liveinternet.ru/community/s...108343212/ Писатель Стендаль _ якобинец, служивший Наполеону инспектором коронного движущего имущества. Он сопровождал императора в русской компании, и обеспечил провиантом отступление наполеоновских войск из Москвы, создав ряд магазинов по калужской дороге. И не его вина, что Наполеону не удалось воспользоваться ими. Вмешался Кутузов, вынудив французов отступать по разорённой Смоленской дороге.

Но тогда он не был писателем Стендалем. Он был тогда Анри Бейлем, преуспевающим чиновником интендантского ведомства, с блестящими математическими способностями. Сам Наполеон его запомнил, после одного из докладов, когда он продемонстрировал императору способность оперировать крупными цифрами производя «в уме» все четыре арифметические действия с ними. Император питал слабость к людям с неординарными способностями. Анри Бейль (Будем его так называть пока он не стал Стендалем) присутствовал в ставке императора и при Аустерлице и при Бородинском сражении. Позже в «Пармской обители» он опишет свои впечатления о Бородино. Собственно все сражения по-видимому одинаковы для участника или наблюдателя, находящегося в гуще событий. Сравните у Толстого хоть описание участника Аустерлица, хоть впечатления Безухова на Бородинском поле. Там парадные описания, разительно отличающиеся от описаний баталий в Севастопольских рассказах, которые Толстой сам наблюдал и был участником.

Казалось карьера была ему обеспечена и жизнь вырисовывалась спокойная и сытая без особых ухабов, насколько могла быть спокойной при беспокойном императоре. Но Наполеон проиграл русскую компанию. И Анри Бейль, якобинец и революционер, в отличие от многих, как у Лермонтова «продавших шпагу свою» не пожелал служить ненавистным Бурбонам, вернувшихся на штыках российских или английских (скорее английских), не пожелал участвовать в «реставрации» белого цвета. Ну что ж.

Не пожелал так не пожелал. Половинный пенсион в зубы и бывай здоров. Бурбоновские чиновники рады были избавится от ещё одного Наполеоновского головореза.

Настали тяжёлые времена, такие, что даже на приёмы в полусвет приходилось надевать штопаные перчатки. И это человеку, привыкшему после службы ехать на служебной карете в оперу, а после оперы везти балерину из кордебалета к себе. Поздний ужин с шампанским и всё прочее. Иначе никак нельзя было для холостого чиновника его ранга. Такая уж тогда была мода. Такие времена были.

Но воспитание и принципы Анри Бейлю не позволяли продолжать такую жизнь. Слишком дорога была цена – отказ от самого себя ради сытной жизни.

Семья, мелкие буржуа, не имели возможности, да и скорее всего не хотели, поддержать его. Он им запомнился нескладным громогласным недорослем «из этих». Так богобоязненные (позже таких людей в России выделили в класс мещан) тихие, противившееся всяческим переменам люди, называли революционеров, якобинцев. Так что даже после смерти отца, он не только не получил от семьи своей доли, но даже вынужден был влезть в семейные дрязги, чтобы вступиться за свою сестру, которую тоже пытались обойти долей в наследстве.

На наследные деньги не приходилось рассчитывать.

Видимо все эти обстоятельства, да ещё по всему -сентиментальные воспоминания революционной юности подтолкнули его оставить Париж.

МИЛАН. Он любил Милан. Жизнь в Милане была куда как дешевле Парижской. Воздух Италии пьянил. Легкое вино. Лучший в мире по тем временам театр. Лучшие в мире голоса. Не только женские. Тогда еще не ушёл в небыль обычай кастрировать мальчиков перед ломкой голоса. Жизнь намечалась лёгкой, ленивой и сладострастной. Почти как в революционной молодости, когда он прослужил в Италии несколько лет в качестве драгунского офицера.

Но не только. Может даже вовсе не только.

Он запасся из Парижа рекомендательными письмами, открывшими ему вход в дома местной аристократии, вход в так называемый полусвет—артистические и литературные круги. И примазывающиеся к ним всяческого рода меценаты, ценители, критики и прочая бездарная шваль.

Если вспомнить, что представляла собой Италия конца десятых, начала двадцатых годов. Бурлящий котёл. Проигрыш Наполеона, отдал Италию в лапы императора Иосифа. И хуже нет власти трижды разбитого и униженного властителя, вернувшегося на свой трон по недоразумению. Вернее по прихоти победителя, другого императора, посчитавшего нужным вернуть своим никчемным союзникам, утерянное по бездарности их самих. Может даже под диктовку англичан, до смерти напуганных Наполеоном, и очень даже опасавшихся русского медведя.

Италия, не успевшая надышаться воздухом свободы, тяжело восприняла австрийское иго. Народ, привыкший за десять лет к вольностям, не переносил педантичное чванство размеренных австрияк.

Общества революционеров—карбонариев росли, как грибы в дождливую погоду. Карбонарии—угольщики, как гласят легенды, первоначально собирались почему-то в шахтах. Может быть первые тайные общества создавались шахтёрами. Может проводили первые свои собрания в шахтах или пещерах.

Первые десятилетия девятнадцатого века были временами романтизма, временами Шатобриана, мадам де Сталь. Может быть отсюда и пристрастие заговорщиков к собраниям в угольных шахтах. Но это легенды.

Когда же Анри Бейль прибыл в Милан собрания проходили в салонах, переговоры в ложах театра. Да где угодно. Но только не в шахтах. Почти открыто. Австрийская полиция конечно вела слежку, но до поры до времени только следила, накапливала материал. Точно старый объевшийся кот, внимательно наблюдающий за потерявшей осторожность мышкой, чтобы в подходящий момент сделать решающий прыжок.

Ну и как же мог старый якобинец остаться в стороне. Тем более его новые знакомые и друзья—все были в деле. Тут просто невозможно было остаться в стороне бывшему драгунскому офицеру революционной Франции.

За два года он исколесил всю Италию, отчасти изучая наследие живописи эпохи возрождения, получая от этого эстетическое удовольствие, а больше - выполняя поручения своих друзей карбонариев. Конечно же он состоял в каком-то обществе, хотя он так никогда—до самой смерти в этом и не признавался.

Но какой материал для своих будущих книг он накопил.

Человек ироничный и ленивый, Анри Бейль, первую свою книгу создал, взяв за основу, биографическое описание, недалёкого, занудного, великовозрастного мальчика на побегушках. Тот скрупулезно описывал события жизни великого музыканта, желая оставить своё имя в истории, существуя при музыканте чем то—между секретарём и лакеем. Что он мог рассказать о музыканте—куда он поехал, что обедал, с кем спал, на кого злился. Ну что-то вроде современной журналистики. Не имея ни эрудиции ни достаточного кругозора—конечно он выдал жвачку в стиле совремённых глянцевых журналов.

Что он мог понять о величии, на свой лад обожаемого патрона—этот полубуржуа—полулакей. Он добровольно служил, полагая, что свет великого человека проливался и на него.

Но самое большее, что он извлекал из своего служения—это возможность упомянуть в разговоре со своими знакомыми о своей дружбе с ним. Да ещё возможно—посплетничать, подчёркивая свою причастность к тому, что творил великий музыкант.

А тут такой случай. Патрон умер. И кому как не ему быть биографом—вот он и кропал свою книжицу—педантично и скрупулезно описывая события. По своему лакейскому разумению. Будь он поумней—промолчал бы. И возможно первенец Стендаля, хотя нет—тогда ещё не Стендаля –Бомбе, кажется, прошла бы незамеченной. Но Карпани, так звали незадачливого биографа, возопил. И это был прямо таки библейский вопль. Чуть ли не посыпал голову пеплом вопя, что его обокрали. В газетах началась перебранка. И тогда появляется на свет Бомбе младший, выступивший в защиту младшего. С язвительной наглостью обвиняет уже самого Карпани в плагиате. Перепалка привлекла внимание к книге. Мыслящие люди оценили заложенное автором в Жизнеописании Гайдна, Моцарта и Метастазио.

Воспитанный своим дедом-вольтерьянцем на литературе просветителей Дидро, Вольтера, Расина, Мольера, Анри Бейль в своих книгах, в этой и будущих, отслеживает движение времени.

После религиозного мрака средневековья, свежий глоток воздуха в эпоху Возрождения. Целая плеяда художников, поэтов. А после—опять пустые времена, отмеченные только расколом, религиозными войнами и ещё более фанатичной нетерпимостью новоиспечённой протестантской церкви. Один Рабле только возвышается, как бугорок на ровном месте.

Но потихоньку - потихоньку, критическая мысль пробивается сквозь мощённую камнем почву религиозного мракобесия. Сначала поспособствовал Филипп Красивый—расправился с Тамплиерами. Первый камешек в огород церкви. Потом помог, конечно, раскол в католической церкви. Лютеране тоже конечно фанатики, да ещё какие. Пожалуй похлеще католиков будут. Но в этом своём фанатизме они помогали критической мысли, направленной против католической церкви, может и не понимая, что это может быть вообще антирелигиозной тезой, т.е. и против них тоже.

Но как бы то ни было во Франции расцветает эпоха просвещения. Может даже этому поспособствовал сам король Людовик 14, принявший разорённую страну, видевший малышом фронду, и сумевший в конце концов создать, то, что в России называлось самодержавием. Там это было названо несколько иначе. Король Солнце. А солнце оно светит для всех. Как—это совсем другое. Важно, что солнце одно.

Протестантство не смогло победить во Франции. Но и католицизм тоже. Не помогла и Варфоломеевская ночь. Карл 1Х был слабым человеком, слабым королём. Не могу судить—случайность ли это—приход к власти короля Генриха 1У, протестанта, решившего, что «Париж стоит мессы», но это спасло страну, в отличие от Германии, оставшейся раздробленной, ещё надолго. Приход к власти короля Генриха 1У сделал страну двурелигиозной, слабо склеенной, но всё таки единой.

Кардинал Ришелье, всемогущий министр при слабом короле Людовике Х111, католик, но человек умный, опасался всё таки затеять религиозную войну, чтобы додавить протестантов. Видимо просматривал в перспективе ослабление страны в гражданской войне. A внешнеполитическая обстановка требовала внутри страны монолитности и твёрдого кулака. Поэтому поставил себе целью усиление центральной власти.

От Генриха 1У осталась очень сильная аристократическая демократия, ослаблявшая страну и намечавшая раскол страны. Настолько сильная, что то и дело приходилось усмирять силой оружия отдельные регионы, возглавляемые графьями и герцогами, сплошь являющимися родственниками короля и не только дальними.

Расправляться с родственниками—дело ох как не простое. Может поэтому Людовик Х111 и спрятался за спину своего министра. Уж лучше слыть слабым, чем прослыть монстром, пожирающим свою родню.

Ришелье основательно почистил старую аристократию, но недостаточно, чтобы установить самодержавие. Доделывать пришлось сыну Людовика Х111—14 Людовику, уже основательно.

А тут ещё и крепнущая буржуазия, взращиваемая всеми сторонами, стала подливать масла в огонь.

Всем нужны были деньги на борьбу. А своевольные графства, баронства да и мелкопоместные дворяне под разными предлогами существенно сократили подати.

Доля буржуазии стала составлять существенную часть от поступлений в королевскую казну. Совершенно бесправный купец не имея сил и возможностей выразить протест открыто, стал тайно подзуживать ещё более бесправных деятелей культуры, а потом и поддерживать их деньгами.

Вот в этой то внутриполитической обстановке, используя враждующие стороны и рождалось, если можно так назвать - сопротивление, получившее своеобразное выражение в виде просвещения—печатного слова, и всякого рода театральных представлений.

Людовик Х1У, ставший королём в очень нежном возрасте, был приучаем своим окружением, кстати не им избранным, к женщинам, театральной культуре, видимо с тайным прицелом, что он так и останется театроманом и волокитой, с тем что другие будут вертеть им, и заодно государственными делами. Видимо что бы отыграть, сделанное его отцом и кардиналом Ришелье, назад.

Но молодой король помнил, так напугавшую его фронду, времён когда не стало и его отца, и кардинала Ришелье, а он был ещё мал,

Наверное то же произошло веком раньше в России с Иваном Грозным. Абсолютно идентичная история. Только во Франции веком спустя—это было не так бессмысленно и не так кроваво.

Но молодого короля хватило и на балет и женщин, и на государственные дела. И не понадобилась опричнина. Полетели конечно головы казнокрадов, зарвавшихся аристократов. Но совсем немного. Так что это даже не отразилось в истории.

Увы король солнце оставил после себя крепкую власть, развитую культуру, Бомарше, Расина, Мольера, Вольтера и пустую казну.

То, что не удалось придворным проделать с королём Людовиком X1V, удалось с его сыном и внуком, откровенно слабыми королями.

Тут даже дело и не в бездарности королевской власти. Аристократия тоже была очень сильно ослаблена, предыдущими чистками в её рядах. Тоже выродилась. Уже не осталось сильных характеров времён крестовых походов, религиозных войн Генриха 1V.

Кровь аристократии разжижилась. Поэтому и не смогла она перетянуть одеяло на себя, организоваться, взять власть и править твёрдой рукой, по примеру своих дедов. Наследственный майорат сыграл свою роль. Уже не приходилось доказывать свою состоятельность «на коне и с копьём в руках». Больше приходилось судиться.

В результате—революция. В результате внук Людовика X1V поплатился головой, как и наиболее решительные люди из аристократов.

В раздробленной Германии, в Австрии сложилась несколько иная картина. Политическая конечно. В маленьких немецких княжествах, как в деревне все люди были на виду. И непокорное слово быстро улавливалось и жестко пресекалось. В людской памяти ещё не выветрилась память о весёлом Фрице, рубившим руки ворам, и головы непокорным. Но вода свой ручеёк всегда найдёт. И этим ручейком оказалась музыка. Ну если не считать Шиллера. Если невозможно выразить печатным словом протест. Протестом становится музыка. Даже не просто протестом, а, практически революцией. Гайдн - революционная музыка. Чего уж говорить о Моцарте. Его Фигаро - это не просто критика нравов того времени, не просто защита собственного достоинства - призыв к неповиновению или может к бунту. Отсюда рукой подать до революции. Легкая, искромётная вещь. Но как она воздействовала на умы современников и соплеменников Моцарта. Хотя Фигаро и создал Бомарше, по слухам - шпион французского короля при испанском дворе, но до сих пор гуляет по миру Фигаро благодаря двум музыкальным гениям - Моцарту и Россини.
Потом был Бетховен. Но он стоял, как говаривал Ньютон, на плечах гигантов, своих предшественников
По сути искусство везде и во все времена было бунтарским
Со временем Я продолжу " О писателе Стендале" и не только.

liveinternet.ru/community/s...115164928/