Северодвинск
автор - Даниил Лодыгин

Северодвинское небо – взрывом выгнутое – цезиевый занавес – к этой линзе прилипли ошмётки чаек – изнанка неба – там исчезает отсутствие неба: как вне-глубоко! – воздух тяжелее бетона – выгнутого взрывом северодвинского неба: ширь – нас расширяет
Пустыня северная пустыня североосенняя пустыня монах я монах в пустыне в североосеннюю пустыню вынесло меня монаха на взрывоволнах взрывоволны вынесли меня в пустыню здесь поля сожжены здесь я монах-пустынник молюсь поля поля сожженного мозга зараженная взрывоволнами пустыня мозга там радиация разбросала крамолосемена по мозгу по полям североосеннепустынным где молится монах я молюсь в пустыне – о, ее манящее скукооднообразие, открывающее глубину!
Я возвращаюсь -в- город
уничтоженный взрывом
мимо столбов –
к земле припали они:
хотят пить,

а провода-волосы – вода выпита вся
плачут по умершим, и провод- превращается в:
прово-, в проволосы, в: волосы

волосы твои, дорогая,
плачут по мне,
меня потеряв; (в каких я списках?)
мимо столбов, по железной дороге –
рельсы порыжели –
иду:
по шпалотрупам
(тела ликвидаторов с трухлявыми гнилортами)
дороги, пожирающей
пространство,
по пространству,
дорогу пожирающему (травинками!)
и меня вместе с дорогой
Ву ничто жженный взрыво Северодвинск возвра – в день катастрофы в тень (строки мои разбегаются): что было? Было: рабочий ехал со смены, купив два арбуза. В момент взрыва они – !!! покатились по салону автобуса. Бом-бам-бом. Бомбы-попрыгунчики. Помнишь, дорогая, во сне мы видели – ее лицо? Больницей распятое, тряпка его – тряпичное лицо было у нее – заполняла коридор; а потом она, испугавшись радиации, прыгнула в окно: в не-лейкемию, на границу сна, где осязание становится способом письма
визг
Сирен – и
Улисса Железнодорожная
разваливается на безопасное:
Желе. Зной.
Рожа.
Мы вдыхаем пеплометель
из размельченных букв –
и Север, и Род, и Вино
мы вдыхаем,
но даже – вдохну?тое –
не приближает нас к состоянию говорения
Если город (как антипод деревни) связан с желанием людей вытеснить смерть за пределы восприятия, на его свалку, то разрушенный взрывом и заброшенный Северодвинск означает: смерть смерти. Тысячи погибли – но нет свидетелей их гибели, и забвение смерти ширится: умирает уже и сама смерть. Все, что остается – это брошенные кости, это рубка атомной подлодки, которую вынесло на берег, и она, голова тираннозавра, разглядывает горизонт. Но рубка, эта из-рыб эволюционировавшая техника, так и не обладает человеческим качеством: смертностью. Она означает: невозможность диалога – дорогая, я тебя не нашел
зрение,
выжженное вспышкой спермогриба
(свет, неотличимый от темноты, свет, играющий музыку) –
до черноглаза,
где нет разницы между
хрусталиком и внешним пространством
(и "внешнее" – анахронизм).
Сухопочва зрачков.
Время – на атомы воспоминания
выцвели тени Северосимы
.
.
.
в их бомбоубежищах мы прячемся
спасенные ничтожеством нашего
прошлого
к оку вспышки,
прямо в глаз, слепые,
мы идем,
мы шагаем в кровавочерный разрез зрачка,
мозг наш лопается
под тяжестью периодических элементов безумия.
Череп залит (свалка радиоактивных отходов):
свинец.
Мы молчим: здесь – молчим. Искореженное гвоздеслово. Здесь: не-страшно – на Мироновой горе[1] улыбается приветливый дискобол, а посторонние звуки – это всего лишь активность радио
Мы трогаем – на исходе времени – швы воздуха, швы, где похоронены мертвые, гладим шероховатые могилки. Пальцами мы читаем о взрыве, сшившем дырявую ткань до-катастрофного воздуха – как понять это?
и даже море, где моряки растворялись в Боге – выкипело.


Значит отныне
без-растворения
к счастью без-растворения
ибо новое наше пространство –
это отказ и от смерти, и от растворения
И – наконец
встреча: мы с тобой осязаем друг друга, через раны перетекаем, обнасожженным мясом ласкаемся; я изливаюсь в тебя, дорогая – вспышкой спермы: в Север твой, в твою Северо-Двину, в лоно твое, взрывом вспаханное:

дом

https://polutona.ru/?show=0702032453