Morgana_de_outcast (turning_over_the_pages) все записи автора

 – Зачем ты вернулся, Тики-Тики…

– Забрать тебя и Глеба.

– Куда забрать? – насторожилась Дайка.

– На Авалон. Или на Новый Кувейт. Как хотите. У меня и там, и там друзья, я еще не решил, где буду жить. Лучше на Авалоне, конечно. Хотя хорошие люди везде есть. Люди вообще хорошие, только им надо об этом напоминать.

– Ты что, наследство получил? – Дайка неуверенно улыбнулась.

– Ну его, такое наследство… Нет. Но два гражданства я пробью. А корабль ждет в порту.

Дайка молчала. Я сел, подтянул колени к животу. Сказал:

– Я понимаю. У тебя тут родители и сестренка. Я все понимаю, Дайка. Но я смог договориться только о двух людях. Если ты улетишь, твоим родным будет легче, ты можешь отдать им свой пай. А дальше можно будет что-то еще придумать.

Она думала. Потом спросила:

– Новый Кувейт – это где был мятеж?

– Да.

– А ты как-то…

– Я расскажу. Только в другой раз. Очень не хочется вспоминать, Дайка.

Но Дайку волновало другое:

– Правда, что президент Инея могла летать в гиперпространстве без анабиоза?

Ничего себе – как слухи летают! Быстрее света.

– Да, – мысленно извиняясь перед фагами, сказал я. – Она… у них был настоящий гений в генетике. Они разобрались, почему женщины не выносят гиперпереход, и научились с этим бороться. Одного этого бы хватило, чтобы их вся Империя носила на руках! Эту гадину выбрали бы на любой пост, хоть на императорский! А они думали только о том, как заморочить людям головы.

Дайка кивнула. Прошептала:

– Значит, я смогу стать пилотом?

– Не знаю. Может быть. А твоя дочь – точно сможет.

– Дурак, – снова сказала Дайка, но без особой убежденности. – Тиккирей, ты меня не разыгрываешь?

– Нет.

– Мне надо поговорить с родителями. Я пойду, Тики-Тики?

– Планшетку не забудь, – сварливо напомнил я. – Вечером я зайду… вы там же живете?

– Ага.

Она наклонилась за планшеткой. Миг помедлила и сказала:

– Ты очень изменился, Тикки. Ты вырос.

А потом быстро чмокнула меня в щеку и убежала.

Я глупо улыбнулся, но щеку вытирать не стал.

В том, что я предлагаю Дайке, есть нечестность. У нее здесь родители и сестра. И у Глеба – родители. Но у меня есть право помочь только двоим. И я помогу своим друзьям.

Не надо никаких гениев, которые хотят сделать весь мир счастливым насильно. Надо лишь помогать тем, кто рядом. Тогда лучше станет всем. Ада Снежинская так и не смогла понять, почему я выбрал сторону Стася, а ведь все просто. Пускай Стась тоже говорил о миллионах людей и десятках планет, но он помогал тем, кто рядом и кому он мог помочь. А Снежинская говорила о миллионах, но заботилась только о себе, любимой – во всех обличьях, и в мужских, и в женских.

Хочу быть таким, как мои родители. Мои настоящие родители, а не психованный гений, размноживший свой геном! Хочу быть таким, как Стась. Хочу быть таким, как ребята с «Клязьмы». Хочу дружить с Лионом и Сашкой, помириться с Рози и Роси, ходить в школу и играть в футбол.

А когда вырасту – жениться на Дайке… или все-таки на Наташке?

Может быть, поехать жить на Новый Кувейт? Наташка хочет остаться там, где сейчас ставят памятник ее отважному прадеду – с гордо поднятой головой несущемуся на врагов. И Дайку я уговорю…

Но сейчас я должен был навестить родителей. И я решил, что про Наташку, Дайку и Новый Кувейт подумаю позже.


 

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора ЧЕЛОВЕК СИДИТ СОВЕРШЕННО ОДИН, НА ПОЛУ В ПУСТОЙ КВАРТИРЕ.

МОНТАЖНАЯ ПЕРЕБИВКА (РЕТРОСПЕКЦИЯ, ЗАМЕДЛЕННАЯ СЪЕМКА, ЧЕРНО-БЕЛОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ): СУДЕБНЫЕ ИСПОЛНИТЕЛИ, ПРИШЕДШИЕ ОПИСЫВАТЬ ЕГО ИМУЩЕСТВО, СЕМЕЙНЫЙ СКАНДАЛ, ПОСЛЕ КОТОРОГО ЖЕНА УХОДИТ, ХЛОПНУВ ДВЕРЬЮ, И ЗРИТЕЛЬ ПОНИМАЕТ, ЧТО У ГЕРОЯ БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ ОСТАЛОСЬ.

ВНЕЗАПНО КАМЕРА БЕРЕТ ЕГО КРУПНЫМ ПЛАНОМ; ОН УСТРЕМЛЯЕТ В ОБЪЕКТИВ БЕЗНАДЕЖНЫЙ ВЗГЛЯД. ГОЛОС ЗА КАДРОМ: «ВАС БРОСИЛА ЖЕНА? У ВАС НЕ ОСТАЛОСЬ НИ ОДНОГО ЕВРО? ВЫ НЕВЗРАЧНЫ? ВАМ НЕ ВЕЗЕТ? НЕ ОТЧАИВАЙТЕСЬ, ВСЕ МОЖЕТ УЛАДИТЬСЯ В ОДИН МИГ!

ЧЕЛОВЕК С ИНТЕРЕСОМ ПРИСЛУШИВАЕТСЯ К ГОЛОСУ, ПОТОМ ГРУСТНО КАЧАЕТ ГОЛОВОЙ. ВНЕЗАПНО ОН ВЫХВАТЫВАЕТ ИЗ КАРМАНА РЕВОЛЬВЕР И ПРИСТАВЛЯЕТ ЕГО К ВИСКУ. ЗАКАДРОВЫЙ ГОЛОС ПРОДОЛЖАЕТ: «УМЕРЕТЬ – ЗНАЧИТ СТАТЬ ТАКИМ ЖЕ СВОБОДНЫМ, КАК ДО РОЖДЕНИЯ». ЧЕЛОВЕК ПУСКАЕТ ПУЛЮ В ГОЛОВУ, ЕГО ЧЕРЕП РАЗЛЕТАЕТСЯ ВДРЕБЕЗГИ, МОЗГИ ПРИЛИПАЮТ К ГОЛЫМ СТЕНАМ. НО ОН ЕЩЕ НЕ УМЕР ОКОНЧАТЕЛЬНО. ЛЕЖА НА ПОЛУ, ОН КОНВУЛЬСИВНО ДЕРГАЕТСЯ, ЕГО ЛИЦО ЗАЛИТО КРОВЬЮ. КАМЕРА ПРИБЛИЖАЕТСЯ ВПЛОТНУЮ К ЕГО ГУБАМ, ОН ШЕПЧЕТ:

– СПАСИБО ТЕБЕ, СМЕРТЬ!

И НЕДВИЖНО ЗАСТЫВАЕТ, УСТРЕМИВ ШИРОКО ОТКРЫТЫЕ ГЛАЗА В ПОТОЛОК.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ СОЧУВСТВЕННО ПОДВОДИТ ИТОГ: «БУДЬТЕ СО СМЕРТЬЮ НА „ТЫ“, ВЕДЬ СМЕРТЬ – ПРЕДЕЛ МЕЧТЫ. САМОУБИЙСТВО ПОЗВОЛИТ ВАМ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЖИЗНИ И ЕЕ БЕСКОНЕЧНЫХ ТЯГОТ».


Финальный слоган с логотипом ФФДС:



«КОНЕЦ СУЕТЕ: СМЕРТЬ – ИТОГ ЖИЗНИ».


Следуют титры:



«ПО ЗАКАЗУ ФРАНЦУЗСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ САМОУБИЙЦ (ФФДС)».


Другие варианты финальных слоганов:



«СМЕРТЬ НЫНЧЕ В МОДЕ ПРИ ЛЮБОЙ ПОГОДЕ».

«ЖИЗНЬ НЕ НУЖНА, СМЕРТЬ – ВАЖНА».

«ЖИЗНЬ? ОСТАВЬ ЕЕ ДРУЗЬЯМ!»

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора ...И, пока они шли, Железный Дровосек рассказывал им свою историю:
— Я дровосек! Став взрослым, я задумал жениться. Я полюбил от всего сердца одну хорошенькую девушку, а я тогда был еще из мяса и костей, как и все люди. Но злая тетка, у которой жила девушка, не хотела расстаться с ней, потому что девушка работала на нее. Тетка пошла к волшебнице Гингеме и пообещала ей набрать целую корзину самых жирных пиявок, если та расстроит свадьбу…
— Злая Гингема убита! — перебил Страшила.
— Кем?
— Элли! Она прилетела на убивающем домике и — крак! крак! — села волшебнице на голову.
— Жаль, что этого не случилось раньше! — вздохнул Железный Дровосек и продолжал: — Гингема заколдовала мой топор, он отскочил от дерева и отрубил мне левую ногу. Я очень опечалился: ведь без ноги я не мог быть дровосеком. Я пошел к кузнецу, и он сделал мне прекрасную железную ногу. Гингема снова заколдовала мой топор, и он отрубил мне правую ногу. Я опять пошел к кузнецу. Девушка любила меня по прежнему и не отказывалась выйти за меня замуж. «Мы много сэкономим на сапогах и брюках!» — говорила она мне. Однако злая волшебница не успокоилась: ведь ей очень хотелось получить целую корзину пиявок. Я потерял руки, и кузнец сделал мне железные. Наконец топор отрубил мне голову, и я подумал, что мне пришел конец. Но об этом узнал кузнец и сделал мне отличную железную голову. Я продолжал работать, и мы с девушкой по‑прежнему любили друг друга…
— Тебя, значит, делали по кускам, — глубокомысленно заметил Страшила. — А меня мой хозяин сделал зараз…
— Самое худшее впереди, — печально продолжал Дровосек. — Коварная Гингема, видя, что у нее ничего не выходит, решила окончательно доконать меня. Она еще раз заколдовала топор, и он разрубил мое туловище пополам. Но, к счастью, кузнец снова узнал об этом, сделал железное туловище и прикрепил к нему на шарнирах мою голову, руки и ноги. Но — увы! — у меня не было больше сердца: кузнец не сумел его вставить. И мне подумалось, что я, человек без сердца, не имею права любить девушку. Я вернул моей невесте ее слово и заявил, что она свободна от своего обещания. Странная девушка почему‑то этому совсем не обрадовалась, сказала, что любит меня, как прежде, и будет ждать, когда я одумаюсь. Что с ней теперь, я не знаю: ведь я не видел ее больше года…
Железный Дровосек вздохнул, и большие слезы покатились из его глаз.
— Осторожней! — в испуге вскричал Страшила и вытер ему слезы голубым носовым платочком. — Ведь ты сразу же заржавеешь от слез.
— Благодарю, мой друг! — сказал Дровосек, — я забыл, что мне нельзя плакать. Вода вредна мне во всех видах… Итак, я гордился своим новым железным телом и уже не боялся заколдованного топора. Мне страшна была только ржавчина, но я всегда носил с собой масленку. Только раз я позабыл ее, попал под ливень и так заржавел, что не мог сдвинуться с места, пока вы не спасли меня. Я уверен, что и этот ливень обрушила на меня коварная Гингема… Ах, как это ужасно — стоять целый год в лесу и думать о том, что у тебя совсем нет сердца!
— С этим может сравниться только торчание на колу посреди пшеничного поля, — перебил его Страшила. — Но, правда, мимо меня ходили люди, и можно было разговаривать с воронами…
— Когда меня любили, я был счастливейшим человеком, — продолжал Железный Дровосек, вздыхая. — Если Гудвин даст мне сердце, я вернусь в страну жевунов и женюсь на девушке. Может быть, она все‑таки ждет меня…
— А я, — упрямо сказал Страшила, — все‑таки предпочитаю мозги: когда нет мозгов, сердце ни к чему.
— Ну, а мне нужно сердце! — возразил Железный Дровосек. — Мозги не делают человека счастливым, а счастье — лучшее, что есть на земле.
Элли молчала, так как не знала, кто из ее новых друзей прав.

(c) Александр Волков

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора

   Мы, подобно воде, течем по жизни с горы примерно в одном направлении до тех пор, пока не столкнемся с чем-то, кардинально меняющим наше направление. Если бы я не встретила господина Танака, моя жизнь напоминала бы поток, текущий от нашего подвыпившего домика к океану. Но, выходя в мир, мы все же не расстаемся с тем, что было нашим домом. До того момента, как я получила письмо господина Танака, меня ни на минуту не покидала мысль, что я обязательно буду жить где-нибудь в другом месте, по крайней мере с оставшимися членами семьи. Я жила отчасти в Джионе, а отчасти в своих мечтах, возвращающих меня домой. Мечты очень опасная вещь: они тлеют, как огонь, и иногда совсем поглощают нас.

   Всю весну и лето я чувствовала себя ребенком, потерянным на озере в тумане. Все перемешалось в моей голове. Кроме постоянного чувства страха я помню только отдельные обрывки происходивших вокруг событий. Одним холодным вечером зимой я сидела в комнате прислуги, наблюдала, как во дворе окейи тихо падает снег, и представила своего отца, кашляющего в одиночестве в опустевшем домике, маму, лежащую на постели. Я выскочила во двор, пытаясь убежать от своих страданий, но невозможно убежать оттого, что внутри нас.

(с) Артур Голден

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора – Вечно одно и то же, Дамби, сплошная болтовня и никакого дела, никакого, я даже не знаю, зачем Темному лорду вообще тебя убивать, только силы тратить! Валяй, Драко, кончай с ним!
Но тут внизу опять забегали, и чей-то голос прокричал:
– Они перекрыли лестницу… Редукто! РЕДУКТО!
Сердце Гарри радостно подпрыгнуло: значит, эти четверо не полностью подавили сопротивление, а лишь прорвались на вершину башни, поставив за собой преграду…
– Драко, быстро! – раздраженно воскликнул мужчина с жестоким лицом.
Но рука Малфоя так сильно тряслась, что он едва мог прицелиться.
– Дайте я, – рыкнул Сивый и пошел на Думбльдора, протягивая вперед руки и скаля зубы.
– Я сказал, нет! – крикнул жестоколицый. Полыхнула вспышка, и оборотня отбросило в сторону; он ударился о стену и остался стоять, шатаясь и возмущенно сверкая глазами. Сердце Гарри колотилось так сильно, что он поражался, почему никто этого не слышит и не замечает его… если бы только он мог двигаться, запустить в них заклятием из-под плаща…
– Драко, приступай или отойди, чтобы мы сами… – пронзительно завизжала женщина, но в этот миг дверь опять распахнулась, и на пороге вырос Снейп с волшебной палочкой в руке. Его черные глаза мигом вобрали в себя всю сцену: Думбльдора, без сил привалившегося к стене, трех Пожирателей Смерти, разъяренного оборотня, Малфоя.
– У нас беда, Снейп, – сообщил одутловатый Амикус, не сводя глаз и волшебной палочки с Дамблдора, – мальчишка, похоже, сдрейфил…
Вдруг кто-то еще позвал Снейпа по имени, очень-очень тихо:
– Северус…
За весь сегодняшний вечер Гарри еще ни разу так не пугался. Впервые Дамблдор умолял.
Снейп не ответил, но прошел вперед, бесцеремонно оттолкнув Малфоя. Трое Пожирателей безмолвно попятились. Даже оборотень как-то притих.
Снейп жестко смотрел на Дамблдора, и его лицо сочилось ненавистью и отвращением.
– Северус… пожалуйста…
Но тот воздел палочку и направил ее на Дамблдора.
– Авада Кедавра!

(с) Джоан Роулинг

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора Есть зимой в Париже такие места, где как‑то особенно холодно. Сколько ни пей крепких напитков, кажется, будто пурга насквозь продувает бары. Надвигается ледниковый период. Даже в толпе пробирает колотун.
Я все делал правильно: родился в хорошей семье, учился в лицее Монтеня, потом в лицее Людовика Великого, получал высшее образование в институтах, где вращался среди интеллигентных людей; я приглашал их потанцевать, находились и такие, что давали мне работу; я женился на самой красивой из всех моих знакомых девушек. Почему же здесь так холодно? В какой момент я дал промашку? Я ведь хотел только доставить вам удовольствие, а мне не так уж трудно было соответствовать. Ну почему я не имею права жить как все? Почему вместо простого счастья, которым меня поманили, мне достались одни сложности и раздрай?
Я мертвый человек. Я просыпаюсь утром, и мне нестерпимо хочется одного – спать. Я одеваюсь в черное: ношу траур по себе. Траур по человеку, которым не стал. Я шагаю, как автомат, по улице Искусств – по улице, где умер Оскар Уайльд, совсем как я. Иду в ресторан, где ничего не ем. Метрдотели обижаются, что я не притрагиваюсь к блюдам. А вы много видели мертвецов, которые доедают горячее и облизываются? То есть все, что я пью, я пью натощак. Что хорошо: быстро пьянею. Что плохо: наживаю язву желудка.
Я больше не улыбаюсь. Это выше моих сил. Я умер и похоронен. У меня не будет детей. Мертвецы не производят на свет потомства. Я мертвец, пожимающий руки знакомым в кафе. Очень общительный мертвец и очень замерзший. Я, наверно, самый грустный человек, которого я встречал на своем веку.
Зимой в Париже, когда температура падает ниже нуля, человеку позарез нужны зальчики в глубине кафе, где свет горит всю ночь. Там, забившись в стадо, чтобы никто не видел, можешь наконец начать дрожать.

(с) Фредерик Бегбедер

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора Экельс почувствовал, что опускается на стул. Он стал лихорадочно скрести грязь на башмаках. Его дрожащая рука подняла липкий ком.

– Нет, не может быть! Из-за такой малости… Нет!

На комке было отливающее зеленью, золотом и чернью пятно – бабочка, очень красивая… мертвая.

– Из-за такой малости! Из-за бабочки! – закричал Экельс.

Она упала на пол – изящное маленькое создание, способное нарушить равновесие, повалились маленькие костяшки домино… большие костяшки… огромные костяшки, соединенные цепью неисчислимых лет, составляющих Время. Мысли Экельса смешались. Не может быть, чтобы она что-то изменила. Мертвая бабочка – и такие последствия? Невозможно!

Его лицо похолодело Непослушными губами он вымолвил:

– Кто… кто вчера победил на выборах?

Человек за конторкой хихикнул.

– Шутите? Будто не знаете! Дойчер, разумеется! Кто же еще? Уж не этот ли хлюпик Кейт? Теперь у власти железный человек! – Служащий опешил. – Что это с вами?

Экельс застонал. Он упал на колени. Дрожащие пальцы протянулись к золотистой бабочке.

– Неужели нельзя, – молил он весь мир, себя, служащего, Машину, – вернуть ее туда, оживить ее? Неужели нельзя начать все сначала? Может быть…

Он лежал неподвижно. Лежал, закрыв глаза, дрожа, и ждал. Он отчетливо слышал тяжелое дыхание Тревиса, слышал, как Тревис поднимает ружье и нажимает курок.

И грянул гром.

(с) Рэй Дуглас Брэдбери

Morgana_de_outcast (turning_over_the_pages) все записи автора

... Он забавляется, хотя не знаю, откуда ко мне пришло понимание этого. Ни в мимике, ни в языке тела, ни даже в ауре нет ни малейшего ключа к внутреннему состоянию. Только ощущение легкой иронии, как бриз в лицо.
Резко дергаю ушами:
– Я сказала что то смешное?
– Нет, эль леди. Эти изменения в организме, о которых вы говорили, они ведь относятся не только к физиологии?
Резкий поворот в разговоре застает меня врасплох.
– Простите?
– Фиксированная внешняя форма и какие угодно трансмутации внутри. Вы ведь говорили не только о теле, правда? В сознании – то же самое.
Удивление, печаль, ярость, согласие.
Я только киваю. Мы действительно можем с собственным сознанием творить что угодно. Не нравятся эмоции – их чуть чуть изменим. Чтобы не было клаустрофобии. Прекрасно. Не устраивает запах ужина – сейчас ма а аленькое самовнушение – и он станет вкусным. Здорово. Нельзя убивать Целителей (есть такой закон). Ну что ж ж ж, закон придется изменить. На один раз. Потом вернем на место. В конце концов – это всего лишь установка на самосохранение. Если перебить всех Целителей, кто же будет лечить? Мораль – удобное приспособление, когда она устаревает, ее нужно менять. Так проще.
Человек смотрит на меня, и в странных глазах, серых, с круглым зрачком, я вижу зеркальное отражение своих мыслей. Не очень лестное для эль ин отражение.
Он понял. Хорошо. Я боялась, что придется долго и нудно объяснять.
– Подобные способности представляются мне весьма удобными, не так ли, эль леди?
Аррек говорит медленно, немного растягивая звуки, и речь его по богатству интонациями и выразительности приближается к речи эль ин. Голос мягкий, теплый и приторно сладкий, с гнильцой. Он обволакивает пушистым одеялом. Удушающе теплым. Как сладковатое дуновение смерти. Я знала, что арры возвели контроль над голосовыми связками в ранг искусства, что они способны лишь с помощью голоса, без всякой телепатии, внушать людям что угодно, добиваясь рабского подчинения. Теперь я понимаю, что это значит. Приходится дважды провести коррекцию восприятия, чтобы не утонуть в этих гневно сладких интонациях. Чтобы не начать чувствовать к себе то же отвращение, что столь демонстративно выказывал он. Это было бы уже избыточно. Вряд ли я способна ненавидеть себя больше, чем теперь. Всему ведь есть предел.
– И что вы пытались этим доказать, дарай арр Вуэйн?
Он замолкает. Неподвижен, далек и чужд, как никогда прежде. И это холодное, выращенное в атмосфере чудовищной политики Эйхаррона существо пытается убедить меня, что ему есть какое то дело до постоянности моральных установок или цельности человеческой личности?
Смех и грех.

(с) Анастасия Парфенова
 

Anaidel (turning_over_the_pages) все записи автора

 - Здесь грустно и одиноко, - сказал ключник. - Поговори со мной, путник.
        Мартин никогда не придумывал истории загодя. Частично из суеверия - ему казалось, что придуманная история может каким-то мистическим образом "материализоваться", стать известной другим путешественникам. Частично из сложившегося ощущения, что ключники ценили импровизацию.
        - Я хочу рассказать о человеке и его мечте, - сказал Мартин. - Это был обыкновенный человек, живущий на планете Земля. И мечта у него была обыкновенная, простая, другой бы и за мечту ее не посчитал... уютный домик, маленькая машина, любимая жена и славные детишки. Человек умел не только мечтать, но и работать. Он построил свой дом, и дом даже получился не слишком маленьким. Встретил девушку, которую полюбил, и она полюбила его. Человек купил машину - чтобы можно было ездить в путешествия и быстрее возвращаться домой. Он даже купил еще одну машину - для жены, чтобы та не слишком скучала без него. У них родились дети: не один, не двое, а четверо прекрасных, умных детей, которые любили родителей.
        Ключник слушал. Сидел на диванчике в одной из маленьких комнатенок московской Станции и внимательно слушал Мартина.
        - И вот, когда мечта человека исполнилась, - продолжал Мартин, - ему вдруг стало одиноко. Его любила жена, его обожали дети, в доме было уютно, и все дороги мира были открыты перед ним. Но чего-то не хватало. И однажды, темной осенней ночью, когда холодный ветер срывал последние листья с деревьев, человек вышел на балкон своего дома и посмотрел окрест. Он искал свою мечту, без которой стало так тяжело жить. Но мечта о доме превратилась в кирпичные стены и перестала быть мечтой. Все дороги лежали перед ним, и машина стала лишь сваренными вместе кусками крашеного железа. Даже женщина, спавшая в его постели, была обычной женщиной, а не мечтой о любви. Даже дети, которых он любил, стали обычными детьми, а не мечтой о детях. И человек подумал, что было бы очень хорошо выйти из своего прекрасного дома, пнуть в крыло роскошную машину, помахать рукой жене, поцеловать детей и уйти навсегда...
        Мартин перевел дыхание. Ключники любили паузы, но дело было даже не в этом Мартин еще не знал, как закончит свой рассказ.
        - Он ушел? - спросил ключник, и Мартин понял, как надо ответить.
        - Нет. Он спустился в спальню, лег рядом с женой и уснул. Не сразу, но все-таки уснул. И старался больше не выходить из дома, когда осенний ветер играет с опавшей листвой. Человек постиг то, что некоторые узнают в детстве, но многие не понимают и в старости. Он осознал, что нельзя мечтать о достижимом. С тех пор он старался придумать себе новую мечту, настоящую. Конечно же, это не вышло. Но зато он жил мечтой о настоящей мечте.
        - Это очень старая история, - задумчиво сказал ключник. - Старая и печальная. Но ты развеял мою грусть, путник. Входи во Врата и начинай свой путь.

(с) С. Лукьяненко

Anaidel (turning_over_the_pages) все записи автора

-Когда ты голоден и тебе нужно поле, ты выжигаешь лес. Становишься огнем – и вековые деревья вмиг превращаются в золу. Но наступает день, когда ты понимаешь – тебе нужны деревья. Строить дом, топить очаг, укрываться от зноя. И ты сажаешь лес. День за днем, год за годом. Зная, что при твоей жизни лес не поднимется. У тебя есть цель, но ты ее никогда не достигнешь. Ты можешь думать лишь о тех, кто придет за тобой. Становишься одним целым со всем миром, с прошлым и будущим. Ты отказываешься от радости ради счастья. Ильмар, ты замечал, как часто мы путаем радость и счастье? Говорим об одном, а хотим совсем другого. Мать гордо говорит, что ребенок – ее главная радость, а сама выплакивает глаза у колыбели, когда младенец болеет; ругает дитя, когда оно шалит; сокрушается, когда ее чадо вырастает и перестает слушаться. А ведь ребенок не радость, а счастье! Поэт говорит, что стихосложение – его радость, а сам не спит ночами, ища единственное нужное слово; курит гашиш, потеряв вдохновение; мечется от женщины к женщине, пытаясь понять, что же такое любовь. А ведь написать строки, которые переживут века, - это тоже не радость, это всего лишь счастье! Садовник в своем саду, живописец у полотна, моряк у штурвала – это вовсе не радость! И человек мечется, не понимая, где же грезившаяся ему радость. Боясь понять, что счастье не равноценно радости. Что нельзя их путать, как нельзя путать Слово, владеющее мертвым, и слово, что говорят живым!

- Спасибо тебе, - сказал я.

А потом огляделся – будто впервые. Прозрачная голубизна – шатер неба над головой. Колышущееся марево – недостижимый горизонт перед глазами. Сухая холмистая равнина, пыльная дорога – под ногами.

Тысячи лет.

Люди, тянущие плуг. Люди, строящие дома. Люди, растящие детей.

Люди, несущие меч. Люди, жгущие города. Люди, ведущие рабов.

Что нам надо – радости или счастья?

(с) Сергей Лукьяненко

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора И вот я сижу за столом в своей дешевой комнатушке отеля «Брюстер» и думаю, что делать дальше. Кажется, я слегка обойду закон. Нарушение условия освобождения. Преступление не слишком тяжкое: инспектор будет недоволен, но засад на дорогах никто выставлять не станет.
Передо мной эта рукопись. На кровати валяется весь мой багаж, умещающийся в чемоданчике размеров с докторский. В кармане девятнадцать пятидесятидолларовых бумажек, четыре десятки, пятерка, три доллара и всякая мелочь. Я разменял одну из пятидесяток, чтобы купить упаковку бумаги и курево.
Я раздумывал, как быть дальше. Но на самом деле никаких сомнений не было. Всякий выбор сводится к одному простому вопросу: быть или не быть, жить или существовать.
Сперва я положу рукопись в чемоданчик. Затем закрою его, возьму пальто, спущусь по ступенькам и покину этот клоповник. Я пойду в бар, положу перед барменом пять долларов и закажу две порции «Джек Даниэль» – одну для меня, и другую для Энди Дюфресна. Если не считать того пива на крыше фабрики, это будет первая моя выпивка с 1938 года. Затем я поблагодарю бармена и оставлю ему доллар на чай. Я пойду к станции Грейхаунд, где куплю билет до Эль Пассо. Там я пересяду на автобус до Мак Нери. Когда я приеду в этот городишко, там уже будет видно, сможет ли такой старый плут, как я, пересечь мексиканскую границу.
Я запомнил это название: Зихуантанезо. Такое название трудно забыть.
Я чувствую прилив энергии, я настолько возбужден, что едва могу держать карандаш в дрожащей руке.
Я думаю, такое возбуждение может испытывать только свободный человек, отправляющийся к океану.
Я надеюсь, Энди сейчас там. Надеюсь, я смогу пересечь границу.
Надеюсь увидеть моего друга и пожать ему руку.
Надеюсь, что Тихий океан такой же голубой, как в моих снах…
Я надеюсь.

(с) Стивен Кинг

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора Океан не помнил обид. Подобно небу он верил в свободу, подобно небу - не терпел преград. Я стоял на мокром песке, волны лизали ноги, и так легко было поверить, что чужая звезда в небе - мое Солнце, а соленая вода - древняя колыбель человечества.
Вот только линия берега - слишком ровная. Прямая как горизонт, и такая же фальшивая. Если пойти вдоль берега, то ничего не изменится - по правую руку потянутся низкие, словно подстриженные, рощицы, по левую
- будет шипеть прибой. Лишь песок под ногами изменит цвет, из желтого станет белым, из белого - розовым, из розового - черным, и - обратно.
Полоска пляжа неощутимо для глаз повернет вправо, ее покроет снег, потом снова потянется песок, и когда-нибудь, очень нескоро, я вернусь к этой же точке, где волны все так же будут ласкать берег...
Один человек - уже слишком много, чтобы изменить мир.
Я сделал шаг, и вода с шипением заполнила мои следы.
Мир - уже слишком мал, чтобы оставить его в покое.
Да и нет для живых безмятежности.
Только морю и небу знаком покой.
Я поднял правую руку, посмотрел на нее - и пальцы стали удлиняться. Я лепил их взглядом, превращая человеческую плоть в острые изогнутые когти.
Впрочем, есть ли у меня еще право называть себя человеком?

(с) Сергей Лукьяненко

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора – Но вы же ничего этого не знаете наверняка, – упорствовал Байерли. – Разве можем мы рисковать и действовать на основе одних только предположений?
– Не только можете, но и должны. Помните тот ответ, который дала сама Машина на ваш запрос? Он звучал так: «Ответив вопрос недопустим». Правильно? Ведь Машина не сказала, что объяснения нет или что она не может его найти. Она просто не собиралась ничего объяснять. Никому. Другими словами, она решила, что знать суть дела человечеству не нужно и опасно. Поэтому нам остается одно: положиться на свои догадки.
– Но какой же вред был бы в том, чтобы Машина все нам объяснила? Конечно, если допустить, что вы правы.
– Если я права, то это значит, что Машина продумывает за нас наше будущее не только в плане выдачи корректных ответов на корректно заданные вопросы, но и принимает стратегические для развития человечества решения и учитывает человеческую психологию. Знание об этом может сделать нас несчастными и ранить нашу гордость, а этого Машина допустить не может. Она не должна делать нас несчастными.
И потом, Стивен, разве мы можем знать, что для человечества хорошо, а что плохо? В нашем распоряжении нет и крупицы всех тех данных, которыми располагает Машина! Ну вот, известный пример: разве развитие нашей технической цивилизации не принесло больше горя и страданий, чем было им уничтожено? Очень может быть, что примитивная аграрная цивилизация, с более низким уровнем культуры и меньшей численностью населения, была бы предпочтительнее. Кто знает? Если это так, то именно в таком направлении Машины будут нас подталкивать, ни в коем случае не сообщая нам об этом, потому что мы невежественны, мы заражены предрассудками, мы считаем благом только то, к чему привыкли. С любыми переменами мы тут же начнем отчаянную борьбу. А может быть, для человечества лучше полная урбанизация, или кастовое сообщество, или абсолютная анархия. Мы этого не знаем. Знают только Машины, и они двигаются в этом направлении, ведя нас за собой.
– Ваши слова, Сьюзен, означают, что «Общество борьбы за права человека» не ошибается и что человечество утратило право принимать решения о собственном будущем?
– У него никогда и не было такого права. Будущее в конце концов всегда определялось экономическими и социальными силами – какими именно, человечество не понимало: то ли особенностями климата, то ли удачами в войнах. Это все теперь понятно Машинам, и никто не может помешать им, поскольку Машины держат в своих руках эти силы, как они держат и «Общество». Для этого они располагают самым мощным оружием – абсолютным контролем над нашей экономикой
– Как это ужасно!
– Наоборот! Как это прекрасно! Подумайте только, ведь теперь впервые за всю историю человечества все противоречия разрешимы, всех конфликтов можно избежать. И только Машины на все времена неизбежны!
Как раз в этот момент огонь за кварцевым стеклом угас окончательно, и только тонкая струйка синего дыма осталась там, где он только что горел.

(с) Айзек Азимов

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора По лівому фланзі від самого низу і аж до броду, понад потічком вздовж вимитого водою яру, розтягнувся табір панків. Панки з Києва, панки з Вінниці, панки зі Стрия. Панки з Рівного, з Одеси і найстрашніше — панки з Шостки!
Десь роки два тому на Шипіт приперлися якісь непевні типи — не зовсім гопніки, не цілком репери, не до кінця кислотники. З ними був дебелий собацюра породи мастіно наполітано. Пес бігав, гавкав, лякав дітей, слинився і поводився непристойно щодо ніг окремо взятих товаришів. Кислотники з того перлися. їх улюбленим жартом було йти в село під «феном» і питати: «Бабуля, а ґдє здєсь мака можна намацать?»
Однієї ночі кислотники-репери до того обковбасилися, що вкрали в Пилипці (селі під Шипотом) косу, наробили в господі переполоху і зникли у невідомому напрямку. Приїхали стрьомні воловецькі міліціонери, почали поночі з ліхтариком шниряти по наметах і доводити миролюбних, але мєнтофоб-них хіпунчиків ледь не до інфарктів.
Міліція виявила гоп-кислотників на ранок на чужому городі, заставши за незвичним у тутешніх краях заняттям: перший кислотник жав маковиння косою, мов пшеницю, другий натирав мозолі, в'яжучи макові снопи. Пов'язали обидвох.
На денних сходинах патріархи Шипота глибоко засудили чужинців, які зробили тутешнім лояльним відпочиваючим отаку антирекламу. До того ж у спадок від кислотників мешканцям полонини перейшов отой самий мастіно наполітано. Панки з Шостки перейнялися долею тварини найбільше. Не довго думаючи, вони пригріли псюру обухом, оббілували й з'їли.
А коли за тиждень повернулися юнаки невизначеної орієнтації зі слідами відпочинку на лиці й поцікавилися, де ж, до граної мами, ЇХ РЕКС, усім стало трішки соромно.
Усім, крім панків із Шостки.

(с) Любко Дереш

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора

Когда туман расходится и я начинаю видеть, я сижу в дневной комнате. На этот раз меня не отвели в шоковый шалман. Помню, как меня вытащили из брильни и заперли в изолятор. Не помню, дали завтрак или
нет. Наверно, нет. Могу припомнить такие утра в изоляторе, когда санитары таскали объедки завтрака - будто бы для меня, а ели сами - они завтракают, а я лежу на сопревшем матрасе и смотрю, как подтирают яйцо
на тарелке поджаренным хлебом. Пахнет салом, хрустит у них в зубах хлеб. А другой раз принесут холодную кашу и заставляют есть, без соли даже.
Нынешнего утра совсем не помню. Насовали в меня столько этих штук, которые они называют таблетками, что ничего не соображал, пока не услышал, как открылась дверь в отделение. Дверь открылась - значит,
время восемь или девятый, значит, провалялся без памяти в изоляторе часа полтора, техники могли прийти и установить что угодно по приказу старшей сестры, и я даже не узнаю, что!
Слышу шум у входной двери, в начале коридора, отсюда не видно. Эту дверь начинают открывать в восемь, открывают-закрывают по сто раз на дню, тыр-тыр, щелк. Каждое утро после завтрака мы рассаживаемся вдоль
двух стен в дневной комнате, складываем картинки-головоломки, слушаем, не щелкнет ли замок, ждем, что там появится. Больше-то и делать особенно нечего. Иногда один из молодых врачей, живущих при больнице,
приходит пораньше посмотреть на нас до приема лекарств - дпл у них называется. Иногда жена кого-нибудь навещает, на высоких каблуках, сумочку притиснув к животу. Иногда этот дурачок по связям с общественностью приводит учительниц начальной школы; он всегда прихлопывает потными ладошками и говорит, как ему радостно от того, что лечебницы для душевнобольных покончили со старорежимной жестокостью:
"Какая душевная обстановка, согласитесь!" Учительницы сбились в кучку для безопасности, а он вьется вокруг, прихлопывает ладошками: "Нет, когда я вспоминаю прежние времена, грязь, плохое питание и, что греха
таить, жестокое обращение, я понимаю, дамы: мы добились больших сдвигов!" Кто бы ни вошел в дверь, это всегда не тот, кого хотелось бы видеть, но надежда всегда остается, и, только щелкнет замок, все головы
поднимаются разом, как на веревочках.
Сегодня замки гремят чудно, это не обычный посетитель. Голос сопровождающего, раздраженный и нетерпеливый: "Новый больной, идите распишитесь". И черные подходят.

(с) Кен Кизи

Тихий_Эрги (turning_over_the_pages) все записи автора

Звенела и пела шарманка во сне...
Смеялись кудрявые детки...
Пестря отраженьем в зеркальной стене,
Кружилися мы, марьонетки.
    Наряды, улыбки и тонкость манер,-
    Пружины так крепки и прямы!-
    Направо картонный глядел кавалер,
    Налево склонялися дамы.
И был мой танцор чернобров и румян,
Блестели стеклянные глазки;
Два винтика цепко сжимали мой стан,
Кружили в размеренной пляске.
    "О если бы мог на меня ты взглянуть,
    Зажечь в себе душу живую!
    Я наш бесконечный, наш проклятый путь
    Любовью своей расколдую!
Мы скреплены темной, жестокой судьбой,-
Мы путники вечного круга...
Мне страшно!.. Мне больно!.. Мы близки с тобой,
Не видя, не зная друг друга..."
    Но пела, звенела шарманка во сне,
    Кружилися мы, марьонетки,
    Мелькая попарно в зеркальной стене...
    Смеялись кудрявые детки...

(с) Тэффи

Тихий_Эрги (turning_over_the_pages) все записи автора

Он очень многого не умел, но зато он умел зажигать звезды. Ведь самые красивые и яркие звезды иногда гаснут, а если однажды вечером мы не увидим на небе звезд, нам станет немного грустно... А он зажигал звезды очень
умело, и это его утешало. Кто-то должен заниматься и этой работой, кто-то должен мерзнуть, разыскивая в облаках космической пыли погасшую звезду, а потом обжигаться, разжигая ее огоньками пламени, принесенными от других звезд, горячих и сильных. Что и говорить, это была трудная работа, и он долго мирился с тем, что многого не умеет. Но однажды, когда звезды вели себя поспокойнее, он решил отдохнуть. Спустился на Землю, прошел по мягкой траве (это был городской парк), посмотрел на всякий случай на небо...
Звезды ободряюще подмигнули сверху, и он успокоился. Сделал еще несколько шагов - и увидел ее.
- Ты похожа на самую прекрасную звезду, - сказал он. - Ты прекраснее всех звезд.
Она очень удивилась. Никто и никогда не говорил ей таких слов. "Ты симпатяга", - говорил один. "Я от тебя тащусь", - сказал другой. А третий, самый романтичный из всех, пообещал увезти ее к синему морю, по которому плывет белый парусник...
- Ты прекраснее всех звезд, - повторил он. И она не смогла ответить, что это не так.
Маленький домик на окраине города показался ему самым чудесным дворцом во Вселенной. Ведь они были там вдвоем...
- Хочешь, я расскажу тебе про звезды? - шептал он. - Про Фомальгаут, лохматый, похожий на оранжевого котенка, про Вегу, синеватую и обжигающую, словно кусочек раскаленного льда, про Сириус, сплетенный, словно гирлянда,
из трех звезд... Но ты прекрасней всей звезд...
- Говори, говори, - просила она, ловя кончик его пальцев, горячих, как пламя...
- Я расскажу тебе про все звезды, про большие и маленькие, про те, у которых есть громкие имена, и про те, которые имеют лишь скромные цифры в каталоге... Но ты прекраснее всех звезд...
- Говори...
- Полярная Звезда рассказала мне о путешествиях и путешественниках, о грохоте морских волн и свисте холодных вьюг Арктики, о парусах, звенящих от ударов ветров... Тебе никогда не будет грустно, когда я буду рядом. Только будь со мной, ведь ты прекрасней всех звезд...
- Говори...
- Альтаир и Хамаль рассказали мне об ученых и полководцах, о тайнах Востока, о забытых искусствах и древних науках... Тебе никогда не будет больно, когда я буду рядом. Только будь со мной, ведь ты прекраснее всех звезд...
- Говори...
- Звезда Барнада рассказала мне про первые звездные корабли, мчащиеся сквозь космический холод, про стон сминаемого метеором металла, про долгие годы в стальных стенах и первые мгновения в чужих, опасных и тревожных мирах... Тебе никогда не будет одиноко, когда я буду рядом. Только будь со мной, ведь ты прекраснее всех звезд...
Она вздохнула, пытаясь вырваться из плена его слов. И спросила:
- А что ты умеешь?
Он вздрогнул, но не пал духом.
- Посмотри в окно.
Миг и в черной пустоте вспыхнула звезда. Она была так далеко, что казалась точкой, но он знал, что это самая красивая звезда в мире (не считая, конечно, той, что прижалась к его плечу). Тысяча планет кружилась вокруг звезды в невозможном, невероятном танце, и на каждой планете цвели сады и шумели моря, и красивые люди купались в теплых озерах, и волшебные птицы пели негромкие песни, и хрустальные водопады звенели на сверкающих самоцветами камнях...
- Звездочка в небе... - сказала она. - Кажется ее раньше не было, но впрочем, я не уверена... А что ты умеешь делать?
И он ничего не ответил.
- Как же мы будем жить, - вслух рассуждала она. - В этом старом домике, где даже газовой плиты нет... А ты совсем ничего не умеешь делать...
- Я научусь, - почти закричал он. - Обязательно! Только поверь мне!
И она поверила.

Он больше не зажигает звезды. Он многое научился делать, работает астрофизиком и хорошо зарабатывает. Иногда, когда он выходит на балкон, ему на мгновение становится грустно, и он боится посмотреть на небо. Но
звезд не становится меньше. Теперь их зажигает кто-то другой, и неплохо зажигает...
Он говорит, что счастлив, и я в это верю. Утром, когда жена еще спит, он идет на кухню, и молча становится у плиты. Плита не подключена ни к каким баллонам, просто в ней горят две маленькие звезды, его свадебный
подарок.
Одна яркая, белая, шипящая, как электросварка, и плюющаяся протуберанцами, очень горячая. Чайник на ней закипает за полторы минуты. Вторая тихая, спокойная, похожая на комок красной ваты, в который
воткнули лампочку. На ней удобно подогревать вчерашний суп и котлеты из холодильника.
И самое страшное то, что он действительно счастлив.
(с) Лукьяненко

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора Художник - тот, кто создает прекрасное.
Раскрыть людям себя и скрыть художника - вот к чему стремится искусство.
Критик - это тот, кто способен в новой форме или новыми средствами передать свое впечатление от прекрасного.
Высшая, как и низшая, форма критики - один из видов автобиографии.
Те, кто в прекрасном находят дурное, - люди испорченные, и притом испорченность не делает их привлекательными. Это большой грех.
Те, кто способны узреть в прекрасном его высокий смысл, - люди культурные. Они не безнадежны.
Но избранник - тот, кто в прекрасном видит лишь одно: Красоту.
Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и все.
Ненависть девятнадцатого века к Реализму - это ярость Калибана, увидевшего себя в зеркале.
Ненависть девятнадцатого века к Романтизму - это ярость Калибана, не находящего в зеркале своего отражения.
Для художника нравственная жизнь человека - лишь одна из тем его творчества. Этика же искусствав совершенном применении несовершенных средств.
Художник не стремится что-то доказывать. Доказать можно даже неоспоримые истины.
Художник не моралист. Подобная склонность художника рождает непростительную манерность стиля.
Не приписывайте художнику нездоровых тенденций: ему дозволено изображать все.
Мысль и Слово для художника - средства Искусства.
Порок и Добродетель - материал для его творчества.
Если говорить о форме, - прообразом всех искусств является искусство музыканта. Если говорить о чувстве - искусство актера.
Во всяком искусстве есть то, что лежит на поверхности, и символ.
Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идет на риск.
И кто раскрывает символ, идет на риск.
В сущности, Искусство - зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь.
Если произведение искусства вызывает споры, - значит, в нем есть нечто новое, сложное и значительное.
Пусть критики расходятся во мнениях, - художник остается верен себе.
Можно простить человеку, который делает нечто полезное, если только он этим не восторгается. Тому же, кто создает бесполезное, единственным оправданием служит лишь страстная любовь к своему творению.
Всякое искусство совершенно бесполезно.

(с) Оскар Уайльд

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора ...Где то в глубине души я ненавидел даже мысль о том, что только невыносимая боль, которую я сейчас испытывал, оказалась способна вызвать в матери хоть какое то подобие интереса и теплого чувства ко мне.
И все же она была моим единственным спасителем. Только она. А я так устал от одиночества! Наверное, подобные чувства человек может испытывать только в юности.
Сейчас она покинула стены библиотеки — своего постоянного убежища — и была рядом со мной. Она была добра и внимательна ко мне.
Когда я наконец понял, что она не встанет сию же минуту и не уйдет, я осмелился заговорить с ней.
— Матушка, — тихо сказал я, — это еще не все. До того как все это произошло, я временами испытывал ужасные чувства. — Лицо ее оставалось непроницаемым, и я продолжил: — Иногда мне снилось, что я убиваю их всех. В своих видениях я убивал своих братьев и отца, я шел из комнаты в комнату и уничтожал их точно так же, как уничтожил волков. Я ощущал в себе непреодолимое стремление убивать… — И я тоже, сынок, — ответила она. — И я тоже… — Она взглянула на меня, и лицо ее при этом осветилось очень странной улыбкой.
Я придвинулся к ней, наклонился ближе и, понизив голос, продолжал:
— Мне снится, что я кричу, когда это происходит, что лицо мое искажено гримасой, а из широко раскрытого рта вырываются дикие вопли и визг.
Она вновь понимающе кивнула, и мне показалось, что глаза ее освещены изнутри странным огнем...

Тихий_Эрги (turning_over_the_pages) все записи автора

Кстати, есть в иврите до смешного похожие и по смыслу и по звучанию на русские. Например слово "нудник", означающее просто-"зануда". Израильтянин, мой сосед, прогуливая своего кобелька, не отделяющего вниманием ни одной суки, говорит горделиво:
-У(он) романтик ве(и) нудник.

(с) Рубина

Аноним (turning_over_the_pages) все записи автора

Всё проходит: любовь, искусство, планета Земля, вы, я. Смерть настолько неизбежна, что всех застает врасплох.

Как узнать про этот день — не последний ли он? Вы думаете, что у вас уйма времени впереди.

А потом вдруг — здрасьте, пожалуйста! — вы тонете, вы утонули, ваше время истекло.

Смерть — единственная встреча, не записанная в вашем органайзере…

Всё продается: любовь, искусство, планета Земля, вы, я, особенно я.

Всё проходит и всё продается. Человек — такой же товар, как и всё остальное, и у каждого из нас свой срок годности.

(с) Фредерик Бегбедер

Аноним (turning_over_the_pages) все записи автора

Все волшебные сказки завершаются одной и той же фразой: "Они жили долго и счастливо и народили много-много детей".

Точка, конец. Но никто не расскажет нам, что было дальше; а было так: прекрасный принц, узнав, что дети не от него, начинает пить мертвую,

потом бросает принцессу и уходит к молоденькой любовнице; принцесса пятнадцать лет кряду посещает психоаналитика,

ее дети балуются наркотой, старший кончает жизнь самоубийством, а младший торгует собой в садах Трокадеро.

(с) Фредерик Бегбедер 

Тихий_Эрги (turning_over_the_pages) все записи автора

куклы

существа

со своей биографией



антиквары

такую историю

называют словом «провенанс»



одну куколку я подобрала с асфальта

на блошином рынке

почему-то в Брюсселе

цыгане хотели за нее много

«very expensive» — гоготали

психологи цыгане

всё поняли сразу

что я ее им не оставлю



когда я ее мыла

паричок отклеился

разумеется



у нее под паричком

оказался газетный ком

Италия 1962 год



подложили на фабрике для формы

и с этими постепенно устаревающими

итальянскими новостями



в башке

она и жила

почти сорок лет



что в ней потрясало

что при ее детском кукольном тельце

с этими пухлыми ручками-ножками

она смотрела

искушенно приспустив ресницы

и слегка покачивая

распутной головой



грешница-младенец

ай-я-я синьорина

моя лучшая

натурщица

(с) Людмила Петрушевская

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора

...Но я ее не слушал. Мне пришла в голову одна мысль - совершенно дикая мысль.

- Знаешь, кем бы я хотел быть? - говорю. - Знаешь, кем? Если б я мог выбрать то, что хочу, черт подери!

- Перестань чертыхаться! Ну, кем?

- Знаешь такую песенку - "Если ты ловил кого-то вечером во ржи..."

- Не так! Надо "Если кто-то з в а л кого-то вечером во ржи". Это стихи Бернса!

- Знаю, что это стихи Бернса.

Она была права. Там действительно "Если кто-то звал кого-то вечером во ржи". Честно говоря, я забыл.

- Мне казалось, что там "ловил кого-то вечером во ржи", - говорю. - Понимаешь, я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом - ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело - ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак.

(с) Джером Силинджер

Тихий_Эрги (turning_over_the_pages) все записи автора

...Мы гуляли по городу до тех пор, пока не начало смеркаться. Я вела себя скверно, совсем с ума сошла. Я болтала без умолку, забегая перед ним, размахивая руками и заглядывая ему в глаза. Это был стыд, позор, ужас. Я походила на семилетнего Петьку, которого повел в зоопарк летчик-сосед дядя Вася.
Пошел дождь, и, не обращая внимания на этот драгоценный дар неба, по улицам сновали люди. Они вылезали из такси,громко хлопнув дверцей,изучали витрины магазинов или, проходя мимо, окидывали их взглядом, стояли на остановках трамваев, мимоходом договаривались о встречах. И у многих в руках были зонтики-милые и добрые механизмы. Самое невинное, что изобрели люди.
Затем опять показалось солнце, высветляя на тротуарах мокрые озябшие листья, и запах палых листьев, острый запах будоражил душу и заполнял ее ни с чем не сравнимой тоской, словно люди, бредущие в сумерках по осеннему городу, были не действительностью, а дорогим воспоминанием.
Нынешняя осень была особенно радостной и светлой. Ликующей. С каждым днем все яснее виделась гибель лета, и осень торжествовала победу над умирающим противником в упоительной желтизне и оранже...
Наш не освещенный подъезд в сумерках напоминал одновременно беззубую разинутую пасть и пустую глазницу.
Я понимала, что это завершение неповторимого дня, и старалась придумать для него такое же прекрасное многоточие, но, подойдя к подъезду, обнаружила, что ничего не получается, и почему-то сказала:

-Вот таким образом. Ну,я пошла...

-Это отец поднял трубку?

 -Брат. Хороший брат, качественный. Ленинский стипендиат. Не то что я. У меня по литературе тройка. Кажется, я опять начала... Ну, я пошла!

-А отец хороший?

-Еще лучше брата. Он художник-декоратор в театре. Хороший художник и отец хороший, вот только жениться вздумал.

-Ну и пускай...

-Не пущу!

-А ты злюка!-Он засмеялся.

-Ну, я пошла?

И тут случилась первая неожиданная вещь.

-А можно я буду звонить тебе, когда мне бедет не слишком весело?-спросил он небрежно, прищурившись.

И тут случилась вторая неожиданная вещь.

-Нет, сказала я. -Лучше я позвоню вас, когда мне будет не слишком грустно...

(с) Дина Рубина

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора

...Жизнь выбрала тебя - но ты вправе отвергнуть вызов. Каким был бы мир без дикого винограда и осенних дождей? Чем станет дорога без пыли и сталь без ржавчины? Чем станешь ты без людей?
Собой.
Нас не спросили, хотим ли мы жить. Но только нам дано выбирать путь. Пойми свою дорогу, поймай свой ветер. Пусть мир останется равниной - тебе предназначено быть скалой. Пока есть свет, ты можешь отбросить тень. Пока есть солнце и воздух, всегда будет ветер. И хорошо, что он порой бьет в лицо.
Я расскажу о себе - но это будет твоя история. Ты вправе переписать ее заново - наверное, именно этого я и хочу. Научись писать - на опавших листьях и струях горной реки. Научись отвечать за себя - и не задавать вопросы другим.
Я начинаю. А ты поставишь точку - там, где сочтешь нужным.

Захлопнув книгу, я задумчиво повертел ее в руках. Совсем небольшая, страниц сто... Но в тяжелом переплете из темно-зеленого бархата, с тиснеными золотом буквами: "Книга Гор". Имя автора нигде не стояло. Неужели эта доморощенная философия была библией целого поколения? Может, я чего-то не понимаю? Не дорос до этой книги, как переросло ее нынешнее поколение? Наверное, было время, когда людям - и взрослым, и детям - хотелось ощутить себя кем-то: пусть лишь диким виноградом, или дорожной пылью, или ржавчиной на безукоризненной стали общества?
Взглянув на часы - время еще было, я вновь открыл маленький томик. Наугад, где-то посередине...

Я вспоминала. Последняя ночь в последнем доме, который был мне родным: время памяти. Ласково светил ночник, и блуждали по коридорам шаги - я не могла их слышать, но знала, что они есть. Не говорите, что я не умею любить. Не думайте, что я не хотела быть благодарной. Но у свободы нет рамок, а значит - у меня не осталось выбора. Я брала книги с полок - древние книги, залитые в прозрачный пластик. На них можно лишь смотреть, но если разорвать оболочку, то бумага истлеет, сгорит. Я не хочу судьбы консервированных книг. Лучше быстрая жизнь, чем медленная смерть.
Потом я снимала с другой полки репринты - крепкие и надежные, не боящиеся огня и воды. Никто не отличит их от подлинников - возможно, это и к лучшему. В книге важны только два цвета - черный и белый. Желтая патина времени нужна лишь нашему самолюбию. Я открывала книги наугад - и читала то, что должна была прочесть в эту последнюю ночь. Прочесть, чтобы отринуть. Прочесть и поверить.
Остаться собой.
Никогда не думай, что при помощи слов ты можешь сгладить свои недостатки или придать блеск своим достоинствам... Человеку, который ничего о себе не рассказывает или рассказывает все, никто ничего не доверит.
Я взяла слова, чтобы рассказать все. Не верьте мне. Не доверяйте своей души. Но горячий воск слов на моих руках. И когда слова остынут, превратятся в черные на белом тени, они сохранят отпечаток ладоней.
Читайте с моих рук... Мне смешны и дороги книги, отрицающие власть слова. Безумны слова, отрицающие власть книг. Я жила их жизнью - прежде чем начать свою. Меня учили любви слова, прошедшие сквозь века. Я знала - это про меня.
Это из меня слепили живой цветок, счастливый цветок, и я ждала тепла, которое заставит раскрыться. Но не было тепла - наверное, оно осталось с теми, кто умел любить и страдать. С теми, кто видел в любви живой цветок, с теми, кто находил о любви слова, заставляющие любить, с теми, кто говорил о гибели любви так, что хотелось умереть.
Как я ненавидела писателей, заставляющих придумывать хорошие окончания к их книгам! Как я влюблялась в них - они не умели лгать... Как любила их героев - писатели могли умереть, а книги жили...
"Он понял, что нужно разжигать огонь", - сказали о моем герое, моей книжной любви. В наше время не любят разжигать огонь. Говорят, что пламя устарело вместе с колесом.
Я научусь разжигать огонь. А колесо мне не жалко. Лучше ходить по земле.

Я медленно отложил "Книгу Гор". Чертовщина какая-то. Не могли мы с жившей почти через век после меня Салли Дженнингс любить одни и те же книги. Ну а цитаты из Честерфилда... Юный гений, супервундеркинд, роддер номер один Салли Дженнингс конечно не могла читать философа восемнадцатого века. Но мне-то его книга попала в руки случайно. Любой из моих приятелей в том далеком - Господи, каком нереально далеком! - двадцатом веке при слове "Честерфилд" воскликнул бы: "Отличные сигареты!" Что же получается - книга писалась для меня?
Мысль вползла в сознание холодной скользкой змеей. Никуда я не убежал от предопределенности, от всезнающих Сеятелей. Все рассчитано на меня... провокация...
Бред! Я соскочил с кровати, на которой валялся перед "семейным ужином". Просто "Книга Гор" талантлива. Она гениальна, она для всех - и для меня. Это то, что я всегда искал. Покой и ответ на вопросы. Надо дать ее Терри, и Лансу... и Трофею.
Я схожу с ума?
Раскрыв "Книгу Гор" ближе к концу, я опасливо посмотрел на страницу. Что скажешь, Салли?

Если не можешь стать счастьем - будь болью. Разучившись любить, не спеши ненавидеть. Вспомни, что говорили давным-давно: Мало кто из людей (и это особенно относится к людям молодым) умеет любить и ненавидеть. Любовь их - это необузданная слабость, губительная для предмета их любви, ненависть - горячая, стремительная, слепая сила, всегда губительная для них самих. Когда ты почувствуешь, что способен любить, - сходи с Дороги и строй Дом. Если тебе показалось, что можешь ненавидеть, - беги!..

(с) Лукьяненко

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора ...Я просматриваю эти страницы, листая их своими дрожащими, в старческих пятнах руками, и мне интересно, есть ли здесь какой-то смысл, как в книжках, которые считаются духовно возвышающими и облагораживающими. И я опять возвращаюсь к проповеди своего детства, шумным собраниям в Церкви молитвы "Отче наш, сущий на Небесах", и вспоминаю, как проповедник говорил, что Божье око не дремлет, оно видит и замечает даже самое малое из своих созданий. Когда я вспоминаю Мистера Джинглза и те щепочки, что нашли мы в дыре балки, то думаю, что так и есть. Но ведь тот же Бог так жестоко принес в жертву Джона Коффи, пытавшегося творить добро по-своему, как только ветхозаветный пророк мог принести в жертву беззащитного агнца, ...как Авраам пожертвовал бы собственным сыном, если бы ему и впрямь повелели. Я вспоминаю слова Джона, что Уортон убил близняшек Деттерик их любовью друг к другу, и такое происходит каждый день по всему миру. Значит Бог позволяет, чтобы оно случалось, и, когда мы говорим: "Я не понимаю", Бог отвечает: "Мне все равно".

Я думаю о Мистере Джинглзе, который умирал, когда я стоял к нему спиной и все мое внимание сосредоточилось на недобром человеке, чьим лучшим чувством, кажется, было мстительное любопытство. Я думаю о Дженис, ушедшей из жизни в судорогах и о ее последних секундах, когда я стоял на коленях возле нее под дождем. "Перестань, - пытался я сказать Джону в тот день в его камере. - Отпусти мои руки, я утону, если не отпустишь. Утону или взорвусь".
- Ты не взорвешься, - ответил он, услышав мои мысли и улыбнувшись им. И самое ужасное, что со мной ничего не случилось. Ничего.

И все же у меня есть одна старческая болезнь: я страдаю от бессонницы. Поздно ночью я лежу на постели и слышу влажные и полные безнадежности звуки немощных мужчин и женщин, прокашливающих себе дорогу в еще более преклонный возраст. Иногда я слышу звонок вызова, скрип туфель в коридоре или звук маленького телевизора миссис Джэвиц, настроенного на ночные новости. Я лежу и, если луна заглядывает в окно, смотрю на нее. Я лежу и думаю о Бруте, Дине, иногда о Вильяме Уортоне и его словах: "Правильно, черномазый, хуже не бывает". Я вспоминаю, как Делакруа говорил: "Посмотрите, босс Эджкум, я научил Мистера Джинглза новому трюку". Я вспоминаю, как Элен стояла в дверях солярия и говорила Брэду Долану, чтобы тот оставил меня в покое. Иногда я могу задремать и тогда вижу подземный переход под дождем и Джона Коффи, стоящего в тени. В моих снах это никакой не обман зрения, это всегда он, мой парень, он просто стоит и смотрит. Я лежу и жду. Я думаю о Дженис, о том, как потерял ее, как она утекла красной кровью сквозь пальцы под дождем, и я жду.

Мы все заслужили смерть, без исключения, я это знаю, но иногда, Боже, Зеленая Миля бывает слишком длинной.

(с) Стивен Кинг

oswin-oswald (turning_over_the_pages) все записи автора ...Опустившись на колени, я закрыл глаза. Хорошо, Проводник. Как прикажешь. Я слишком долго шел к тебе. Слишком долго учился верить в тебя.

Я ненавижу свой город. В нем нет никого, кого можно любить. Если ты исчезнешь... я просто умру, наверное. В уюте бетонной квартиры. В окружении любимых вещей - они не люди, они не могут любить в ответ.

Пойми меня, Проводник, даже если я сам себя не понимаю. Подскажи, что мне нужно. Найди дорогу Отсюда... Ты можешь, я знаю. Я верю. Больше, чем Господу Богу, больше, чем господину президенту. Больше, чем друзьям, которые слишком далеко. Ты моя боль и радость, ты моя надежда и безверие.

Я шел к тебе через презрение и насмешки, вежливых подонков и злых неудачников. Меня не пъянил спирт и не отрезвлял кофе. Я смеялся и плакал, был плохим и хорошим. Я читал книги о путостороннем мире и разноцветные сборнички фантастики.

Я шел к тебе, Проводник. Приди же и ты ко мне...

(с) С. Лукъяненко