КОЛА И СЫР НА ЗАВТРАК
автор - Анна Арно

В ЛИЛЛЕ

Оказалось, у меня ничего нет своего, все взято взаймы:
Черный свитер под горло – от соседки по комнате,
Студентки из Венесуэлы, твердой, бугристой, как грецкий орех.
Она постоянно мерзла, подтягивала ворот повыше,
Она мне так надоела, что я бросила все, ее, книги, уехала в Лилль;

Длинная нелепая челка –
От некрасивой, бесплодной Шанталь из Лилля,
Ей она так шла, что я не могла не сделать себе такую же.
Много лет почти закрывает глаза, мешает, но я привыкла,
Как привыкают ко всему случайному, перестают его замечать;

Пепельница в виде раковины с головой Посейдона –
От Пьера, мужа Шанталь, помню, как мы увидели ее
В витрине антикварного магазина – между пастушкой и табакеркой.
Я сказала, что у Пьера такая же дурацкая борода,
Мне очень, до слез, хотелось его задеть.

При следующей нашей встрече он дал мне пакет,
В нем оказалась та самая пепельница,
Тогда я впервые обратила внимание, какие у него, оказывается,
Красивые руки. Как они дрожали от волнения.
Но мне не нужна была его пепельница – мне нужна была его жена.

Она стояла позади него,
Смотрела прямо на меня и все-таки мимо,
Отражалась в зеркале позади нее,
Так что я видела и вырез спереди на ее платье, и ее спину, напряженную
Как будто бы намекающую, что все не так просто, как кажется.

Она приходила ко мне трижды в неделю, садилась
В кресло напротив кровати, курила, стряхивала пепел
В пепельницу с головой Посейдона, похожую на ее мужа,
Прижигала окурком его глаза,
Роняла искры в разверстый рот,

Подзывала меня, не вставая, утыкалась лицом в мой живот.
Я молчала, боялась пошевелиться, подтягивала выше ворот свитера,
Задыхаясь от холода счастья и ужаса,
Потом она уходила.
Потом однажды она ушла, никогда не вернулась.




"НАШИ НЕВИДЯЩИЕ ГЛАЗА"

Так назывался тот самый фильм.
Кто-то из них тогда позвал меня с собой на вечеринку:
То ли Валентин, длинный и бледный,
С влажными большими зубами, родинкой на левой щеке,
То ли его сестра, носила только красное
И вечную черную кожаную куртку, белый шарф –
Память до сих пор обманывает меня.

Стены квартиры, кроме одной, были расписаны синими птицами.
Они взлетали, садились, раскрывали крылья,
Выклевывали глаза спящих любовников.
Никто не обращал на них внимания,
Все говорили вместе, как всегда говорят в больших компаниях:
О политике, о музыке Монтеверди,
О "Смехе Медузы" Элен Сиксу – об обычных вещах,
Передавали по кругу маленькую сигарету.

Потом выключили свет, зажужжал кинопроектор.
Сначала я ничего не видела.
Сначала я не думала, что нужно хотеть что-то увидеть.

Помню, как вдруг оказалась в белой комнате.
Передо мной сидела на стуле женщина.
За ней, опираясь на спинку стула, стояла вторая.
Я никак не могла уловить их лиц, ощущения их существования,
Ощущала только странное –
Желание, оцепенение, бесконечную пустоту внутри.

Сидящая открыла рот, медленно, медленно,
Как поднимают тяжелую крышку с колодца –
И закричала – ни раздалось ни звука.
Я закрыла уши, не в силах слышать ее,
Не в силах знать, что ни звука не доносится из ее отверстого рта,
Помню запах тлеющей пленки,
Сидящую и стоящую – неподвижных, горящих,
Видящих меня, несмотря ни на что.

Потом я очнулась – ночью, босая, на шоссе за городом,
Плачущая, дрожащая, повторяющая одну и ту же фразу:
"Наши невидящие глаза
Видят чудовищ за твоей спиной".

Валентин, Валентин, кто ты и где?
Сестра Валентина уходит во темноту -
Красный цветок с опадающими, исчезающими лепестками.
Я искала вас неделю, год,
Никто из наших знакомых не знал вас, не помнил вас,
Не слышал про ту квартиру.

Валентин, Валентин,
Не был ли ты Валентиной?

Сестра Валентина, не тебя ли
Видят до сих пор у меня за спиной?



НЕМНОГО МОРЯ В ВОДЕ ТВОИХ ГЛАЗ

Самое простое для самого сложного:
взгляды, прикосновения,
наш вечерний чай с долькой луны, первые ежегодние заморозки,
твоя рука, упирающаяся мне в грудь, отвергающая меня.

Я старалась не думать, мыла пять белых кружек,
шестую разбила, сколько их было, таких вечеров.
Знала, что буду долго искать новую вместо разбитой,
не найду: то петелька ручки не такая круглая,
то белый цвет не такой белый, как нужно.

Ты перешагнула через осколки,
начала наматывать шарф, надевать пальто.
Я спросила: "Ты куда?" "В магазин", – буднично ответила ты.
"Купи колу и сыр на завтрак", – назвала я первое,
что пришло мне сейчас в голову,
пошла за совком.

"Хорошо", – ответила, избегая моего взгляда,
сияя глубокой и быстрой водой своего.

Не могу тебе сказать то, что давно нужно сказать:
"Купи мне самый большой кусок свежей разлуки,
Две, нет, три коробки смирения перед неизбежным –
Помнишь, они стоят на третьей полке слева от входа,
Между кукурузными хлопьями и мукой,
Над ними мед и орехи, под ними –
Соль, соль, снова соль, ничего, кроме соли".



ТВОЕ ЛИЦО

Тень света прочерчивала полосы на столе –
Светлые и тёмные, снова светлые, прозрачные, как только что вымытое окно.
В них тонули пакет молока, стакан с молочными потеками,
Белый мокрый кружок от стакана,
Отблик твоей руки, стеклянная тень стакана.
Запах подгоревших тостов, ложка в банке с апельсиновым джемом,
Крышечка от банки катится по столу, падает на пол.

Свет – сквозь оконные рамы, через стол –
Всё же добрался до тебя, обесцветил твоё лицо,
Стер брови и рот, растворил в себе скулы, родинку на щеке.
Ты сидела в полосе света, похожая на воспоминание,
Выхваченное безжалостно памятью из небытия:
Не отвернуться, не простить, не заплакать.
Просто сидела за столом, не делая ничего, пусто глядя в окно -
Не знаю точно, утренний свет милосердно
Вырвал твоё лицо из этого дня, из всех последовавших за ним.

Кажется, тогда я впервые поняла,
Что такое ревность:
Это не страх потери тебя – это страх обретения
Чужого лица в твоем, незнакомой – в знакомой улыбке.
Я выбросила сгоревший тост, вытерла со стола молочные пятна, вышла из кухни,
Не в силах оставаться рядом, видеть
Твоё лицо, стертое светом,
Нарисованное заново не мной, а кем-то другим.
С тех пор я не люблю яркий свет, большие окна,
Больше я не смогла узнать тебя, найти тебя,
Та, что казалась тобой, всегда только казалась тобой.



ГЛЭДИС

С Глэдис все было не так, как с другими:
Мы не ссорились.
Она звала меня на последний сеанс в кино,
Я всегда соглашалась.
С удовольствием смотрела с ней
Эти глупые фильмы, которые она считала страшными,
Потом всегда оставалась у нее на ночь.

Она любила первые заморозки,
Когда на лужах появляется стеклянистая пленка, похожая
На хрупкую старческую кожу,
Любила новые кроссовки, молочный клубничный коктейль,
Кенни Роджерса, кусающихся котят,
Блондинов, кленовый сироп, была самой обычной.

Как-то раз, когда мы возвращались домой
После очередного фильма ужасов,
Когда я, как всегда, просто шла рядом и молчала,
Она же, как всегда, в третий раз пересказывала мне увиденное,
Глэдис вдруг остановилась, замолчала,
Сдернула с волос розовую резинку, свернула ее втрое,
Надела мне на безымянный, сказала: "Давай поженимся".
"Это глупо", – ответила я, потом добавила –
"Ты же знаешь, что так не бывает".

До сих пор не знаю, почему она не обиделась.
Она просто взяла меня за руку –
На моем безымянном торчала ее дурацкая резинка
с двумя ее русыми волосками, выдранными в спешке –
Сказала: "Ты мой самый родной человек,
Просто хочу, чтобы ты это всегда знала".

Через полгода мы расстались:
Я, как всегда, хотела уехать,
Она, как всегда, хотела остаться.
Я уехала, она осталась.
Через несколько лет я вернулась, встретила ее на улице –
Глэдис проезжала на велосипеде мимо, помахала мне,
Я сделала вид, что не узнала ее. Иногда
Родные, оставаясь родными,
Перестают друг с другом говорить навсегда, чтобы
Не перестать помнить друг друга,
Милая Глэдис, дорогая милая Глэдис.

https://polutona.ru/?show=1216162350