Хочу_с_2_девушками все записи автора Я люблю тебя жизнь.

Не стоит комментировать не дочитав до конца. Есть смысл прочитать.
Можно распечатать. Или сохранить в word и прочитать потом.
(прим. Хочу_с_2_девушками)



Пролог.

По вечерам Василий Матвеевич всегда гулял с Жаком на набережной. Боксер был молодой, неугомонный, шумливый, — ему требовалось куда больше открытого пространства, чем мог предложить глухой двор-колодец, а здесь было и малолюдно, и дышалось лучше, и от дома всего пять минут ходьбы. Пока еще погода была теплой, Василий Матвеевич иногда позволял псу искупаться в реке. Но бабье лето в этом году закончилось раньше обычного, так что о купании уже можно было забыть.
Немолодой мужчина с двухлетним тигровым боксером на поводке неспешно шагал по серым плитам набережной. Пес уже сходил по всем своим надобностям, и Василий Матвеевич подумывал о возвращении домой, где его ждал футбольный матч по первому каналу. Кроме того, вернувшийся на днях из Польши сосед Гриша обещал к началу игры подрулить в гости, и не с пустыми руками, так что надо было хотя бы успеть сварить пельмени.
Позади остались речпорт и разбитая автобусная остановка. Слева потянулись кусты, пустил густую тень железнодорожный мост. Гулять сегодня было неинтересно: с утра накрапывал мелкий, но противный дождь, все собачники попрятались. Только Жаку всё было нипочем — он крутился как заводной, облаивал редкие автомобили, запутывал поводок. Чтобы как-то развлечь собаку, Василий Матвеевич отцепил поводок от ошейника, подобрал с земли обломок палки и забросил его в кусты, как делал сегодня уже раз пять или шесть.
— Ищи, Жак!
Жак побежал искать. Василий Матвеевич поправил очки, достал из кармана часы и поглядел на циферблат. Пожалуй, можно еще побродить минут десять, всё равно перед матчем наверняка будут долго крутить рекламу.
Пока он решал, сварить ли пельмени, или под водку всё же лучше пойдут маринованные грибы, пес неторопливо выкатился из кустов и, помахивая обрубком хвоста, положил перед хозяином что-то черное. Василий Матвеевич нагнулся и поднял с асфальта перепачканный собачьими слюнями мобильный телефон «Моторола». Хмыкнул, торопливо запихнул в карман плаща скомканный поводок. Повертел телефон, осмотрел пустой экран, потыкал пальцем в кнопки, но ничего не произошло, — то ли мобильник был поломан, то ли села батарея.
Не найдя в находке каких-либо иных видимых изъянов и спрятав её в карман серых брюк, Василий Матвеевич потрепал собаку по холке:
— Молодец, телефон нашел! Хорошая собака!
Жак повизгивал от удовольствия, виляя задом. Потом хрипло залаял и стал плясать вокруг хозяина.
— Ну-ну, не задавайся! Палочку ведь ты потерял, а? — Василий Матвеевич зевнул. Играть ему уже не хотелось. — Ну ладно, пошли теперь домой. Домой, Жак, домой!
Поднявшись в подъезде к себе на пятый этаж, он запустил боксера в квартиру, а сам спустился на четвертый и постучал в облупленную дверь Гриши. Звонок еще год назад сожгли какие-то подонки.
— Не закрыто, — послышался Гришин голос.
Он вошел. На кухне Гриша сыпал в кастрюлю пельмени.
— А, это ты, Матвеич! — Он взмахнул пустым пакетом. — Бутылка в холодильнике, всё как обещал. Я тут решил заодно и закусь сообразить, чтоб всё до кучи. Скоро к тебе двину. А ты чего, напомнить мне решил, чтоб я не забыл? — Гриша засмеялся, сверкая тремя золотыми зубами. — Так я и сам не забуду. Чтоб я «Барсу» пропустил, такого еще не было.
— Да не, я тут это, по поводу мобилки хотел узнать. Вот, нашел на улице, а она не работает. Мож, села? — Василий Матвеевич показал Грише телефон. — А то я ту, что Андрей на Новый год подарил, на даче разбил летом. И тут вдруг вот это нахожу.
— Покежь. — Сосед повертел мобилу в руках, подергал себя за ус. — Х-хе, прямо на улице валялась?
— Не, Жак в кустах нашел.
— Умная собака, — Гриша покачал головой, возвращая старику «Моторолу». — В общем, не знаю… Явно пользованная, таких уже и не выпускают, но вроде не битая. У меня, в принципе, к «Моторолкам» где-то зарядка есть, как раз под такой разъем, я ими торговал когда-то. А еще «Нокиями».
Вынеся из комнаты испачканное пылью зарядное устройство, он вручил его Василию Матвеевичу и заговорщицки подмигнул:
— Вот, пробуй. А я через десять минут приду с пельменями и водярой, так что прогревай пока ящик.
Пенсионер согласно покивал, вышел за дверь и потопал к себе на этаж.

За два дня до этого

Красный шар утоп щеками в переплетении заводских труб на горизонте. Лучи быстро теряли свою слепящую пронзительность, они уже не жгли сетчатку, и на солнце можно было смотреть без опаски.
Чем в данный момент и занимался молодой человек, прилипший грудью к облупленным перильцам боковой лестницы, ведущий на Амурский мост. Красно-розовое марево умирающего дня волной разлилось по горизонту, осветив пугающую пустоту за дымчатыми стеклами его очков.
Молодой человек мигнул, потер переносицу и достал из-под куртки мобильный телефон. Знак батареи мигал, значит, труба скоро разрядится. Но на один-то звонок хватит. Пип-пип-пииип… Знакомые звуки походили на удары сердца — такие же быстрые и короткие. Снова занято. Жаль. SMS он отсылал уже трижды и больше этого делать не собирался. Всему есть предел. Пальцы равнодушно разжались, и телефон улетел вниз, в пустоту. Перегнувшись через перила, молодой человек некоторое время смотрел ему вслед, потом из нагрудного кармана выпрыгнула сигаретная пачка. Он не успел подхватить ее, и синий параллелепипед, перевернувшись несколько раз в воздухе, скрылся в кустах, заполонивших набережную сорока метрами ниже его подошв.
— Блин.
Сигарет было жалко. К тому же, в пачке осталась безотказная зажигалка «Ронсон», а запасную он сунул неизвестно куда. Придется перерывать все карманы. Ладно.
Сергей снял руки с перил и, посмотрев на побелевшие ладони, зябко утопил их в боковых карманах тертой кожаной куртки. Холодало. От нечего делать он пару раз стукнул носком ботинка об балясину перил. Посыпалась старая отшелушившаяся краска. Расстегнув молнию на груди, Сергей неохотно ступил на лестницу. До верха оставалось пройти еще три пролета.

* * *

Случившееся с ним не отличалось особой оригинальностью. Говоря откровенно, из всех возможных лаж, которые могут подстерегать людей студенческого возраста, Сергея постигла самая тривиальная — он «попал». То есть влюбился. Хотя, как это бывает, совершенно не собирался этого делать.
Он так и не сумел впоследствии понять, зачем дал ход проявившимся чувствам. Все те полтора года, что они пробыли с Мариной вместе, у Сергея не возникало никаких мыслей по этому поводу. Просто было хорошо — и всё. Но то ли он слишком долго ни о чем не думал, то ли, как это временами бывает, вмешался какой-то зловредный ангел-губитель из числа спившихся херувимов, а только со временем в их отношениях появились какие-то зазоры, невидимые пустоты, в которых росли и множились умолчания, секреты, необязательность и ложь. У Сергея стали возникать вопросы, требующие разъяснения и вносящие тревожную смуту в зреющие планы: он только-только собирался впервые поговорить с Мариной «по-взрослому» и намекнуть о свадьбе...
Серьезный разговор в итоге все же состоялся, но отношений он не поправил, а наоборот, окончательно разбил всё вдребезги. Не дав Сергею возможности высказать наболевшее, Марина скороговоркой сообщила ему, что в её жизни произошел неожиданный поворот, и, в общем, она любит другого; что он, Сергей, очень хороший, но все-таки не тот человек; что всё познается в сравнении; что ей самой тяжело и она искренне желает ему удачи; и что им лучше больше не встречаться, потому что в дружбу она не верит, а хорошую память дальнейшими разговорами можно только испортить.
Разговаривали они в парке на скамейке. Пока Сергей тужился прожевать свалившуюся на него новость, Марина быстро чмокнула его в щеку и зацокала каблучками к выходу на проспект, где ее, как оказалось, дожидался серый «Опель». Номеров Сергей не рассмотрел, но все же решил, что это та самая тачка, которую он дважды замечал возле ее дома. Выждав, пока Марина уедет, он встал со скамьи, забрался в самую гущу парка, где никто не гулял, и там немного поплакал, перемежая всхлипы быстрыми сигаретными затяжками.
Его, конечно, бросали и раньше. Изменяли. Случалось, и унижали. В этом плане Сергея удивить чем-то было трудно. Загвоздка оказалась в ином: в этот день он впервые осознал, что по-настоящему кого-то любит сильнее, чем себя. Что он не знает, как дальше жить. Что если доверять оказалось невозможно даже Марине, — первой девушке, перед которой он по-настоящему раскрыл душу, — то доверять теперь, видимо, нельзя вообще никому.
«И зачем тогда жить?» — думал он вечером, открывая ключами четвертую по счету бутылку «Балтики-9». От выпитого его уже тошнило, но ничего другого как будто не оставалось. — «Зачем? Если всё так паскудно устроено, что контролировать свою жизнь невозможно! Любовь, она ведь ослепляет, а у слепого легко всё отнять. Значит, слепым быть нельзя. Нельзя быть уязвимым. Нельзя расслабляться. Ничего нельзя. В чем же тогда заключается счастье??»
Забив на учебу, Сергей несколько суток шатался бледной тенью по улицам, не замечая ничего и никого вокруг. Домой не звонил: всё равно родители в загранке, беспокоиться о нем некому. Друзей тоже не осталось — за двадцать совместных месяцев Марина как-то незаметно выдавила их всех куда-то прочь, за границу видимости и слышимости. А он, в общем-то, даже не протестовал…
Ночевал Сергей в эти дни где придется, вел с собирателями бутылок пространные разговоры о подлостях современного мира, угрюмо наблюдал краски уходящего бабьего лета, жевал безвкусную шаурму и сыпал мелочь в футляры уличных музыкантов. Иногда звонил Марине и сбрасывал звонки, потому что не знал, что сказать. Несколько раз приходил к ее дому, смотрел на светящиеся окна и убирался прочь, как побитая собака. Потом вся эта лажовая романтика поднадоела. От спиртного началась постоянная тошнота. Из-за отросшей щетины воспалилось лицо. Похолодало. Захотелось чего-то другого — широкого и мощного, в чем можно было бы утопить свою обострившуюся как язва печаль раз и навсегда.
Наконец, после четырех дней бесплодных скитаний Сергей понял, чего именно ему хочется. Зашел домой, перекусил, забрал кое-какие вещи. Запихнул их в пакет. Взял из серванта флягу, привезенную отцом из Швейцарии. Оставил на столе записку: «Уехал в Москву искать работу, скоро не ждите». Выйдя на улицу, бросил пакет со шмотками в мусорный бак. Заглянул в гараж, отлил из канистры бензина во флягу. Побродил туда-сюда с опущенной головой, переступая через разбросанные по полу детали и инструменты. Пнул ногой мотоцикл. Погладил его. Подавил всхлип. Вытер глаза, закрыл гараж, обошел вокруг него и спрятал ключ в щель между кирпичами. Поехал в зал игровых автоматов, где спустил остаток денег. Ни разу не выиграл.
Вечером купил бутылку пива, выдул ее в одиночку на пустынной набережной и побрел в направлении серой стальной громады, повисшей над водой.

* * *

На последней ступеньке каблук соскользнул, и Сергей едва не ссыпался вниз, туда, где раскрошившаяся лестница обнажила темный зев разваленного непогодой балкончика с торчащими по периметру арматуринами. Внизу, на набережной светились огоньками жуковидные автомобили, маслянисто поблескивала серая речная вода. Ушибленное колено рассылало по всему телу волны боли; сердце стучало, заглушая звук падающих камешков.
На мгновение захотелось разжать руку, инстинктивно вцепившуюся в перила — а и правда, зачем идти дальше? Покатился кубарем — и дело сделано. Потом он вспомнил об оставленной записке, перевел дух, заставил себя подтянуться и встать на ноги. Рано, пока еще рано…
Сидя пятью ступеньками ниже дорожного полотна и катящегося по нему автомобильного рева, метущего мусор по недавно перекатанному асфальтовому покрытию моста, Сергей быстро разделся и снял пропотевшие ботинки. Куртку и рубашку сложил аккуратно, как всегда делал, ложась спать. Дойдя до мятых брюк, опомнился и небрежно уронил их поверх образовавшейся стопки: он все равно не собирался надевать всё это снова. В надвигающейся темноте смутно белела вывернутая наизнанку брючина, высыпавшиеся из карманов деньги тусклыми серебристыми пятнышками отражали луну, бегущими бликами перекликались с отсветами бортовых огней прогулочных катеров, пристающих на ночь к берегу где-то далеко внизу. Сняв носки и майку, Сергей разворошил тряпичную кучу, вытащил из кармана куртки флягу с бензином. Отвинтил крышку, поболтал, понюхал. Удовлетворенно качнул головой.
Сняв очки, он протер их краем майки, надел обратно. Брошенную майку аккуратно полил бензином. Отдельно плеснул в каждый из ботинков, аккуратно придавил ими кучу. Немного посидел на корточках, жадно вдыхая яркий, знакомый с детства запах бензиновых паров. Накопленное под одеждой тепло постепенно улетучивалось с обнаженного тела.
Не то, чтобы он не мог найти себе новую девушку, но предательство Марины отбило у Сергея всякую охоту к новым приключениям. Снова и снова строить дома из теплых взглядов, застенчивых улыбок и поцелуев, укрывать перламутровой черепицей ногтей, скреплять хрупкие стропила волокнами собственного сердца, — нет, он не был готов к этому. Днем и ночью его грудь сжимал кольцами невидимый удав, тело разболталось, словно неисправный механизм — ему казалось, что при ходьбе он оставляет за собой болты и гайки. Спазмы душевной усталости доставали хуже икоты, а ощущение загнанности сводило с ума, от него хотелось выть и скрежетать зубами.
Где-то там, в закоулках его мозга, еще существовал здравый смысл. Последние дни Сергей старательно давил его алкоголем, поскольку тот сообщал своему хозяину в основном неприятные вещи. Но, видно, не додавил, поскольку в этот момент Старина Здравый Смысл снова попытался донести до него свой слабый шепчущий голос:
«Надо же, каков страдалец! И что, ты всерьез думаешь, тебе хуже всех? Да таких как ты — миллионы! Такое впечатление, что с той поры, как закон разрешил тебе покупать спиртное и сигареты, ты совсем перестал трезво смотреть на жизнь. Давно пора было уяснить, что хорошие девушки незанятыми не бывают! Поэтому — или ты отбиваешь, или отбивают у тебя. Но ты ведь эгоист, да? О, конечно, тебе не до философии, ведь твою девушку сейчас кто-то трахает! А ты бухаешь, как свинья! Самому-то не противно?»
— Заткнись, — пробормотал Сергей синеющими губами, продолжая рыться в одежде. Но голос не заткнулся:
«Только есть одна загвоздка: она уже не твоя девушка! Всё в прошлом, понимаешь? Тебе не должно быть до нее дела, как нет дела до миллиона других баб, которых тоже сейчас трахает кто-то другой! Елки-палки, да посмотри ты на себя: ты ведь лучше! Зачем она тебе!»
— Заткнись! — щеки Сергея вспыхнули. — Я не лучше! Я... я никто!! Пустышка!
На этот раз он не разжимал губ, задержав мысленный крик внутри своей головы. До боли прикусил губу и одновременно почувствовал, что если эта безумная перепалка сейчас не прекратится, он просто расплачется. Но голос разума исчез так же внезапно, как и появился. Сергею показалось, что где-то глубоко внутри него захлопнулась тяжелая дверь. В голове сразу стало пусто, он ощутил, как от макушки к животу и ниже волной прокатилось облегчение.
Вторая зажигалка нашлась в заднем кармане брюк. Пламя с тихим шорохом облизало одежду, и Сергей отступил в сторону, чтобы не обжечься. Оглядел свое зыбкое, мелькающее в сумерках тело и, чуть поколебавшись, стянул трусы. Это примета, которую могут узнать. Ведь он уехал в Москву, а не отправился купаться, правильно? Огонь с негромким хлопком проглотил трусы и выбросил в воздух протуберанец зеленого пламени.
Ботинки долго отказывались терять форму, пришлось плеснуть еще бензина. Дождавшись, пока от одежды не останется ничего кроме обугленных лоскутов, Сергей спихнул воняющий синтетикой ворох вниз, в темноту, туда же отправил флягу, и преодолел последние пять ступеней, ведущих на верхнюю площадку моста.
Ветер немедля стегнул его по обнаженной спине. Сергею показалось, что за одну секунду кожу ободрали наждачной бумагой. Плечи дернулись, гениталии сжались, ноги оторопело заплелись, и он чуть не упал.
Так и должно быть, подумал Сергей, переступая с ноги на ногу. Конец сентября — не время для нудистов.
Прикрывшись рукой, он пошел к середине моста. Следовало соблюдать осторожность — в такое время здесь еще могут ошиваться припозднившиеся пенсионеры-рыбаки или граждане, имеющие дурацкую привычку выгуливать на мосту своих чертовых собак.
Впрочем, опасения оказались напрасными: людей на мосту он не встретил. Автомобили ездили на удивление вяло. Лишь один раз за спиной скрипнули тормоза, и пьяный голос с радостным удивлением поинтересовался из глубины мятой «Вольво»:
— Слышь, корень!? Ты чего голый, а?..
Сергей не оборачиваясь махнул ему рукой — проезжай…
В салоне поперхнулись.
— Ну и хрен с тобой, морж долбаный…
«Вольво» оскорблено взвизгнула покрышками и, потыкавшись крылом в бордюр, унеслась своей дорогой. Дойдя примерно до середины моста, Сергей остановился и ненадолго прислонился животом к холодным перилам. Его знобило. Глаза беспокойно метались в поисках новых свидетелей. Однако больше на человека, стоящего в одних очках у ограждения моста, никто не обращал внимания. Солнце уже зашло, но ни луны, ни звезд не было видно. Остаток вечерней зари поглотили плотные облака. Не сегодня-завтра пойдет дождь…
«Меня уже не видно со стороны. Я теперь просто вечерняя тень, — тоскливо подумал Сергей, обхватывая себя за локти. — Хотя… разве в освещении дело? Наверняка я и в жизни такой же незаметный… Такой же серый и плоский, как тень на стене».
Телу уже не было холодно: адреналин разогнал кровь по всем закоулкам организма, сердце колотилось громко и беспокойно. В голове, напротив, было пусто и темно, как в сейфе. Мыслилось как-то тупо. Мелькали обрывки фраз, всплывали и снова опускались на дно сознания. Лишь одна мысль еще кое-как барахталась на поверхности. Шевелила лапками, словно водомерка, заставляя Сергея вновь и вновь задаваться вопросом:
«Черт, ну почему она поступила так? Почему? Разве у нас был плохой секс? Или его было мало? Или я сам стал вдруг плохим? Или я ей сделал что-то плохое?»
Он знал, что не сделал. Но легче от этого не было — если обычно Сергей во всех неудачах винил только себя, то теперь не мог сделать даже этого. Боль было выпустить некуда. Её оставалось… да, только утопить.
«Эх, Марина, Марина… Когда-то тебе все же придется держать ответ за тех, кого ты приручила. И ты вспомнишь меня».
Запертый за невидимой дверью внутренний голос и здесь попытался что-то вставить, но в итоге угрюмо промолчал, как будто махнул на всё рукой.
Сергей закрыл глаза, и события последних недель завертелись под веками хороводом причудливых картинок. Вот мама, сидящая на краю постели и успокаивающе говорящая ему, что всё проходит, всё перемелется, и вот тогда — когда-нибудь — мука будет. Вот случайно встреченный приятель, шепчущий сквозь наркотический дым: «Не гони, жить клево, чувак…» Вот пустая неприбранная постель, рюкзак с разбросанным по полу содержимым и выпавшая на ковер прошлогодняя фотокарточка, где молодая пара горячо целуется в центре фонтана, и играющие на солнце струи уже забрызгали обоих по грудь, но они и не думают останавливаться… Сергей очень любил этот снимок, так же как и тот, что сгорел вместе с бумажником. Глянцевое фото размером с карманный календарик: Марина стоит на набережной, каштановые волосы причудливо переплелись с потоками ветра, а глаза, мерцающие какой-то затаенной мыслью, обращены к небу с размазанными по нему белыми лужами облаков. Еще одна фотография, где они сидят вдвоем на его мотоцикле, стояла у Сергея дома в рамке на столе. Сейчас эти врезавшиеся до мелочей в память кадры не вызывали ничего кроме сосущей боли где-то под горлом. Лица родственников, приятелей и знакомых выцвели и посерели, превратились в череду образов из затасканного, покрытого пылью фотоальбома. Сергей воспринял это без удивления, лишь на секунду пожалел о том, что выбросил мобилку — в нем еще жила слабая надежда услышать Маринин голос. Не открывая глаз, он представил, будто отсылает ей SMS. Иллюзия была такой притягательной, что его большие пальцы тут же зажили своей жизнью, забарабанили по пыльным перилам.
«Марина, ты разрушила мою веру во всё хорошее после того, как сама же её в меня и вселила… заставила меня ненавидеть всех вокруг, и в первую очередь самого себя… так почему же, черт возьми, мне тебя так не хватает?..»
Всё без толку. Ладно. Не важно.
Глубоко вздохнув, Сергей поглядел вниз и в последний раз спросил себя, точно ли хотел всего этого, сжигая свою одежду. Ответное молчание принял за знак согласия. И потому решил больше не тянуть.
Держась рукой за чугунную шишечку, венчующую столбик ограды, он перекинул ногу через перила. Потом вторую. Осторожно оперся задом о холодный металл, ощутил, как от резкого холода съежилась мошонка. Почему-то ощутил при этом секундное злорадство, будто был только рад дополнительным мучениям. Так, в сущности, и было — дискомфорт укреплял его мысли о правильности сделанного выбора. Сидеть на узком насесте было неудобно — ветер ежесекундно колыхал тело вперед-назад, грозя сбросить вниз.
Сергею было знакомо это ощущение: год назад они с приятелями ездили в Запорожье на казачий остров Хортица, который тамошние скалолазы облюбовали для прыжков на резинке. Называлась забава «банджи-джампинг». На прыжки с моста была предварительная запись, но ветер в тот день дул так неистово, что некоторые «джамперы» из набранной группы отказались прыгать. Набравшись наглости, Сергей попросился прыгнуть за кого-нибудь из них, и ему позволили. Он помнил, как его шатало и раскачивало потоками воздуха, а он сидел на перилах, смотрел вниз и всё не решался шагнуть вперед. Приятели стояли сзади и обзывали его самоубийцей, и «банджи-джамперы» шикали на них, потому что нельзя пугать того, кто прыгает, — это, блин, и ребенок знает, возмущенно говорили они.
На деле всё оказалось не так уж страшно. В свободном полете он не закричал от страха и не обделался, и в целом ему даже понравилось, хотя и вызвал легкое разочарование тот факт, что хваленое ощущение ничем не сдерживаемого падения длилось не дольше, чем самый заурядный оргазм. И еще он запомнил слова рыжего инструктора, закреплявшего на нем карабины, подсоединенные к двойному капроновому шнуру. Не вздумай отсоединять эту штуку, сказал рыжий. Потому что от удара об воду не выживает никто, понял? На этом месте, сколько помню, уже человек десять утонуло, героев недоделанных, и все по пьяни. Так что, если не хочешь как они, то эту штуку не трогай, ага?
Ага, сказал он тогда. В смысле — он понял. Понял и принял к сведенью. И поэтому сейчас собирался прыгнуть именно без «этой штуки».
Где-то там темнела чернильная поверхность, не разбавленная рябью лунных бликов; угадывался слабый плеск волн. По левую руку бронтозавровой спиной выступала из воды черная громадина Зеленого острова. Сергей вспомнил, как в детстве он с родителями ездил туда на катере. Во времена СССР на острове было чудесно, пляжи там были самыми чистыми в городе, и даже работали питьевые фонтанчики.
От сидения в неудобной позе перила больно врезались в ягодицы. Сергей еще немного поерзал, потом спустил ноги ниже и нащупал подошвами узкий наружный бордюр. Мысли о фонтанчиках спровоцировали тяжесть внизу живота, и, оглядевшись для порядка по сторонам, он беззвучно помочился в пустоту. Так, на всякий случай. Прыжок на резинке — это всё же прыжок на резинке. Там он не обмочился, а тут — кто знает? Конечно, всё это смешно, особенно принимая во внимание цель его путешествия сюда, но всё же...
Сзади прогрохотал длинный дальнобойный грузоперевозчик, лизнул фарами его спину, выхлопнул в воздух жаркую горелую вонь. Продолжая держаться одной рукой за ограду, Сергей снял очки и потер кулаком слезящиеся на ветру глаза. Сердце больше не колотилось как тамтам, и теперь холодная апатия мешалась в груди с какой-то суетливой неуверенностью, словно он стоял у доски и напрасно пытался вытащить из памяти первую строчку стихотворения про зиму, а вместо этого вспоминался вчерашний футбол.

«Если жить, пить и есть
Нет желания —
Может, это и есть
Умирание?..»

Мысль пожухла и рассыпалась паутиной пепла, словно пионерский галстук, брошенный в костер. Эти строки он сочинил два дня назад, как раз после того, как его, опухшего от пьянства и ничего не видящего вокруг, чуть не сбил грузовик. Сергей ясно вспомнил, как подошел к киоску за сигаретами и увидел молодую пару. Они целовались, и девушка в этот момент передавала своему молодому человеку половинку шоколадной конфеты, призывно зажатую в губах. В глаза Сергею словно плеснули горячей водой. Ощутив, как стремительно мокреют щеки и почему-то решив, что это кровь, он болезненно дернулся, развернулся и ступил на проезжую часть. Всё вокруг моментально расплылось; ему показалось, что он ослеп. Но пронесшийся совсем близко рев и сокрушительный удар в ухо вернули предметам утраченную резкость.
Ударило его не грузовиком. Какой-то байкер в синей куртке, выскочивший из потока машин, выставил вбок локоть, отшвырнув его на обочину, как котенка. И покатил дальше, даже не снизив скорости. Сергей еще с минуту сидел на тротуаре, прижимая ладонью шумящее ухо и тупо глядя вслед его джинсовой спине с надписью «KISS ME, СУКА». Слезы текли и текли по щекам. Над головой какой-то старик возмущенно говорил двум старухам.
— Шел паренек, а тут этот урод. Разъездились, сволочи, на своих мотоциклах — ступить некуда... Но вроде паренек не пострадал, к счастью...
«Паренек» смотрел в асфальт, мотая головой, и думал о том, что если бы этот дед знал, что он сам мотоциклист, то небось не вступился бы. Ни за что. А старухи — те его бы еще и авоськами избили. Наверняка. Старики — они все такие.
А потом дед подал ему руку и помог встать. И он сказал «спасибо» и пошкандыбал прочь, забыв, что собирался купить сигареты.
Налетевший ветер заставил Сергея очнуться. Очки выскользнули из ладони и разбились о край бетонного бордюра. Осколки рыбьей стайкой унеслись вслед за ветром.
«Это на счастье», — подумал он и хрипло рассмелся. Всё-таки что-то откровенно мазохистское всегда присутствовало в его характере... разве нет?
Сергей осторожно глянул вниз и ничего не увидел — темно. Оно и к лучшему, успел подумать он. В следующую секунду в проводах над головой что-то тихо щелкнуло, и на мосту вспыхнули фонари, безжалостно осветив голого Сергея с головы до ног.
Ему стало любопытно, сколько сейчас времени, но часы имелись только в мобильнике. У того «Касио», что был подарен Мариной, месяц назад лопнуло звено на браслете, а он так и не нашел времени зайти в часовую мастерскую. Да, впрочем, подумал он, какая разница, который час... Он снова скользнул взглядом вниз, опасаясь увидеть воду. Но всё обошлось — фонари светили слабо и не захватывали ничего, кроме самого моста.
Волны тихо, убаюкавающе плескались у оснований невидимых опор. Около минуты Сергей продолжал напряженно смотреть вниз, и эта темная глубина внезапно так поманила его, что страх ушел без остатка. Отпустив руки, он ничком качнулся вниз, и уже разворачиваясь в воздухе, закрыл глаза. По ушам визгливо хлестнул ветер и сразу перешел в суровое шуршание, дыхание сперло, тело занемело, невероятно отяжелело и словно намагнитилось, ноги отнялись и исчезли, сердце мелко завибрировало в груди, и бесконечное «аааааааааааа» запело в спинном мозгу, проникло по нервам в глаза и зубы. Две секунды растянулись на две вечности, после чего со звуком лопнувшего пожарного шланга Сергей вошел в воду.
Удар ошеломил его, но почему-то не убил. Тело ушло под воду на несколько метров, холод вонзился в пах. Кожу обтянуло дикой болью. Выпучив глаза, Сергей выбулькнул наружу крик, дернул ногами... и неожиданно выскочил на поверхность. Плоп.
Будто кто-то профессионально открыл шапманское.
Неожиданно до него дошло: этот мост был почти в два раза ниже того, с которого он прыгал на Хортице. И вот... вот поэтому...
Не успев оформиться до конца, мысль перевернулась вверх тормашками и захлебнулась. Пришел ужас, навалился и скрутил в один узел с холодом и болью; сильнейшая судорога заплела ноги в рвущий мышцы штопор, и сердце пропустило удар. Спазм почти тотчас же отпустил его, но Сергею уже не хватило воздуха. Он выскочил по плечи, снова провалился, дернулся, вспенил воду, закашлялся, попытался вздохнуть и не смог. Вода, обжигающая, словно кислота, хватала, ласкала, тянула, как будто целовала взясос, и не было спасения из этих холодных объятий. Крича и не слыша собственного голоса, Сергей цеплялся руками за края водяной поверхности и тащил их на себя, словно ребенок, сдергивающий скатерть со стола, но ткань мгновенно рвалась на тысячи лоскутов, расползалась гнилыми невесомыми клочьями, и он снова утопал, утопал, утопал. С животным визгом обезумевшее человеческое существо инстинктивно цеплялось за жизнь, за которую еще минуту назад не дело бы гроша. Потревоженная вода бурлила и металась вокруг с осуждающими стонами.
Он не умел плавать. Изо всех сил колотя руками и ногами по черным волнам, не видя берегов, ослепнув от страха, Сергей хотел только одного: жить, жить, жить!!! Все проблемы и горести отошли на второй план, слетели, как ненужная шелуха; они больше не были важны. Не было в этом мире ничего более важного, чем удержать, ухватить скатерть за углы раньше, чем она растворится под ставшими когтями пальцами. Когда руки окончательно онемели и перестали двигаться, Сергей понял, что амба, он больше не может, что всё зря...
И расслабился.
Словно во сне, чувствал он, как набежавшие волны принялись играть с потерявшим чувствительность телом. Потом откуда-то набежал вал, напомнивший ему скатываемый ковер, пронес Сергея еще несколько метров, поболтал, словно в раздумье, и... схлынул. Сергей раскрыл правый глаз. Он лежал на береговых камнях, по плечи высовываясь из воды.
Сил выбраться на набережную не было. Сломанным петрушкой раскинувшись на грязных, мазутных булыжниках, колыхаемый мелкими волнами, облепленный ряской, Сергей пытался ощутить свое тело и не мог. Но руки с побелевшими, сморщенными пальцами, и обвисшие как рыбий хвост ноги — всё это было не столь важно. Главное, он был жив! Жив!
Через какое-то время он нашел в себе силы выползти на берег. На руках, потому что ноги посинели и перестали воспринимать команды мозга. Чтобы заставить нижние конечности двигаться, Сергей раз сто согнул и разогнул их руками. Наконец смог подняться. Ожидал боли — но боль не пришла. Мелькнула мысль о возможном обморожении, и тут же сменилась пьянящим восторгом, упоением от того, что он снова стоит на ногах. Несмотря на то, что тело вело себя как чужое, не поспевая за скачущими галопом мыслями, ему хотелось двигаться, идти, бежать куда-то. Всё равно куда! Сергей ощущал себя наполненным гелием шариком, неудержимо рвущимся в небо. Что-то странное, непонятное кипело в каждой клетке его тела — как будто вместо крови в вены залили чистый наркотик. Наверное, я просто по-новому ощутил жизнь, подумал он. Жизнь. Какая же она прекрасная. Какая... Впрочем, описать словами это было невозможно.
Посидев на бетонных плитах, опоясывающих небережную, он побрел прочь. Несколько раз останавливался, садился на землю и отдыхал. Потом разминался и снова шел. С воздухом творилось нечто непонятное — он изо всех сил пытался вдохнуть его, но горло отказывалось повиноваться, будто он и так уже был полон кислорода под завязку.
Не кислорода — гелия, поправил он сам себя и улыбнулся. Я ведь шарик, наполненный гелием! Ноздри Сергея трепетали. Несмотря на иллюзию спертого дыхания, он мог различить огромное множество разных запахов, среди которых преобладал какой-то непонятный, словно бы наркотический, флер, пропитавший собой, казалось, всё вокруг. Сергей даже не мог сказать, запах ли это, или ощущение, источник которого находится в нем самом. Ему казалось просто невероятным, что человеческий организм способен выделывать подобные штуки.
Не успев удивиться перемене, происшедшей с обонянием, Сергей вдруг сообразил, что ему больше не нужны очки. От близорукости не осталось и следа: все окружающие предметы воспринимались потрясающе четко, и, более того, ему казалось, что он стал видеть в них нечто большее, чем просто камень, столб, дерево или фонарь. Он словно попал в галерею произведений искусства, каждое из которых можно было рассматривать часами, и в итоге уйти, так и не налюбовавшись досыта скрытой в нем красотой.
Странно, подумал Сергей, почему после прыжка на резинке я не ощутил ничего подобного? Может быть, это как наркотик, как допинг? Взять ту же марихуану... Ведь говорят же, что она редко «вставляет» с первого раза.
И вот тогда он услышал... нет, не услышал — ощутил, как кто-то или что-то извне уронило в его сознание мысль, некую корпускулу знания, раскрывшуюся подобно цветку, и Сергей осознал, что переживаемое им сейчас не имеет ничего общего с марихуаной или «банджи-джимпингом». А это просто... просто как подарок... который он каким-то образом заслужил. И следовало просто наслаждаться им, пока есть возможность. Потому что, как бы ни сильна была владевшая им эйфория, краем сознания Сергей догадывался, что волшебство не будет длиться вечно. И это заранее огорчало — ведь он еще так мало увидел!
Им овладела жажда деятельности. Где-то поблизости была дорога, он слышал шум проезжающих автомашин. Сориентировавшись в темноте, Сергей продрался сквозь невысокие кусты и обнаружил, что вновь попал туда, откуда начинал свой путь. Сквозь ночную темноту негостеприимно щерилось выкрошенными ступенями основание лестницы, ведущей на мост. Он хотел передохнуть и там, но передумал. Ему больше не сиделось.
Вышла луна, дав немного света. Найдя в зарослях оброненную пачку, Сергей долго ломал сигареты, пока непослушные пальцы наконец не сумели удержать дрожащий огонек. Но легкие отказалитсь втягивать дым, и он с готовностью отбросил пачку прочь — курение показалось ему глупым, бессмысленным удовольствием, и он с удивлением задумался, зачем ему это было нужно раньше. Зачем, если окружающий мир столь сказочно красив, что даже созерцание обступивших его кустов пьянит больше, чем шампанское, чем любой наркотик, чем самый лучший секс?
Не в силах дождаться, пока тело оживет, он совершал резкие, хаотчные разминочные движения, словно рвался с цепи. Раздувал ноздри, нюхая ночь, как кокаин. Запрокидывал голову, и видел яркие, словно положенные на ладонь звезды, солнца, кометы и туманности сквозь плотный облачный заслон, проникал взглядом и мыслью в самую глубину Вселенной. Садился на траву, гладил ее ладонями, счастливо и страстно трогал каждый листик, каждый стебелек. Ликовал.
Потом он встал. И побежал.

* * *

В эту ночь он отправился в свое любимое место. Путь был неблизкий, добираться пришлось несколько часов, но пробежка того стоила. Знакомый с детства городской парк принял Сергея в свои объятия, как любящая мать берет на руки младенца, и носил его по своим дорожкам и аллеям почти до самого рассвета. Какими безнадежно глупыми теперь казались ему все мысли об умирании! Он оставил их там, в черной сентябрьской воде. Теперь Сергей любил жизнь, он обожал ее до самого нутра, до слез, до крика. Забравшись на качели на детской площадке и сделав «солнышко», отчего весь мир вокруг него совершил кульбит, он одновременно понял, что Марина и была для него жизнью, но любовь эта оказалась намного глубже и шире, чем чувство привязанности к обычной земной девушке. Так и было: устав жалеть себя, он решился на полное самоотречение — и именно эта вынужденная жертва парадоксальным образом перевернула весь его мир. Он искренне любил всё и всех вокруг. Пускай раньше Сергей не ощущал вкуса жизни без Марины, но даже без неё жизнь продолжала существать сама по себе, и только нелегкое осознание этого факта наконец заставило его вырваться из замкнутого круга. Теперь он знал, какая это радость — просто жить, и не променял бы это знание на все деньги мира. Какое счастье быть живым и свободным, думал Сергей, бродя по клумбам, перепрыгивая скамейки, обнимая стволы деревьев, — какое счастье... Какое счастье... И ночь ответно любила его, и каждое растение в парке приветливо помахивало своими листочками обнаженной фигуре, пляшущей под открытым небом.
Чуть успокоившись, Сергей присел на парковую скамейку. Он по прежнему не чувствал холода, но тело уже отяжелело той приятной усталостью, какая приходит после удавшегося праздника или выполненной на совесть работы. Это было слегко похоже на то, как если бы из шарика, которым он себя почувствал, выбравшись из воды, понемногу начал выходить гелий.
Уже светало; горизонт стал седеть, и туч на небе уже не было. Утро неслышно стояло на пороге, словно боясь войти и обнаружить свое присутствие, нарушить хрупкую идиллию, установившуюся на Земле, пока та совершала свой очередной оборот вокруг солнца. Сергею очень хотелось увидеть восход, но сил воспринимать окружающую красоту больше не было, она наполнила его до самых краев, и теперь только всепоглощающее умиротворение владело усталым организмом. Он покорился этому ощущению и наконец расслабился, сосредоточившись на симфонии переполняющих его звуков и красок, желая получше запомнить это ощущение, чтобы сохранить его в себе и не забывать даже тогда, когда очищающий сон сотрет всю дневную память. Через минуту голова его опустилась на плечо, и весь парк благоговейно утих до рассвета.

* * *

Его нашли утром, около семи часов. Когда солнечный лик показался сквозь деревья, и парк настолько заполнился прохожими, что не заметить голого человека, развалившегося на скамье, стало невозможно, кто-то всё же вызвал милицию и скорую помощь.
Врач выглядел заспанным и недовольным; было видно, что одевался он впопыхах. Немолодое лицо старили густые усы с проседью и нос в красных прожилках, свидетельствовавших о давнем пристрастии к алкоголю. Поболтав в пальцах черепаховый кружок ненужного стетоскопа, он поправил очки в массивной роговой оправе и громко произнес, словно ни к кому не обращаясь:
— Остановка сердца. Переохлаждение, скорей всего. Более точно вскрытие покажет. — Он зевнул. — А вообще, с ним что-то не так...
— Что не так? — Угрюмо поинтересовался толстый мужчина с полковничьими погонами, двумя минутами ранее вылезший из подъехавшей служебной «Мазды».
— Ну, как бы вам пояснить... Понимаете, труп коченеет за несколько часов, а на холоде еще быстрее. А теперь смотрите, как он удобно сидит. Окоченевшего мертвеца так не усадишь.
— Значит, он был живой.
— Нет, не думаю. Даже если бы он еще был жив, от холода тело все равно скрючивается в «позу боксера»...
— Не понимаю, чего тут голову морочить, — поморщился полковник. — Как по мне, сидел себе, сидел, да и помер. Мало их таких?..
— Ну как знаете. А моё мнение такое, что он умер в воде. И умер, судя по некоторым признакам, еще вчера. Только не пойму, почему не окоченел и не скрючился раньше, чем его сюда приперли.
— Скрючился — не скрючился... — Полковник принялся обкусывать ноготь на большом пальце. — Раз не успел скрючиться, значит, его сюда привезли еще вечером, вот и всё. Как вам такое объяснение?
Сбоку кто-то кашлянул. Полковник быстро опустил руку, раздраженно обернулся и увидел сутулого старичка в дождевом плаще и шляпе, державшего на руках маленькую серую дворняжку. Уже открыл рот, чтобы прогнать постороннего, но старичок опередил его:
— Я, это... Простите... Слушаю вас вот... И это... — Он нагнулся, спустил собачонку на землю, вновь распрямил спину. — В общем, товарищ полковник, я тут около полуночи Клару выгуливал, и могу сказать, что никого трупа на скамейке не было.
— Ясно. Не уходите далеко, у вас возьмут показания. — Полковник снова повернулся к врачу. Легкий интерес, зажегшийся в его глазах, странным образом контрастировал с печатью профессионального недоверия на лице. — Так что вы хотели сказать?
Врач пожал плечами:
— Я уже сказал, что думал. Между наступлением смерти и появлением трупа на этой скамье явно прошло какое-то время, и я не пойму, почему он не окоченел еще в реке. Вы, по идее, должны знать, что трупное окоченение ничем не остановишь... — Он вздохнул и демонстративно посмотрел на часы. — Ладно, это уже не моя забота, дальше пусть судмедэксперт разбирается. Моё дело — засвидетельствовать смерть.
Милиционер снял фуражку, почесал лысеющую голову, с неудовольствием покосился на скамейку. Любопытство в нем уже погасло. Начинать неделю с такой непонятной хреновины мучительно не хотелось. Зато хотелось есть, и мучимый хроническим гастритом желудок заявлял ему об этом с каждой минутой всё настойчивей.
— А всё-таки, — предпринял он еще одну нудную попытку повернуть разговор в привычное ему русло, — почему вы так настаиваете на том, что переохлаждение произошло именно в воде? Это может быть обычный раздетый пьяный... Потому и одежды нет. Или, к примеру, нарк передознулся. Вон, я смотрел, рожа такая, как будто он под кайфом.
Врач поглядел на него с нескрываемой досадой, снял очки и энергично протер их носовым платком.
— Вы ошибаетесь, — проворчал он тоном школьного учителя, ставящего двойку тупому ученику, затем водрузил очки на место и отвернулся в сторону. — Это не наркоман, а типичный утопленник. Водоросли в волосах видите?
Он показал головой в сторону мертвого Сергея, прикрытого простыней. Но полковник, у которого от голода разыгралась тошнота, больше не хотел смотреть на улыбающийся труп. И вообще больше не хотел тут находиться.
— Разберетесь тут без меня сами, — чуть резче, чем следовало бы, бросил он на ходу молодому ментику, — Потом доложите. Ясно?
— Так точно, товарищ полковник. — Вытянулся тот. — Одежды в кустах мной не найдено, но тут, это...
— Что там еще?!
— Да ерунда какая-то. Попов на клумбе обнаружил следы босых ног. А у этого... в общем, у него как раз подошвы в земле.
— Ммм, да-а... Ешь твою плешь, — неопределенно выругался полковник, скорчив такую кислую рожу, что молодого мента передернуло. Прислушавшись к бурчанию в животе, он напялил фуражку, хотел еще что-то добавить, но махнул рукой и полез в машину.

Эпилог

Придя домой, Василий Матвеевич прошел в единственную комнату с телевизором, старым продавленным диваном, круглым столиком, парой стульев и фотопортретом пожилой женщины, висящем на стене с выцветшими обоями. Подойдя к столу, воткнул зарядное устройство в розетку, сдул пыль с узкого разъема, подсоединил его к телефону. Нажал кнопку включения. Экран тут же ожил, потребовав ввести пин-код. Пожав плечами, пенсионер ввел стандартные четыре единицы. Телефон принял их.
— Смотри, Жак, всё работает, — с удовлетворением сказал Василий Матвеевич. Пес без интереса посмотрел на показанную ему эмблему «Моторолы», всплывшую на экранчике, чихнул и ушел на кухню.
Разобравшись с кнопками, пенсионер пролистал «телефонный справочник», но не обнаружил там ничего интересного — реальные имена почти не встречались, только какие-то уродливые клички. Зато в «сообщениях» нашлось две вполне связных SMS-ки, отправитель которых был обозначен как «М».
«Serezhen’ka, ti mne snilsa v4era. Segodnia mne ves’ den’ ploho, ya etu no4 ne spala. Zvoniu tebe s samogo utra, a ti ne otve4aesh... ti menia teper’ nenavidish, da?..»
Хмыкнув, Василий Матвеевич развернул второе сообщение.
«Zayka, prosti menia… Ya porvala s tem 4elovekom. Ya prosto dura, sama ne znala, 4to delala, nalomala takih drov... Skazhi, mozhno li 4to-to skleit’?.. Otzovis, pozhaluysta…»
От латиницы у старика ощутимо заболели глаза. Это было тем более недопустимо, что зрение еще предстояло беречь для сегодняшнего футбола. Василий Матвеевич отсоединил телефон от зарядного устройства, походил по комнате, выдвинул ящик стол, покопался в нем и достал разломанный «Сименс» с треснувшим экраном. Достав из него сим-карту, задвинул ящик. Кряхтя, сел на стул, разобрал «Моторолу», извлек из прямоугольного углубления старую сим-карту и вставил туда свою.
— Вот та-ак…
Задняя крышка телефона со щелчком встала на место. Сим-карта Сергея полетела в ящик стола, к прочему хламу.
В дверь позвонили. Пришел Гриша с кастрюлькой пельменей.
— Ну чо, пригодилось? — кивнул он на зарядное устройство, оказавшись в комнате.
— Ага… Самое оно, — Василий Матвеевич включил старый телевизор, где в этот момент шли финальные кадры какого-то мексиканского сериала, понаблюдал секунд пятнадцать, скривился и сплюнул. — Ой, Гриш, знал бы ты, до чего я ненавижу все эти сопли любовные! Просто, я не знаю… блевать охота, когда такую чушь показывают. Вот Любе, царство ей небесное, почему-то нравилось, а мне нет.
— Правильно, нефиг, — с готовностью согласился Гриша, ставя кастрюльку на стол и доставая из кармана чекушку. — Включай быстро футбол, а с этой, с любовью… это… хрен с ней. Всё равно ее не бывает, фикция одна.
И он встопорщил усы, осветив комнату золотозубой улыбкой.

Зима 2001 г. — 4, 30 ноября 2004 г.

Автор - Артем Явас

Обсуждение:
http://www.liveinternet.ru/users/1716661/post49580317/