося унизить ее.

Через некоторое время она отказалась от молодых людей близкого возраста и стала сама платить за свой обед. Наконец, по странному совпадению, поразившему нас обоих, она оказалась за соседним со мной столиком и покашляла.

Читать газету я больше не мог.
- Надо же, какая встреча! - сказал я.
- Ну а вы как поживаете? - холодно поинтересовалась она. - Все смеетесь?
- О, да, просто постоянно. Садизм, знаете ли, входит в моду. В Нью-Джерси его уже легализовали, Индиана и Вайоминг - на подходе.
- Тихая вода глубока, - загадочно сказала она.
- Это про меня?
- Нет, про меня.
- Понятно, - сказал я растерянно. - Вы к тому, что вы не так просты, как кажется на первый взгляд? Согласен.
Трудно было не согласиться - просто удивительно, насколько Элен была невыразительна на первый взгляд - разумеется, в интеллектуальном смысле.
- На взгляд Ларри, - сказала она.
- Ну хватит, Элен, вы же уже успокоились. Он - тщеславный эгоист и перетягивает ремень, чтобы спрятать живот.
Она подняла руки:
- Все, все. Расскажите лучше про открытки и автомобильный гудок. Он о них рассказывал?
- Открытки? Гудок? - я покачал головой. - Он ни слова про них не говорил.
- Еще бы, - сказала она. - Прекрасно, отлично. Просто отл.
- Простите, - сказал я, вставая. - Я озд и у меня неотл встр.
- Что-что?
- Я сказал, что вы меня озадачили, Элен. Я попытался бы вас понять, но у меня нет времени. Неотложная встреча. Удачи, дорогая моя.

Встреча у меня была с дантистом, и когда ужас был позади, я решил найти Ларри и расспросить про открытки, раз вечер все равно был испорчен. Был вторник, четыре часа пополудни, так что Ларри, естественно, был в парикмахерской. Я направился туда и уселся рядом с ним. Лицо его было покрыто пеной, но это точно был Ларри. Уже много лет никто дру­гой не сидел в этом кресле по вторникам в четыре часа.
- Ровняйте, - сказал я парикмахеру и обратился к Ларри:
- Элен Спаркс считает, тебе следует знать, что тихая вода глубока.
- Хм, - сказал Ларри сквозь пену. - Кто такая Элен Спаркс?
- Твоя бывшая ученица. Помнишь? - Ларри постоянно использовал этот трюк с забыванием, и, сколько я мог судить, вполне искренне. - Ты ей выдал диплом два месяца назад.
- Трудно помнить всех своих выпускниц, - сказал он. - Эта та крошка из Буффало? Оптовая бакалея? Вспомнил. А теперь шампунь, - обратился он к парикмахеру.
- Конечно, мистер Уайтмен. Разумеется, теперь шампунь.
- Она хотела знать про открытки и автомобильный гудок.
- Открытки и гудок, - сказал он задумчиво. - Нет, не припоминаю.
Он щелкнул пальцами:
- А, да-да-да! Ты можешь сказать ей, что они просто уничтожают меня. Каждое утро я нахожу ее карточку в почтовом ящике.
- И что там написано?
- Скажи ей, когда приходит почта, я ем яйцо всмятку. Я кладу письма перед собой, открытка всегда сверху. Я доедаю яйцо, беру открытку в руки. А потом? Я рву ее на половинки, на четвертинки, на шестнадцатые и отправляю маленьким снегопадом прямо в мусорное ведро. Затем я пью кофе. Понятия не имею, что там написано.
- А гудок?
- Это еще более жестокая кара, чем открытки, - он засмеялся. - Что ад тому, кто женщину отверг! Каждый день в половине третьего, когда я начинаю свои репетиции... Угадай.
- Она сбивает тебя с ног пятиминутным сигналом?
- У нее не хватает выдержки. Каждый день я слышу один тихий, почти неразличимый би-и-ип, потом переключается передача, и дурочка уезжает.
- Тебе это совсем не мешает?
- Мешает? Она верно рассудила, что я чувствительный, но явно недооценила мою приспособ­ляемость. Первые пару дней меня это слегка беспокоило, но сейчас я замечаю это не больше, чем шум поездов. На самом деле мне пришлось напрячься, чтобы понять, о чем ты, когда ты спросил про гудок.
- Девушка, похоже, от тебя без ума, - сказал я.
- Да уж, набраться ума ей бы не повредило, - ответил Ларри. - Кстати, что ты думаешь о моей новой ученице?
- Кристина? Будь она моей дочерью, я бы отправил ее в техникум. Она из тех, кого учителя в начальной школе называют тихими детьми. На уроках пения их ставят с краю и просят отбивать ритм ногами и не раскрывать рта.
- Она всерьез хочет петь, -Ларри перешел в оборону. Он болезненно переносил намеки на то, что его интерес к ученицам имеет самое косвенное отношение к профессиональным вопросам. И защищался тем, что яростно верил в артистический потенциал своих подопечных. Скажем, делать уничижительные ремарки по поводу вокальных данных Элен он позволил себе только тогда, когда ей уже предстояло отправиться в небытие.
- Лет через десять Кристина сможет петь в переходе.
- Она еще тебя удивит.
- Она - вряд ли, а вот Элен может.
Меня смущало, что Элен будто была готова дать волю самым ужасным и неотвратимым силам. Но пока все ограничивалось идиотскими открытками и автомобильным гудком.
- Какая Элен? - голос Ларри пробивался из-под горячего полотенца.
Тут зазвонил телефон. Парикмахер, который стриг Ларри, сделал шаг, но телефон замолк. Он пожал плечами:
- Забавно. Похоже, последнее время это случается каждый раз, как приходит мистер Уайтмен.



Над моей кроватью зазвонил телефон.
- Это Ларри Уайтмен.
- Чтоб ты сдох, Ларри Уайтмен!
Часы показывали два по полуночи.
- Скажи ей, чтобы перестала, слышишь!
- Конечно, с радостью, еще бы, - просипел я. - Кому что сказать?
- Оптовой бакалейщице, конечно. Этой, из Буффало. Слышишь? Она должна немедленно перестать. Свет, этот чертов свет!
- Я начал прилаживать телефон к базе, надеясь втайне, что смогу повредить Ларри барабанную перепонку, но тут проснулся и понял, что заинтригован. Может быть, Элен наконец-то воспользовалась своим тайным оружием. У Ларри в тот вечер был концерт. Может, она атаковала его на глазах у всех.
- Она ослепила тебя светом?
- Хуже. Когда свет в зале погас, она осветила себе лицо этим идиотским фонариком, знаешь, которые носят на брелоке, пока батарейки не сдохнут. И смотрела на меня, ухмыляясь из темноты, как затасканная смерть.
- И как весь вечер? Ее должны были выкинуть из зала.
- Она выключила его, когда удостоверилась, что я ее заметил. А потом начался кашель. Боже! Кашель.
- Всегда кто-то кашляет.
- Но не так, как она. Как только я набирал воздух в легкие для следующего номера, она начинала. Грх, грх, грх. Три отчетливых грх.
- Ладно, я скажу ей, если встречу.
Меня впечатлила стратегическая новация Элен, хотя слегка расстраивало, что она не сулит долговременных успехов.
- Старый лицедей вроде тебя мог бы и не обращать внимания.
И это была чистая правда.
- Она хочет меня запугать. Пытается сломать меня прямо к концерту в Ратуше, - сказал он с горечью. Важнейший момент в профессиональной карьере Ларри - ежегодный концерт в Ратуше, получающий, кстати, неизменно высокую оценку критиков. Как баритон Ларри очень хорош, в этом не приходится сомневаться. И вот теперь, когда до концерта осталось только два месяца, Элен начала свою свето-горловую кампанию.

Через две недели после того безумного звонка я снова встретил Элен в ресторане. Она обращалась ко мне подчеркнуто холодно, как будто я был ценным шпионом, которому нельзя доверять и с которым неприятно иметь дело. Я вновь почувствовал себя неуютно - от ощущения ее скрытой власти, предчувствия больших перемен.
Она двигалась незаметно, и щеки ее покрывал румянец. После обмена хрупкими любезностями она спросила, упоминал ли Ларри про фонарик.
- О, да. - ответил я. - После первого же явления. Он был просто в ярости.
- А сейчас? - спросила она серьезно.
- Плохие новости для вас, Элен, хорошие - для Ларри. После трех концертов он уже привык и совершенно успокоился. Эффекта, боюсь, никакого. Почему бы вам не перестать? Вы изводили его достаточно долго. Все, на что вы можете рассчитывать, - это месть, и ей вы уже насладились.

Конечно, не мне ей было указывать, но она, по-моему, совершала фундаментальную ошибку. Все ее пакости были слишком регулярны и предсказуемы, и Ларри не составляло никакого труда вставить их в часовой механизм, управлявший его жизнью, и перестать замечать.

Она приняла плохие вести абсолютно спокойно. Я мог с тем же успехом сказать ей, что ее кампания увенчалась ошеломляющим успехом и Ларри вот-вот готов капитулировать.
- Месть - слишком мелкая рыбешка, - сказала она.
- Элен, вы должны обещать мне одну вещь...
- Конечно. Почему бы мне не поступать как Ларри и не обещать что угодно направо и налево.
- Обещайте не делать ничего на концерте в Ратуше.
- Слово скаута! - сказала она. - Никогда не давала обещаний с такой легкостью.
Тем же вечером я пересказал наш разговор Ларри. Он закусывал перед сном крекерами с молоком.
- Угу, - сказал он с набитым ртом. - Если она знала, что говорила, то это был первый осмысленный поступок в ее жизни.
Он презрительно пожал плечами:
- Я победил эту Премудрую Елену.
- Элен, - поправил я.
- Как бы ее ни звали, скоро она сядет в поезд и отправится домой. Какая безвкусица! Честное слово, я бы не удивился, если бы она начала бросаться в меня жеваной бумагой и вставляла булавки в дверной звонок.
Где-то на улице загремела крышка от мусорного бака.
- Что за грохот, - сказал я. - Зачем так шуметь.
- Какой грохот?
- Мусорный бак.
- А, это. Жил бы ты здесь, давно бы привык. Не знаю, кто это делает, но кто-то грохочет тут каждую ночь, - он зевнул. - Как раз когда я ложусь спать.

Хранить важные секреты, особенно о том, что наделал сам, - нелегкая задача, даже для очень умных людей. Для людей недалеких это настолько трудно, что, например, большинство преступников попадают в тюрьму из-за собственной болтовни. Что бы они ни на­творили, это слишком прекрасно, чтобы не раструбить об этом на каждом углу ко всеобщему восхищению. Трудно поверить, что Элен ухитрилась хранить секрет в течение пяти месяцев. На самом деле, она хранила тайну - и превосходную - целых полгода, начиная с разрыва с Ларри и вплоть до самого концерта в Ратуше, двух дней не хватило.

В конце концов она раскололась во время одного из наших обедов спина к спине. Она так подала новость, что я не понял, о чем же она проболталась, пока не увидел Ларри на следующий день.
- Вы обещали, Элен, - напомнил я ей. - Никаких выходок на завтрашнем концерте. Никаких выкриков с места, тухлых помидоров и вручений судебных повесток.
- Не грубите.
- Это вы не грубите, милая моя. Концерт проводят не для Ларри, а для любителей музыки. Это не место для партизанской войны.

Первый раз за многие месяцы она казалась расслабленной, как человек, только что успешно завершивший важное дело - редкое зрелище в наши дни. Ее кожа, прежде пылающая от возбуждения и таинственного ожидания, безмятежно порозовела.
Она обедала в тишине, и не задала мне ни одного вопроса про Ларри. Да я и не мог бы сообщить ей ничего нового. Несмотря на ее постоянные напоминания - гудки, открытки, фонарик, кашель и бог знает что еще - он совершенно забыл про нее. Его жизнь невозмутимо катилась своей эгоистичной колеей.
Потом она рассказала новость, и стала ясна причина ее спокойствия. Я ожидал чего-то подобного, даже пытался исподволь подтолкнуть ее. И не был ни удивлен ни впечатлен. Это было напрашивающееся решение всех проблем, принятое перед лицом очевидного.
- Жребий брошен, - сказала она. И добавила: - Возврата нет.
Я согласился, что жребий брошен, оно и к лучшему. Мне казалось, я понимаю, что она имеет в виду. Правда, перед тем как уйти, она зачем-то поцеловала меня в щеку.

Следующим вечером - в наше обычное коктейльное время - я зашел в его студию. Его не было видно. Когда я появлялся, он всегда был в гостиной и смешивал коктейли, элегантный в своем кричащем клетчатом пиджаке, подаренном кем-то из поклонниц.
- Ларри!
Занавески, прикрывающие вход в его спальню, распахнулись, и он вышел, пошатываясь. У него был жалкий вид. Вместо халата на нем висела расшитая накидка в красную полоску из какой-то позабытой оперетты. Он упал на стул, как раненый генерал, и спрятал лицо в ладонях.
- Грипп, - сказал я.
- Какой-то неизвестный вирус, - ответил он мрачно. - Доктора не могут ничего найти.Ничего. Может, это начало Третьей мировой войны - биологическое оружие.
- Может, тебе просто надо поспать, - я думал, это прозвучит любезно.
- Поспать! Ха! Я не мог заснуть всю ночь. Пил горячее молоко, клал подушки под крестец, считал овец...
- У соседей была вечеринка? Он вздохнул.
- У нас тут было тихо, как в морге. Это со мной что-то не так, говорю тебе.
- Ну, если у тебя хотя бы приличный аппетит...
- Ты пришел сюда издеваться надо мной? Завтрак, моя любимая еда, показался мне опилками.
- Но голос у тебя, кажется, в порядке, а ведь сейчас это самое важное, верно?
- Сегодняшняя распевка была кошмаром, - сказал он кисло. - Я был неуверен в себе, напуган, постоянно фальшивил. Я был не в порядке, не готов...
- В любом случае, выглядишь ты просто отлично. Парикмахер отл...
- Парикмахер - мясник, коновал...
- Он отлично справился.
- Почему же тогда я этого не чувствую! - он встал. - Все сегодня идет кувырком. Мое расписание катится к чертям. Никогда еще - ни разу в жизни - я вот столько не волновался перед концертом. Ни единого раза!
- Хорошо, - неуверенно сказал я. - Может, тебя утешит хорошая новость. Я встретил сегодня за обедом Элен Спаркс, и она сказала...
Ларри щелкнул пальцами.
- Так вот что! Конечно, эта Элен меня отравила, - он мерил комнату шагами. - Не настолько, чтобы я умер, но достаточно, чтобы надломить меня перед завтрашним концертом. Она пыталась достать меня все это время.
- Не думаю, что она тебя отравила, - сказал я с улыбкой. Мне хотелось отвлечь его болтовней. И тут я остановился, осознав страшный смысл того, что собираюсь произнести.
- Ларри, - выговорил я, - Элен вчера вечером уехала в Буффало.
- Скатертью дорожка!
- Не будет больше открыток, чтобы рвать их за завтраком, - сказал я как ни в чем не бывало.
Реакции не последовало.
- Никаких больше гудков автомобиля перед распевкой.
Опять никакой реакции.
- Никаких звонков в парикмахерскую, никакого грохота мусорного бака, когда ты идешь спать.
Он схватил меня за плечи и начал трясти.
- Не-е-ет!
- О, да! - я начал смеяться против своей воли. - Она настолько захватила твою жизнь, что ты пальцем не можешь пошевелить без ее подсказки.
- Маленький термит! - выдохнул Ларри. - Маленькое, подлое земляное насекомое просочилось... он ударил кулаком по каминной полке. - Я избавлюсь от привычки!
- Привычек, - поправил его я. - И если тебе удастся, это будет первый раз в твоей жизни. Успеешь до завтра?
- Завтра. - он взвыл. - О, завтра. В зале гаснет свет и... Не будет фонарика. Ты готовишься исполнять первый номер и... Где кашель? - прошептал он в отчаянии. - Я буду фальшивить, как фабричный гудок!
Дрожащей рукой он схватил телефон.
- Оператор, дайте мне Буффало. Еще раз - как ее зовут?
- Спаркс. Элен Спаркс.



Меня пригласили на свадьбу, но я с большим удовольствием посетил бы публичную казнь. Я прислал серебряную вилку для оливок и свои сожаления. К моему удивлению на следующий день после свадьбы Элен присоединилась ко мне за обедом. Она была одна и тащила с собой огромный сверток.
- Что вы здесь делаете в этот день из всех дней? - спросил я.
- Провожу медовый месяц. Она бодро заказала себе сэндвич.
- Угу. А жених?
- В своей студии.
- Ясно.
Ясно мне не было, но мы дошли до той стадии, что пытать ее дальше было бы нескромно.
- Я провела там сегодня два часа, - она пошла мне навстречу. - И повесила в шкаф одно платье.
- А завтра?
- Два с половиной часа и еще пару туфель.
Капли воды, зерна песчинок, - вспомнил я, - наливают моря, насыпают пустыни.
- А это ваше приданое? - я показал на сверток.
Она улыбнулась.
- Вроде того. Это крышка от мусорного бака - поставить в изголовье кровати.

'cause thus spoke vonnegut