ПОГРАНИЧНЫЕ НАРРАТИВЫ
автор - Павел Жагун

***

в тишине чёрного рынка зеркальный куб
женщина в боксёрских перчатках
пьёт молоко

неожиданная помощь приходит сверху
и север в куске оргстекла
излучает неоновый иней мерцания

кто перепачканный соусом смерти
дыхание комнаты тлеть оставляет

в подземных вокзалах
не спят духовые оркестры

молодые спортивного типа интроверты
раздают нам игральные карты
бесплатный лосьон


***

роботы в моём сердце
мы куры восхваляющие усердие
одной строкой

поначалу в семейном желе утопает сторож
косматая ветка в груди

поколение грузчиков демонстрирует голубям щедрость
все и вправду поют

неизвестный мастер баланса позволяет детям
есть из его миски

все и вправду поют
"во лесочке на носочке"


***

знаки и символы
выходят на поверхность

позади – постройки бамбуковых небоскрёбов
и ощипанный красный журавль

у каждой реки своя скорость
как и прежде
все смыслы за пределами понимания

какие ваши годы, кабальеро
заметно волнуясь
споёт безмятежный отшельник

я просто меняю
свой камень во рту


***

дымчатых вычтут
смятение меть сиплой гласной

смаргивая сумерки льда
льстишь гулким улицам –
лимитированным тире

мы моем ступни камням
проливая вино –

семь знаков горящих тел
отдалённая группа флюоресцентных богов

неожиданный опыт существования:

так много было всего
что ничего не было


***

стеклянная изморозь
расколдованных вех:

жгучий папоротник
поскрёбыш

пустые тела
топким бессмертием полнясь
струятся
искрами слов

в мохнатом глотке новолуния
смех обесцвеченных птиц

на щеках
мерцания неизвестного алфавита –
безмятежная лёгкость туманных вёсел

в жирной глине с кристаллами снега
изумруды сырого камня

пронзительно синий

кружащийся
выстрел апреля


***

в сумерках понимаешь?
что прощение возможно станет спасением
на границе скопления информации?
в провалах сырого зноя
в запахе мыльной церковной сдобы?
виясь бесконечно
серебром мускулистой рыбы?
булькающей кагором
с рубиновой виноградиной во рту

после рыжего ливня – синий?
бензиновый дым над радужным зеркалом лба –?
твой проводник в нулевое детство
по краю забвения чужие старушки
сажают цветочки
вертикальные дни переполнены холодом летних цветений?
размашистым звоном гранёных слов?
искусственных и несовершенных?восходящих потоков смутных желаний
в молитвенных шифрах ?
усыпанных лунной цветочной пыльцой
ты был беспокоен и свеж
в белоснежных ?
отстиранных хлором
матросских брюках

верхнему человеку макарошек отсыпал


***

аркадий из города ругал лесников?
никто больше не хотел искать себя ?
ни в каких списках

зелень облезла?
мы стали чуть-чуть элегантнее и злее

все незаметно мыли морковь после сна?
бороздили прозрачные институты

философ бюль-бюль орошал сотрапезников крепким отваром?
(ему-то не знать что такое предательство)

свой бесполезный багаж не прятал?

нёс гордо?
не меняя в запрещённой арии
ни одной ноты


***

дом твой скрывает меня от меня –
раболепие возгласов перед затмением

кольцами солнц раскаляется стол –
карамазов картинно роняет в харчо золотой пинцет

опытные крановщики узнают в нём себя
боясь даже подумать

о его тайном происхождении
национальности
по выбору блюд
по столь характерным нездешним пазухам носа
светящимся мочкам ушей

но нет

он был бескомпромиссен
вечноживой
малопьющий
немного без кепки –
весь присыпан стальным конфетти

в сумерках пряча на тонком запястье
тату морской свинки
и надпись:

мы больше не можем ходить голышом
нам известно не меньше чем вам
господа


***

псалмы ступеней?
старуха требует свой гештальт

мы внуки бобов?
играем в свиней ?
примеряя полярное эхо

литературой не пахнет?

костик пролил бензин

я живу в тупике

с мечтой о грузии


***

ботаники радикалы –
в прозрачном авто пассажиры
пользующиеся различными формами логики

ловеласы бесцеремонно меняют лыжи
им не на что тратить пенёнзы
мол ваши друзья звуковые визуальные и семантические образы

почти у каждого насекомого своя стратегия:
количество избегающее качества –
цепкие синтетические практики

разместить флот в коридоре ленфильма
попытка использовать все одеяла –
из кузьмича пёрло жерло

выйти навстречу демонстрации
без каски
с детской гармоникой

постойте парни
я – внештатник –
какие звери на сносях
ваш сын шуткует петросяном



***

мой автор чокнулся друзья
в нём нет теперь былого лоска
на майке бурая полоска
говорит о серьёзной подготовке бойца

на празднике левосторонних дней:
костры из папах
сельдь
ретроспектива годара

мы помним нездешний гимн физрука
па-па-па-парапа

пляшущие народы отданы на откуп богам
население некоторых регионов
полностью состоит из спасателей

отвесный луч сжигает память
здесь все под властью харитона


***

соль врачевания искрами питера – квазизвезда [по началу сторонники],

прежде сугробов немые горелки костёла – хор детей и оплавленных птиц волхвование – масло полуночи пятнами нефти на выгнутых стрелах асфальта и сырое дыхание листьев сменивших лица:

заброшенный месяц твой терпкий бурьян безымянного озера – за елями грубый стеклянный фронтон сатурна, во все времена – оранжевое свечение правила: "никогда не следуй инструкциям".

снег воскрешает. рабочие сумерки вплавь покидают фигуры предместий, освобождая гигантские резервуары пространств для непроницаемой гущи смолы, слоясь преждевременно, множась беззвучным восстанием звёзд, впуская в себя чёрный мёд темноты мегаполиса:

запасные ворота влекут воров электрических волн, оголтелый неон врачевания пьяниц.

в гуще садов кавалеры ворон обращаются к небу светящихся литер, уповая на жажду магнита. старожилы всё чаще ломают лыжи.

на побережьях колпак входит в моду.


***

бессмертный чревовещатель шапиро
теперь мой родственник

он космонавт
имеет небольшие раны

убеждая соседку наличием узелков пустоты –
иной тип физической манипулятивности

в целом нас ожидают топочущие пляски
редуцированные простые предположения:

по субботам масляные пейзажи грязными красками: грачи и проч.

"напиши мне письмо я увижу насколько ты туп"

пыльные луки амуров настроены на 440 герц

п'ятая бетхония симфовеня


***

помню
когда мы только стали подниматься с колен
в город ворвались казаки

переодетый сломчинский метался в поисках тени
флиртовал с медициной и хромом

люди пили рассол
чего тут скрывать

в тот день атеизм и бродяжничество стали синонимами

полную документацию и вышитые хлеба перевозили на дерзких ослах

проявление инстинкта хищника в человеке
генерируется врождённой ментальной программой контроля территорий [семейный тушкан]
и природных ресурсов [издательский капкан] –

милая сердцу историческая перманентность
энергии передела сфер влияния:

мускусная метка на каждой сосне


***

вальяжный пляжник наг и бос?
микропроцессоры встроены в хлеб?
васнецов отцветая осыпался в стол?
и я больше не вхож в гостиную?

[сама по себе речь настолько ослепительно чиста?
что мы всей группой неожиданно ?
перешли во второй акт компьютерной игры?
"драконы и червячки"]

в парке?по субботам бастовали дюймовочки?
[хватит мол намыливать камни?пора бы и честь знать?мы плетём свои сети свободы?бондажи профурсеток?а нам только лаки или алик акил]

антагонист петров лютовал:?
здесь всё против правил?
все лгут непрестанно
кроме меня?
но и я постепенно уже начинаю забывать ?
свою неподдельную костную правду?
говорил он таксисту?
тот молча сносил издевательства и угрозы?
чихал собственно говоря на все условности?
мял стрекозу?
[возможно я это уже говорил]
в метро театральная добрая фея ?с табличкой умножения
***
слухи сетей
важней новостей
кричащие чащи вдоль новостроек

всё включено:
колготки навырост
набор ёлочных зайчиков

я сам несмелый кибернетик
разгульный пёс
или просто разнорабочий в сеуле
[криптограммы и лифчики возьмите себе]

редко кто может войти в кипяток по пояс –
эстетическая дезориентация это поиски виноватых:

когда мой любимый президент рыдал
нашей фирмы больше не существовало

один рихард
водиночку боролся
со сволочами

кричал им в цветной телевизор
бросал туда спички
лил кипяток

каждый ботинок его постамент –
на каждом начертано золотом
рихард


***

1.

весь мир пустые стеллажи
на них возникают золотые канистры

секретный рецепт козинаков неодинаков

волонтёр пан цыбуляк
мерно вращает горящий обруч:

я не был никогда занудой господа –
мне игуаны приносили пиво

2.

голографические олени обходят шатёр стороной

милые родственники не позволяют петь соловьям
и я – неизвестный акробат из стамбула
детектор лжи
был светел и предельно гибок

[говоря откровенно в этом эпизоде могли погибнуть все
включая сценариста]

3.

вокруг происходящего
вне искрящихся сфер событийности –
раскинулись уютные тёмные ниши для отдыха

я всегда слыл до крайности неопытным
и абсолютно в себе не уверенным –

спал по ночам
ел за обедом –

чистый берсерк


***

у виктора свист в носу
и швейцарский нож из китая –

в любом мозге есть мозжечок

судя по геологическим рисункам
мы несколько часов назад
с песней “я охладел –
мне сильно дует в ноги”
пересекли таинственную молдавию:

здесь впопыхах
где бродят иностранные медведи
мы вместе с дедом рыли зимний глобус

так под звуки победных гимнов
надувные хулиганы
отступали по всем фронтам

после вечерней чашки кумыса
пришло озарение –

внезапно всем жителям заполярья
стало понятно:
грэгор лифшиц в совершенстве владел секретными техниками –

собственно говоря
скрывал от деверя
что знавал человека
интереснее iPhone лично

“я охладел –
мне сильно дует в ноги” –
пели новобранцы

бойцы в полной темноте тренировали умение
героически делиться с сослуживцами
учебно-тактической колбасой и
бутербродами с пальмовым маслом

по правде мы грэгора не любили
как говорится
мы любили себя

прыгали яростно друг на друга
обнимались дико в трусах
как футболисты

чтили святые уставы


***

1.
вальтер всосал*
мы возвращались к истокам насмешек

заводные марксисты больше не смели петь
их голосами владела знать

2.
с первого появления на хуторе
невидимый лиховицкий правил балом

грубо говоря:
все горбатились на него
а он требовал бургундского

только из винограда сорта пино нуар
со вкусом малины
клубники и вишни

3.
в ту ночь
уран затонул в лунной пыли

охваченный ужасом город
охватил пожар

горели все наши костюмы
все исторические
спортивные
военные
деловые

и самое страшное –
все национальные

4.
местные жители метались в панике по улицам города
избегая друг друга
меняя лицо и походку

многие извалялись в тополином пуху

никто не знал
кто есть кто

5.
простым гражданам без одежды
одних имён мало
как говорится

мы не знали кто мы –

на каком языке нам общаться
на какие темы

зачем

6.
по сути говоря
никто не хотел просто так погибать

будучи никем

безъязыким

на переполненном танцполе

в объятиях копчёных колбас
и молочных коктейлей

7.

все жаловались друг на друга:
мы все истёрлись господа
наш эрос не даёт покоя массам
у жаждущего порядка в обществе –
обязательный беспорядок в голове
те у кого порядок
весьма неразборчивы в связях

8.
застигнутая врасплох
ручная цапля в синем трико
застыла оранжевым кристаллом
под вспышками репортёров –

9.

в дальних анфиладах дворца громко зевали
вальтер всосал* ещё раз


–––––––––––––––––––––––––––––––––––––
всосать* – испытать поражение, проиграть в компьютерной игре
(геймерский компьютерный слэнг)


***

это было в тот день
когда в деревню ворвались
организованные шутники
шутили жестоко
смешливые старики пытались избежать смертельной расправы –
гибли рядами

в одночасье остап гендер стал любералом –
стучал себя в грудь колесом
напряжённо вздорил с правительственным лососем
повторяя:
“бессменно в остатке –
колючего облака семя”

зато рикардо повленско
слыл самым смелым на всю округу –
ловил товарные поезда руками
дамы визжали от восторга и страха
правда второй раз рикардо не выжил

в те незапамятные времена
было иное время –
густое текучее
цвета индиго

все пограничники были в доле –
мы проводили целые народы на дискотеку
смеялись так –
что нами заинтересовались дантисты


***

1.
в том лифте
несущемся в сумерки была толчея
мы все оказались из разных стран
в титановых налокотниках
павло славил технический прогресс
леонидзе воскрешал виноградники в кутаиси
человек без лица молчал

2.
надувные динамики транслировали гимны
в исполнении разнорабочих
с венками и камуфляжными лентами
все торжествовали
плясали зажигательную самбу
пили целебные отвары

3.
я был знаком со всеми
я всё знал:
на горизонте мы видим редактора пейзажа
очевидно
что каждый переживал только за свою страну –
простите
зачем нам чужие
в ваших сердцах
враждебный нам климат
и генномодифицированные организмы

4.
человек с синим лицом
молился строго на север
никитка бил в бубен
а сам лифтёр был отлит из бронзы

что за веселье без дружных хлопков
и японских драммашин
люди в картонных коробках
говорили о дышащих стенах

5.
гул нарастал
все присутствующие просто хотели понять
в чём наша правда
как говорится
в мире
где все друг друга копировали
рычали и блеяли барды
нельзя отрицать что
брат не похож на брата
сноха на сноху

6.
пока анатолий мирно беседовал с библиотекой
рита мечтала о боевом генерале
с внешностью новобранца:
китель
колодки
неожиданный запах планшета
сирень и казармы

7.
что скрывать
невесомый лаврентий лавировал в сумерках слов
читал в ресторанах рэп
“впотьмах засели солдафоны”

в целом тяготился судьбиной
чего уж там разглагольствовать
чихать он просто хотел
на складывающиеся обстоятельства

8.
пассажир не попутчик
у самого поворота в непроницаемую темень
гигантский закат был настолько ал
что грязные зубры
на загородном шоссе
лизали стёкла проезжающих автомобилей
рыдая от ярости и любви

9.
в полночь когда посыпались звёзды
и стали хрустеть под колёсами
патрули неиствовствали ––
язвили без меры
подмигивали
усыпанные фосфорной пылью
намекали на туманные сатисфакции

10.
как и раньше
незнакомец без лица
молчал
он просто присутствовал


***

прошлое без изменений
альфред меняет канделябры
мы знаем несколько стихов
в том числе марсельезу

голосовые траншеи теряются в темноте
и лёгкий ветерок между ушами
вращает сверкающий шар небесного тела:
редактор не спит

мы грезим скворцами и самоцветами
в тёмных пещерах виктор
не может простить диктатуру диктата
татуированным толстякам

всю ночь духовые оркестры гремят под дождём
акционеры бросают багровые астры
на полированный мрамор

альфред срочно ищет страну с богатой историей
высокой зарплатой и вкусной органической едой,
выгодным медицинским страхованием и дешёвым бензином

огромное сердце
выносят на площадь
по свистку сценариста
слева вбегают дети с ватрушками

“деревьям следует всё больше
уповать на садовника”
доносится из репродуктора

польща чи румунiя
мабуть угорщина


1.
сломанный мёд
пологое мыло
войлок волков нерасплавленный воск

манекен в кимоно камень:
шпагат и паштет

2.
вода барабана туга
красный гвоздь винограда:

мел обмеления на языке ––
снег васнецова

3.
зеркало тьмы
над чёрной водой

игла иволга
зимний бензин бирюзов

4,
туманная баржа
осипший песок расписаний

лампада в груди
спичка и гречка

5.
молоко сокола соль абсолюта
свеча свч

стекло растеклось
машинное масло слова
нить уронить

6.
бледное солнце на полотенце ––

северный спирт сатрапа
иней зрачка

фитиль халифата
алиби библия

7.
известь зима крыша рикши
на закате ворованный ветер
рукастый костёр

дверь дерева
наглая глина жалейка
окно конокрада ––
в каждом горящие зёрна

(2020)

https://polutona.ru/?show=0702142823

ЖИТИЯ СЛЕПЫХ
автор - Виктор Качалин

1

Слепой от рождения,
бЕгу не верю, бегУ
быстрее зрячих,
однажды мне веки
(бЕлки скаменели)
кто-то омыл расплёванной грязью,
и я оттаял и увидал
деревья, болтающие ногами,
горящий храм
и камень
живого лица,
разбив его ненароком,
я возвращусь к тебе
в поле, полное солнца,
где воздух пылает.

А вот сестра моей бабушки
со своим солончаком,
сыночком, рассыпавшим соль.
Он оказался в Приаралье
и погиб, отстреливаясь от лучей.

А вот племянник моего деда.
сосланный на плотогонство.
Он плакал, мстил и снова
плакал на плече
у любимой сосны.

А это моя двоюродная
племянница, Птица.
Сколько огня
влилось в её стоны, в ладони,
а танец немыслим.

А это мой внук. Небывший.
Пастухом на Кавказе,
Вгрызаются города и курорты
в его лес и поляны.
Но не трогают горную реку.


2

Странно, как могут деревья
прорастать сквозь время,
не ломаясь, не опаляясь,
не закругляясь,
а если они сломались,
с ними ломается время.
А время, лучистое время
перерастает деревья,
а им лишь того и надо.
В южных лесах дождевых
листва поглощает время,
не успевая перегнить на земле любви.
Её муравьи поедают,
странствующие, бродячие
без муравейника. Время
пристанище им и деревья.
На севере время
стоит в муравейнике
всё быстрей,
и дерево никогда
не закончится вспышкой.
Странно, как может любовь
проситься гулять в лесу,
она ж никогда не закончится
и всегда начинается
с жгучего тихого ветра,
стряхнуть с себя муравьёв
не удаётся, и время
вниз не свести. И деревья,
упав, растворятся,
изрешеченные временами
до просветов, до мигов.
Странно, что гнёздами твоих глаз
не завершается время.


3

Червь, червь, твоё тело кипело, а мы
капали на него ещё расплавленным пластиком,
чёрных пчёл я больше не смогу изловить.
Что ты думал, когда пылая,
падал на корабли (они двоились, как шелуха
от семечек, рассыпанная стариком
по синему морю,
и стреляли в него,
целясь в тебя) -
что ты думал, когда облитый
бензином и раем,
ты выпрыгивал из себя
сжечь и взорвать тех, кто пришёл
на твою землю некрошенным?
Что ты думал,
когда костром уходил в небо
привязанный у столба
твой раскалённый стержень, уже не ты,
и под тобой сырая почва
даже и не нагрелась, так холодна она,
тяжела, глубока, рожая тебя из пепла
и снова закапывая?
Где там твой лепесток огня?
Мысли нет, ей указать на огонь,
да и то - вскользь,
средь ромашек, всё на той же земле.
Тепловые растения растягивают тебя на подольше,
смерти нет - ты отрывок огня, зачарованный взрыв.
Что ты думал, о чём, когда огнемёты тебя загоняли в щели
твоих шагов?
Ты любил, потому как земля и все дела на ней сгорят.
Ты любил и не думал. Всё будет новое в расплавленной ложке,
и слёз не будет. Пробьются.


4

Снова просьба
кого-то найти, кто неожиданно потерялся,
кто ушёл слишком далеко,
кто потерял память,
кто упал в реку,
но об этом узнают после,
кто сбежал от жены, от детей, от родителей,
от налогов, крадущихся страстью генов,
от номеров, присвоенных с первым криком
и присваиваемых постоянно,
от безумия, от испуга потеряться –
от навязчивости и навязчивых
спасателей от реальности.
И, конечно, его найдут и её найдут,
даже если совсем исчезнуть,
найдут, приведут, принесут,
зачислят в живые или -
в умершие, в погибшие
от несчастного или насильственной,
занесут в затерявшиеся, в пропавшие без вести,
ведь нельзя же, имея имя,
так вот взять и –
взять на память весь мир,
как ненужную бусину,
и отбросить его,
как ненужную бусину
и отчалить туда,
где нет ни поисков,
ни счисления, ни отчаяния,
ни времени суток,
ни доброго сна,
ни недоброго сна.
ни расчёта
на поворот к любви,
а она везде
воскресает и не приходит снова.


Май – июнь 2020

https://polutona.ru/?show=0702141546

ЗАПИСКА ИГЛОЙ
автор - Виктор Качалин

Записка в музее

Палео-
онтологический
музей из стекла Земли -
черепа говорят о боли,
о Боге, о выживании,
в них хранится легко угадываемый,
нелегко укладываемый воздух.
Из него рождаешься, родишься
видеть синий мир,
залитый светом,
сам в пещере сон без промедления
завершается мельканием обетов
и снимается на плёнку,
и сжигает самого себя, не зная,
что лучистый воздух сохраняет
зёрнышки примет, цветы затмений.


Записка историку

Прости, историк,
вот и
оставайся со своей правдой,
а я буду беречь огонь от деревьев,
пламя от огня,
от света и ветерка - океан пламени,
буду прыгать лягушкой,
которую ждёт кукушка.

Записка лозоходцу

Воплощение света в сосны.
Вочеловечение сосен в доски,
уходщие мостками в торфяник,
сухо плачущие над озером.

Воплощение железного креста в берёзу,
вхождение в её плоть двумя гвоздями.
Выдрали. Осталась ржавь. Два глаза.

Шаровая молния под домом.


Записки в пустыне

Первая

Плыли через Каспийское,
ехали по пустыням
черепки слов -
и прикипели к горам,
В январе замерзала вода,
невозможно было напиться,
и черепками
лёд пробивали,
пока не накрыли весенние наводнения,
сады вошли в миндаль
и стали невидимыми,
а затем упали две бомбы, две капли.
Вылетели окна
с твоими цветами.

Вторая

Спасите наши души, а тела уж ладно
Спасите реку, а берега уж ладно
Спасите слова, а смысл уж ладно

Ушла на дно правда

Спасите жаворонка, а ворона уж ладно
Спасите жеребчика, а смерть и подавно
Спасите детей, а игры уж ладно


Записка в задачнике

Дорога, свет, газ.
Трое вас, трое нас.
Привезут по дороге,
включат и выключат свет
и пустят газ
(чтобы всех сразу).
А затем переведут на многие языки,
споря, возможна ли поэзия
после таких вот событий
(платно и бесплатно
карабкаясь на плато).
Вскоре распродадут участки кусками,
скажут "Давайте сами
проводите дорогу, свет, газ".
И проведём, а крематорий
пристроят попозже, поближе к полю.
Переведут на цифру,
на дыхание Бога.


Записка иглой

Игла пробует небо
игла замеряет небо
игла заменяет небо
своим остриём немерцающим

зачем протыкать небо
зачем улетать в небо
когда оно в точку точкой
утыкается нежно

верен и оставайся
дома всегда и в точке
раскрой, раздери книгу
до последней точки


Записка в стене

Ты напился
из источника кипящего
и сыграешь в ящик настоящего,
поплывёшь под лето откисать,
мух отваживать, кого-нибудь спасать,
а источник не собрать из точек,
золотистых крошек-одиночек,
лучше ниспускайся по столбу
каплей дня болеющему лбу.


Апрель – июнь 2020

https://polutona.ru/?show=0702141321

близнечность пород
автор - Анна Фролова

*

вымерзая,
ткань расходится жидкостью
он вырастил воду
ненадежный и твердый
побег земли
нефт. застыть
центростремительно
в близость


*

разращение,
усиленный рост
при переходе клеточки
в точку
он высадил зрение
геол. выветриваться
в близнечность
пород


*

пересаживать место, не рост
преломивший древесное
в зрение,
где основа
ствол, а не корень
там срастание,
напр. кристаллов
заживление
легких тканей


*

вырастая,
бояться войти
в касание,
это сон
сращивает близнеца
в двух измерениях,
простое тело


**

мысль в состоянии покоя/ семиозис полураспада
в монтирующей лёгкости притяжения
в атомарном пространстве
между телами близость
не тоже что идентичность


**

мы хотим, чтобы лес существовал
опосредованно
инь-меридиан/ восходящая ветвь
поднимается к горлу
забыть различия тоже что жизнь


**

стекло разлагается более тысячи лет
замедляя движение заповедного леса,
прикосновения уже недостаточно
скин-эффект/ иммунная система различий
и близнецы
никогда не совпадают

https://polutona.ru/?show=0701125205

365 снимков дерева
автор - Ольга Туркина

* * *

Тень от вороны резче вонзается в глаз,
Чем сама птица. Отчётливей крик
Эха, чем голос птичьего горла.
Громче
Вонзаются витрины в нас,
Чем сами мы друг в друга. Пласт
Тела, очерченный звуком вороньим,
Круче, он режется, если щекой
Приласкаться к вырезанным из ночи бёдрам.

 

* * *

Инопланетные детские голоса
Повторяют твои взрослые слова искажённо,
Словно кривое зеркало, выгнуто-вогнутое эхо,
Демонстрируя иные миры, иные взгляды на вещи.
Слово – что прозрачный стакан –
Бывает окрашено и наполнено разной сутью.
Их стоит бояться – этих цирковых голосов.
Не верьте, что дети – дети.
Этот стеклярус смеха и режущие смертельно
Нитки детских вопросов.
Смотри – из-за угла каменного здания –
Выезжает чёрная коляска, сама.
Рядом стоит младенец – сложив на груди руки
И, не мигая смотря на тебя,
Управляет ей.
Он ещё не научился говорить.


* * *

Сейчас мы совершенствуемся в речи
Языки охватывают планету
Я вовлечена
Мы развиваем друг друга – я
И речь

Но когда-то
Я пройду и эту ступень
И речь станет не нужна.
Вспомню ли я Оттуда, что она – была?
Какими символами, если не будет речи?


* * *

Свечи горят выжигая тьму
И тьма подгорает с краёв поднимается мшистым занавесом

Вспоминаешь как совсем недавно ты
На краю падения встретил обрыв
На окраине свободы встретил этажи и ступеньки
Красивого вертикального лабиринта
Новой жизни

И теперь ты танцуешь в очень сжатые вечера
Как струна – живот накалён железом льнёт к пояснице
Так не станцевать было в свободе на горах руинных
На зеркальном паркете скользишь инопланетной искрой
И цепляешься за гладкие стены
Это новое время мальчик [мужчина Девочка покажи мне что у тебя там]
Оттолкнись от пола он тебя не вернёт
ты без пола и возраста, прошлого, только манящее
Малиново-синее сияние рыбка твой живот обтянутый глянцем ноги удавка для горл

Ты взвиваешься вверх ты изломан в сражениях с ветром
За спиной вхолостую горят две свечи, в черноте, как во сне
Только вспомнил о них – обернулся – прожгли вечер как занавес
Полукруглыми складками медленно поднимается явь



* * *

Выберу дерево
Буду фотографировать
Его как любимого мужчину
Каждый день
Сделаю 365 снимков
Буду смотреть
Документальный немой фильм
"Год жизни дерева"
Дерево переведёт: "Годовое кольцо".
Годовые кольца бывают и у людей
Это выдают отпечатки пальцев
И роговицы
А ещё

И ты идёшь в готовое кольцо
Будто трамвайное
Туда приходит всё закруглиться
Окуклиться
Зачехлиться
Прикорнуть
Уткнуться носом
В сугроб с торчащим рельсом
Будто берцовой костью в белом мясе
Это холодный период где всё завершается и начинается
Откуда растут все ноги и где зарыты
Все съеденные собаки
Пути пути
Годы годы
Кольца кольца

|

Стихи написаны на дереве
Без помощи рук и веток –
Складки коры

|

Голые похожие на нервную систему
Стоят не шелохнувшись

|

Дерево – единственное кому роют яму для жизни

|

В ладони чьи линии древообразны
Лист чьи линии древообразны

|

[из поэмы "Деревья]

https://polutona.ru/?show=0630121727

мальчик разбегается
автор - Роман Бескровный

мальчик достал из кармана бумажку и прочитал: мальчик прочитал это и пошёл вперёд
мальчик прочитал это и пошёл вперёд
мальчик достал из кармана бумажку и прочитал: мальчик кричит: чтоооооооо?
мальчик кричит: чтоооооооо?
мальчик бежит вперёд он остановился и прочитал: мальчик кричит: неееееееет!
мальчик кричит: неееееееет!
мальчик заходит и читает: мальчик разбегается во все стороны
мальчик разбегается во все стороны


*

она не прекращала говорить и даже наоборот
а я открывал рот лишь для того чтобы
спрашивать
и то мне приходилось долго ждать паузу
и всё громче и громче я спрашивал
на каком языке ты говоришь на каком
языкетыго во ришь на каком языкеты
говоришь на каком языке ты говоришь
я тебя не понимаю дура наконец
убедившись что она не заткнётся я замолчал сам


*

толкнул собаку
в горящую пасть и глаза
горящие
всё стихло и собака
ушла оборачиваясь и тявкая

с тех пор ни одна собака и даже
на парковке там есть собаки
на всех отъезжающих лают а на меня нет

но один раз
я думал это мешок какой-то а это
была собака и она меня укусила


*

Задрав голову лечу навстречу снежинкам
Из внешности облаков влетаю во внутренности
Здесь преимущественно капли и ледяные кристаллы

Мягкий голод удаляется кипячёной водой, которая воздействуя массой и температурой уменьшает вес

я всё больше, я над ледяными кристаллами при той же температуре,
а облако,
даже не насыщенное водяным паром по отношению к каплям воды, перенасыщено по отношению к кристаллам, что приводит к росту кристаллов при одновременном испарении капель. Укрупняясь и утяжеляясь, кристаллы выпадают из облака, примораживая к себе при этом переохлаждённые капли. Входя в нижнюю часть облака или под него в слои с температурой 0 °C, они тают, превращаясь в дождевые капли.

Меньшая роль в образовании дождя принадлежит слиянию облачных капель между собой.

Если солнце освещает летящие дождевые капли, то при определённых условиях можно наблюдать радугу.

Долгое отсутствие дождя приводит к засухе.


*

Человек завернутый в фольгу, где ты и что? Человек посередине поля, где ты и что? Люди вокруг, где вы и что?

Оказывается.

Это подвижные и интересные люди, которые брезгуют спокойного.

Но все же.

Темнота помещает его куда? Лес возникает вокруг чего?


*

четырнадцатилетний мальчуган-велосипед
сказал мне сквозь сугроб — дорога тварь
убила вместо научить
что взвизгнул снег и дети
что телу в свете фар тяжеловато
что дороговато обошёлся мозг а велосипед ещё
дороже

https://polutona.ru/?show=0630112746

ЧТОБЫ МЫ ТАНЦЕВАЛИ...
автор - Кирилл Кирсанов

ЧТОБЫ МЫ ТАНЦЕВАЛИ...

… и было не так тесновато...

Квартира в двух километрах от центра города, куда мы взяли билеты три месяца назад, воспользовавшись выгодным предложением от авиакомпании. Днем мы долго гуляли по городу - и наши ноженьки устали. Ты попросила меня сходить в магазин, а сама села на диван и включила телевизор. Дверь закрылась, я вышел на улицу. Еще светло, но скоро потемнеет; небо розовело, наливаясь цветом, освещало улицу, по которой я шел в магазин. На улице никого, но я чувствовал присутствие невидимых тел и предметов - их образы обступали меня, толкались, кричали и ругались
банановый Элвис и milkshake Мэрилин
heartbreak история домов вокруг
отель, квартира-отель, дом-отель, район-заповедник
местность-сердцеломка
как ни смешно звучит
а на каждом углу
а в каждом двору
путино тут, путино там
стоит на пути - ну пути, дяденька
пропусти, отпусти
трам! трам! трамп!
золотой пионерии trumpet
приходите на чашечку кофе в starbucks
приходите в макдональдс
приходите и друзей приводите
задарма второй бургер
задарма третий бургер
и четвертый так, задарма
нет уж, задница треснет
ну возьми же, строптивый, выпей, почувствуй
кристально чистый вкус этой воды
без пизды
а вокруг машины, машины
летние шины - зимние шины
поезда-ласточки, самолеты-лебеди
танки-гусеницы, лодки-стерляди
и метро червячки
и фиги кулачки
с рекламных афиш
как мало ты стоишь, филе-о-фиш!
быстрым шагом проходя мимо
я посмеюсь-отвернусь
чтобы вздохнуть-подумать
что читать-понимать свойство
это уже не юности детство
уютное толстоевство
каждый знак
каждый образ
лезет внутрь и толкается там
перетягивая на себя одеяло
и нечего удивляться
что такая помойка, дурной сон...
“Какой-то винегрет!” - подумал я, когда вошел в квартиру. Ты лежала на диване и спала, укачанная волнами телеэфира. Я вынул пульт из твоей руки, укрыл одеялом, сел рядом. В комнате было душно, поэтому я встал, чтобы открыть окно
Посмотри в него,
Посмотри - я просто хотел, чтобы было не так тесновато,
Чтобы мы танцевали,
Прячась в складках дождя.


***

В городе стало так душно, что приходится дышать глазами;
Многоэтажное солнце растет дальше, за горизонт;
Движения стянуты, схвачены, определены:
И я, и ты, и курьер в желто-зеленом
Ловим ритмы в сладком, теплом поту.
После таких испытаний, вечером, время ласковой терапии:
Лампы похмельного света, танцы желаний в темном небе -
Те надуваются, лопаются, как, ты знаешь какие, шары...
Заслонив ладонью глаза, вспоминается один такой вечер:
Дорога домой от метро через дворики, давно ставшие родными,
Нахлынувшая легкость, явная через край, выразительная:
Будто все разом провалилось в обступающую тьму,
Даже сама эта тьма провалилась,
Только мысль осталась, не помню, о чем...
Так подмигнула мне память:
Хочется забывать, нежели помнить;
Вспомнить, в руке подержать,
Отпустить.


ДЕНЕЧЕК В ПРАГЕ

память обманчива
и, конечно, блуждание по карте в поисках означенных мест
на протяжении чуть меньше недели
с толпой таких же, как и ты, туристов
не назовешь путешествием
но буква М
большая, белая, сейчас всплывающая в моей голове
моментальная
монументальная
обещает что-то похожее на путешествие
загадочное, интересное
буква М на фоне моста
попытаться бы вспомнить название
каменный мост, на котором ты фотографировалась
а я щелкал глазами по сторонам
с озорством заявляя, что так гораздо лучше
размытие
размытие лиц
молодая пара из Кореи позирует где-то около
свадебное путешествие
рука в белой перчатке, лежащая на парапете
улыбаются
и ты улыбаешься
грязно-голубая вода
неустойчивые очертания и
статуи
каменные статуи
для вас, туристов, еще не такое построят
говорил персонаж фильма “Адель еще не ужинала”
шеф полиции, любящий шпикачки и пльзенское
и для нас немного пльзенского
несколько кружечек в пабе
куда мы зашли после двух часов
громыханий чемоданом по городской брусчатке
в пабе большинство рабочих встают из-за стола за 5-10 минут
(потому что работы хватает)
только один сидел дольше
газета в руках а перед ним кружка пива и рюмка ликера
но важнее что женщина
доброжелательно переводит местное меню
для нас на русском
заполняя пробелы английским
и становится даже немного стыдно
что не знаешь местного языка
но возможность диалога
можность
где-то рядом
на выставке contemporary art
где показывают короткометражку Шванкмайера
а на стене картина Уорхола
на которой образы знаменитостей
прибиты блестками (маленькими звездами)
к розовому полотну
На выставку мы попали случайно, когда шли в гору от музея Кафки, про который хочется сказать пару слов отдельно. Там, как это обычно бывает в литературных музеях, собраны детали биографии автора: переписка с близкими и литераторами, фото- и кинохроника Праги тех времен, рабочие документы. Письма, много писем... Признаться, я не очень люблю читать биографическое, мысленно реконструировать автора, потому как это кажется тщетным, но кое-что может показаться важным. Например, о работе Кафки страховым агентом я узнал чуть подробнее. Его работа, как я понял, заключалась в том, чтобы минимизировать риск травм на производстве, чтобы, естественно, само агентство сократило страховые выплаты. Характер травм можно легко представить - рука, попавшая между валов машины уже вряд ли будет что-то держать. На рабочих листках были зарисованы покалеченные руки, ноги и другие части тела, приведена статистика и сделаны необходимые выводы. После биографической части экспозиции темный коридор вывел нас во вторую часть, где “оживали” произведения. Был воспроизведен пыточной аппарат из рассказа “В исправительной колонии”, рядом теснились архивные ящики и другие предметы, показывали короткометражку по “Замку” и т.д. Наверное, такая экспозиция называется модным нынче словом иммерсивная, т.е. создающая эффект погружения. Хотя в этом плане произведения Кафки дадут сто очков вперед любой иммерсивной выставке, шоу или спектаклю: помню, как при чтении “Замка” я будто шел по пятам за Йозефом К.
и далее блуждания
голова Кафки перед торговым центром
но я не хочу думать про торговый центр
а хочу вспомнить центральную площадь
где мы сидели на скамейке
и пока мимо проходили молодые ребята
в одежде повторяющей цвета немецкого флага
с лицами раскрашенными так же
слушающими громко hardcore
я писал в блокнот
дети - цветы жизни
цветы - дети жизни
жизнь - дитя света
перестановка
смыслы
и мысли
вечерняя темнота и зажженные фонари
и мы сидим, наблюдая движения незнакомых людей
это я написал, уже сидя перед экраном компьютера, много позже
здравствуй, памяти прошлое
до свидания, воспоминание

https://polutona.ru/?show=0629143001

трава
автор - Максим Дрёмов

первая трава
 
что вообще делать сегодня в городе,
кроме как смотреть на траву:

смотреть, пока бываешь там, где
девушки тычут пальцем сквозь решётку

со смехом; когда лежишь, роса —
это гадательный шар; колено —

тактильный портал во времена,
когда в городе зияли норы тарантулов,

парапсихотический опыт: имя,
упавшее из листвы, мешки с травой,

солнечный оползень, снимающий
детскую наглость касания; смотреть —

это как дожидаться травы: пока она
прорастёт прямо через глаза;

касаться — это как солнце в тот самый
момент, когда оно отпрыгнуло от твоей тени.


надломленная трава
 
сегодня на стадионе скосили траву —
я бегу сквозь твёрдую мускульную ночь
в окружении разбросанных стеблей.

призрак травы хочет протянуть мне
свою узкую голову, прозрачную,
рыщущую в поисках собственной зелени.

она покоилась здесь, горизонтальная,
важная, пока шли вампирические дожди,
и такие дожди, после которых земля уже сухая.

разжёванная жвачка молнии липнет
к кровле; жизнь, прекрасная не в том,
что её не было, а в том, когда не было.

знаете, я предпочту пока, лёжа в траве,
ртом собрать капли воды с веток
в промежуток между двумя полнолуниями.


воображаемая трава
 
вот и кто-то кричит мне, из тотальной рекламы
высунувшись и замерев в солнечном свете; большой
экран леса передо мной — плоская ширма, проткнутая
светом всё тем же; за ним — за светом и лесом — люди
стоят и хотят, чтоб я увидел деревья, а я вижу — только
траву, и ни к чему мне реклама леса; и палые иглы
хотят, чтоб впитал я ценный тактильный опыт, а я
хочу под спиной своей чувствовать только траву; в
бачках общественного транспорта трогать потные
деньги, ждать, пока колкий рафинад страха растворится
в светоносной слюне моей, бокскаттером проковырять
дыру, чтоб лупасило солнце из неё, или даже встать
и тупо обтекать под светом — я не могу, мне надо
быть здесь, с травой, или, точнее, траве надо быть
здесь, пока я могу с чистой совестью — врастать в
этот занятный сюжет, похожий на огненно-острый
холодец, сочинять и дальше о том, что солнце далеко,
о том, что автономным свечением своим обойдёмся.


распрямляющаяся трава
     
      вставать с травы только чтобы:
      забавляться с первыми брызгами
      темноты, испаряющимися, не
      долетев до жаждущих их сухих, светлых
      трещин; нагревать воздух и землю
так, чтоб не не успели остыть; прыгать,
делая кувырки, на батуте ложного зрения;
как песня ника дрейка — сцарапывать
глазурь медленно вплывающего тела;
как шелест надрываемой фольги —
      отделять сгорание от кристаллизации
      второй слезы, пока первая ждёт
      подставленной ладони огня; как ветер,
      седлающий спину летучей мыши —
      продираться сквозь лепкую реальность
только звуком; делать вуду-вольт своего
языка; демонстрировать чудеса эквилибристики,
стоя голым на застывшем луче; катить
гироскутер вдоль кромки воды; чувствовать
момент, когда траве надо бы распрямиться.


воскресающая трава

когда день кончен и трава встаёт из своих могил и просит пить —


отражённая трава

а в ночь на экзамен по русской литературе
пришла гроза: в росчерках озона извивается
  трава; звук улыбается мне в окно, в тупизне
его позы, в шевелении тяжёлых надбровных
    дуг — знакомый восторг, паралич
  радости, одолевающий траву поутру; бескровные
аккуратные раны дождя — геометрически
  правильных форм; в последний раз тело
опускается в крупные опилки; спине колко, в
ладонь ветром надуло школьную чью-то записку —
    о том, что будет день с прожилками света
    в коже, наступит день питкий как пилзнер;
  расколотые многоугольники плитки ещё
  терпят гостей: странная мазурка, полумаски
холода и тепла, дождя и травы; место, которое
каждый день мучишься представить себе —
  район как висящий над городом прочерк —
шёлк, горячий иней; эмансипационный проект
лета: последняя клубника, первая черешня
смотрят на то, на что нельзя взглянуть без боли,
    нельзя взглянуть без улыбки.


смешная трава
                          г. у.
 
это как когда путин рисует кота у тебя на лбу:
тело-проектор, фильм про разбег травы,
про жадные до внимания головки клевера —
    пушистые границы шелестящей тени;

это как неожиданно потускневший факт,
насквозь пронзённый трёмя жгучими пунктирами
жалящего зрения; зуд, сужающий мир до —
    влажных пятен солнца на лысине крыльца;

это как голубь, разорванный с утра пустельгой:
воздух с криком отпрянул, боясь коснуться;
бьётся смех во рту своими прозрачными крыльями,
    над головой — минус-приём ночи.


вечная трава
 
сейчас всё вращается вокруг тебя, трава:
даже если тебя режут и ты летишь во все
стороны — за тобой колючие лапки зуда
пробегают по спинам прохожих; клинопись
последних побледневших соломинок —
эти две подзовут к себе округлый хохот
грозы, эти четыре — заклинают постылым,
ненавистным июльским днём-столбом;
только последняя — робкий отломленный
усик прозрачного насекомого — скажет
ясно, простится без лишних слов; за
прыщеватым известняком южных больниц
и школ оркестр травы уходит в небо:
нестройные голоса, трогательные маракасы,
отслоившаяся чешуйка повседневности,
свет, открывающий дверь другому свету.

https://polutona.ru/?show=0629135132

Трепыхание горлиц
автор - Алексей Швабауэр

***

стою на остановке

слева — женщина

справа —

другая

ту, что слева,

зовут Елена

правую окликают

именем Таня

Елена хочет на море:

пена и песни сирен

Таня выбирает

пенопропилен

выбирай, Таня,

выбирай себе каменную вату

обустроить холодную

хату

твой мяч утонул

в раннем детстве в реке

и теперь, чтобы, скрыть эту травму,

ты находишь себе утешение

в строительном бутике

У Елены,

судя по телефонному сообщению,

тройня

она хочет увести их на море

её забодала работа,

готовка и хата

прикольная пена прибоя

еще никогда

не выглядела столь богато

ей хочется пляжа и солнца,

вечернего танца

Елена прекрасна

и Таня —

тоже прекрасна

***

— как твое здоровьечко?

— ничего,

пока держимся

— полечись,

выпей молока с медом,

выйди за ворота,

сплюнь через левое плечо

по левое плечо твоё

из харчка

вырастет больница

на два дурачка

по правое плечо твоё

после крёстного знамения

появится сверчок

и споёт тебе по настроению

пора укладывать асфальт к госпиталю,

а мы ещё не приложились к мощам, Господи

мы, это пацак и чатланин,

одному из нас за сорокет, другому тоже под сраку,

есть грань, за которой слова уже не ранят,

собака забывает, что происходило десять минут назад,

на то она и собака

я знаю один лайфхак,

если найти лифчик

времён, когда ты ходила беременной,

и вставить в него клапан,

будет не отличить от кислородной маски

я погрузнел с той поры

и мне обязательно подойдёт,

пожалуйста, не ругайся

***

всем моим преданным друзьям

я подарю дырокол

и свожу их, куда им нельзя —

покажу им другую, нелицеприятную сторону

озера Алаколь

внутренний Алаколь ничуть не страшен

он не андроидная защита башен

но может выбросить на берег труп-другой,

именно таков в путеводителях мой Алаколь

на его подземных водах происходит работа

каждый мой новый труп раскрашивают, чтобы выбросить к ногам кого-то

кого-то, стоящего на берегу

не ожидающего, что сумерки смерти

превратят сеть лагун в высохшую курагу

об этом знает любой воин

сеть лагун подходит для названия сети кофеен,

у которых всегда рыбный вторник

но я спокоен, волосы мои распускаются наподобие прутиков веника

в темной воде, когда мне остаётся полшага до берега

верней — усилия одной единственной волны,

но мне заплетают косы перед тем, как выбросить на берег,

русалки, по заветам старины

и вот я у чьих-нибудь ног, с заплетенной косичкой, японец,

в моей фамилии избыток гласных, в моём полном водорослей рту — трепыхание горлиц

беспомощные морщины обвивают лоб наподобие колец лука,

но не пытайся по ним сосчитать, сколько мне лет —

не хранит возрастов ни лук, ни кольца бамбука

но каждый мой труп способен

стать пустыней или рекой

на берегу подземного озера Алаколь

***

в 2020-м

на пасху

мы выживали как могли

удачей было

достать формочки для куличей

или приобрести

пять ручек

для учебы

моя жена,

вернувшись однажды

с работы,

принесла

эти самые злосчастные

пять ручек

две из которых

при ближайшем рассмотрении

оказались

карандашами

зачем ручки,

когда

онлайн-обучение

и боты

по выплате пособий

становятся всё дружелюбней

день ото дня

скоро начнём

щелкаться с ними

в инстаграме

прямые эфиры,

получение профессий будущего

инфоцыгане

продали коней

и освоили новые

территории

***

если пахнет из-под крыльца,

то скорей всего это опоссум,

а не тень без руки, без лица,

чтобы не разлагалась под солнцем

как бы нам опознать мертвеца,

если этот мертвец без лица

***

я надену железные когти —

залезть на столб

повыть на луну

эти когти

купил я в Гонконге,

предпоследнюю пару

одну

и, когда на меня космонавты

обратят свой внимательный взор

я скажу, как важна для меня ты

и на этом прерву разговор

***

что делать мне с тобой,

иссохший ствол?

венгерка, познакомься, вот — болгарка

замазать спил

я сотворю раствор,

как посадил тебя я сам

когда-то

богатым не был

нынче не богат

огнем бенгальским праздники

встречаю,

но по две палки жгу —

никто не даст пинка,

ещё не приступил —

уже скучаю

***

водитель автобуса спросил у меня

зачем я вошел

продавщица спросила у меня

зачем я пришел

инструктор по подводному плаванию спросил у меня,

зачем я нырнул

а всё потому, что я захотел

почувствовать глубину

получил сообщение и не знал, что ответить

ноги сами запрыгнули в обувь

под музыку регги

а все потому, что я не хочу быть

терпилой

и теперь я хожу с теплым кроликом под мышкой

и с бобиной

на бобине записаны сильные песни

и, если мы встретимся,

и у тебя будет на чем её воспроизвести

мы всегда будем вместе

моя первая улыбка похожа

на вторую леди

вторая улыбка уже смахивает

на первую леди

с её безупречными на параде манерами

просто дай улыбнуться мне первому и ты

будешь потрясена произошедшими переменами

нас так долго (два месяца)

мучили на подоконнике

что пора уже в путь

как сложившиеся любовники

и всё, о чём я тебя прошу

просто дать улыбнуться мне первому

и — ещё — парашют

инструктор по плаванию

не вытащил меня на берег

я утонул и теперь буду пробовать

совершать кренделя

в чистом небе

под музыку регги

***

мне нужен ларец

и хранитель ларца

берцовая кость, наконец

сотру в порошок, чтобы стала пыльца

и спрячу в ларец

и вот по дну озера шарюсь один

забыта легенда, похерен ганлин

но каждый твой лайк

для меня акваланг

https://polutona.ru/?show=0629114718

Быстрая синева. 2017 - 2019
автор - Наталья Разувакина




О СТИХАХ НАТАЛЬИ РАЗУВАКИНОЙ

Наталья Разувакина написала книгу лирических стихов, охватывающих три года (2017—2019), а кажется, читая ей, что она рассказывает всю жизнь, даже несколько жизней, настолько эмоционально интенсивен, безогляден рассказ, всегда при разговоре о прошлом устремлённый вперёд, к тому что будет.
В этой способности рассказывать о себе лично, а не о чувствах вообще — первая особенность лирического повествования в "Быстрой синеве". Вторая — в бесстрашии и незащищённости, в отсутствии перегородок между собой как личностью и "я" стихов: вроде тех стен, что обязательны перед домами в горных районах, где часты сходящие вниз снежные и водяные лавины. Разувакина построением своего рассказа сходу убеждает нас, что "я" стихов и есть она сама в полноте переживания, в котором будет место всему, в том числе страшному, о чём поэзия, ставящая во главу угла преодоление, а не исповедь, предпочитает не говорить: недугам собственным и близких, унизительным воспоминаниям о криминальной "свободе" 1990-х, неясным студенческим порывам 1980-х, лучше которых, как признаётся автор стихов, у многих в её поколении в жизни ничего и не было, наконец, стремительно развивающимся личным отношениям (уже в настоящем времени). В-третьих, рассказывая "о себе", лирическое "я" этой книги говорит в первую очередь о глубинной России, о которой мы все, из неё вышедшие, ни на минуту не забываем, а не о мире двух столичных городов, давно уже русской поэзией освоенном (и продолжающем переосваиваться, как будто нет иных пространств за пределами современных Москвы и Петербурга, кстати, для всех в среднем и старшем поэтическом поколениях ещё памятного как советский Ленинград, город трагической судьбы, стоящий ближе к остальной стране). Мир этой глубинной России часто продуваем неприкаянностью и отчаянием, но таким он оказался после всего, что происходило с нашим Отечеством в последние сто лет, и лишь в самые недавние годы возникла надежда на преодоление случившегося большей укореннёностью, нормальностью, просто созидательной работой. В-четвёртых содержание стихов, преломлённые в них взгляд и география (Урал, Средняя Азия, Дальнее Подмосковье) предполагают определённый набор "поэтических инструментов". По жанру такие стихи должны быть скорее балладами, свобода в выборе рифм и лёгкость в отказе от них, в построении строфы и так далее — должны не оставлять слишком много места для чисто формальных задач, которые у иного автора принимались бы за "отточенность". "Быстрая синева" — книга, в которой прямой эмоциональный контакт с читателем важнее "красоты" подачи. Но, конечно, такой контакт, как и рассказываемое в стихах, как и выбор рифм, как и некоторая балладность — это всё элементы сознательной стратегии автора, его поэтики. В-пятых будучи системой открытой, поэтика Разувакиной допускает и чисто лирические стихи, в центре которых — фиксация с наглядной обнажённостью отношений "я" с не слишком уютным ему миром.
Пожелаем же лирическому "я" не больше спокойствия, примирения с окружающим — нет, такое уже невозможно — а того, чтобы обстоящий мир повернулся к поэту и прекрасной, восхищающей своей стороной.

Игорь ВИШНЕВЕЦКИЙ

***
В стихах Натальи Разувакиной есть – и много – то, чем я сегодня особо дорожу – жизнь, воспетая и оплаканная. Бог в поэзии последних времен, как мне теперь сдается, это Бог рождественского навечерия: Жизнодавче, Христе Боже наш, слава Тебе". Или как в стихах отверженного Бенедиктова:

Жизнедавец, светодержец,
Тученосец, громовержец,
Кто призвал нас в этот мир
На великий жизни пир…

Поэзия – область человеческого, сфера жизни как таковой, юдоли по преимуществу и смерти – как для кого: завершения или продолжения жизни. И этого Наталья достигает достаточно часто: "Было в мире доброе и злое, а сегодня просто снегопад"; "А жизни осталось на две сигареты"; "В анамнезе – просто жизнь, Жестокая и густая"; "Жить, воробушек, больно и просто" и др. А навершием: "Всё будет снег да снег, всё сложится само". Это наихристианнейшее, и сверх уже ничего не надо.

Но мне еще более нравится совсем низовое: "добрая волшебница – ангина"; "звонят говорю пойдём говорю а он только смеётся"; "Между мирами жарит картошку, спит неглиже"; "По утрам тревожу волосы феном, Мажу кремом варикозные вены"; "А "Мальборо" было аж блока четыре"; "А жизни осталось на две сигареты". И – лучшая из метафор:

У нас, похоже, сахар кончился –
Как всё кончается всегда.

Сахар кончился – это неоспоримо! Но сладость откуда-то извлекается, из каких-то непостижимых источников. И я за нее благодарна.

Марина КУДИМОВА


***
Давно и не мной замечено и сказано: стихи, сами по себе хорошие или не очень – это одно, поэзия же – другое. Поэзия как атмосфера для дыхания, как мирочувствование и мировоззрение, как плоть и кровь человека, принявшего этот дар и дух таинственно и свыше, единожды и неотменимо навсегда; так живет поэт Наталья Разувакина. Из ее стихов невозможно выбрать некое "лучшее", и не потому, что они все одинаковы, технически они как раз разные, старая добрая силлаботоника жива и по-прежнему предоставляет для разных состояний пишущего разные возможности; невозможно потому, что они – единственны, и все вместе они – единая поэзия, происходящая, как жизнь, линейно, от рождения через колдобины пути – в Царство.
Наталья Разувакина – христианин и человек Церкви. Читая ее стихи, кто-то испытает искушение применить к ним расхожее слово "исповедальность", но мне оно кажется не очень уместным: не попсовое, а именно церковное, исконное прочтение этого слова предполагает связь "исповедь-грехи", тут не о поэзии, тут о другом. Тоже не очень точным, приблизительным, но все же, мне здесь видится немного иное – "откровение помыслов". Кому знакома исихия, потаенная одинокая жизнь в Боге, вековые традиции монашества, тот знает, о чем речь. Открывают помыслы – духовнику, старцу; и тем тяжелее, житейски и сердечно саднимее, но и благодатнее поэту, чью книгу вы сейчас листаете, что эти помыслы в своем творчестве Наталья Разувакина открывает – читателю, то есть вам, и в этом откровении она предельно искренна, правдива (а правда и искренность, мы знаем, далеко не всегда одно и то же) и по-евангельски проста.

Сергей КРУГЛОВ


***
Эта книга хороша тем, что автор способен говорить о серьезном легко, не впадая ни в порхающее легкомыслие, ни в тотальную иронию, убивающую всякую эмоцию. Отпуская свою душу на волю слова, Наталья Разувакина все же не выпускает из рук пульт управления, а потому практически каждое стихотворение гармонично: метафоры не грешат безвкусицей, сленг не выпирает из текста, внятный язык повседневности не погружает в банальность, трагическое не умаляет надежду. Все перечисленное помогает ей создавать собственную интонацию даже в пределах привычных для читательского слуха размерах. Остается только пожелать книге "Быстрая синева" счастливой и долгой жизни.

Ирина ЕВСА






1. НЕНОСТАЛЬГИЯ

***

То не ветер ветку клонит,
ветки вовсе высоко,
то меня по жизни гонит
стая мысленных волков.
Легион в затылок дышит –
всё равно не убежишь.
Если есть такие мыши –
буду мысленная мышь.
Неумышленно летучей,
непростительно живой
буду мышью самой лучшей,
если сзади волчий вой,
слева – лава, справа – бойня,
впереди – гнилая падь...
Больно ,больно, больно, больно.
Невозможно не летать
в эту сказочную небыль
лазуритовых полей,
в это небо, небо, небо
бедной родины моей


***
Полинявший седой Кастанеда,
как живёшь ты на том берегу?
Я к тебе никогда не приеду,
почему– объяснить не могу.


Наплету: бабий век зол и краток –
ты почуешь враньё за версту.
Получила твоих куропаток.
Ничего, что скормила коту?


Город в капельках влажной уборки.
Это фото – у нас во дворе.
Передвинули мне точку сборки,
точку джи и десяток тире.


Одиночество стало причиной
или признак белёсой реки –
этот призрак, едва различимый
с расстояния левой руки?


Ты морочил меня поневоле,
постранично, по дню, по рублю.
Колокольчиков и колоколен
перекличку тебе перешлю.


О, великое место бессилья,
крови, грязи – и всё ничего!
Я теперь называюсь Россия.
Ну, прощай. Твоя бывшая Скво.


***
у нас так снежно так красиво
а то что холодно плевать
зима закутала россию
всего-то месяцев на пять

собачьей шерсти рукавички
а с неба белый порошок
на рынке девочки-узбечки
им с непривычки хорошо

зима дворняга-душегрейка
под брюхом талое тепло
любовь не вздохи на скамейке
а жаркий дом и жёлтый плов

слепой надежды южный лучик
не плачь не бойся не дрожи
на эту жизнь святую сучью
всего-то жизнь


Синеокий орёл

Мой прадед – священник. На Дальнем Востоке
Растерзан, расстрелян, разъят на куски.
На красные звёзды. Весёлый, высокий
Орёл синеокий у синей реки.
Я долго о нём и не ведала вовсе.
Орлиная тень одеялом меня
Накрыла однажды – мне было лет восемь,
И сон ниспослала средь ясного дня:
Как будто в траве под бушующим вязом
Серебряный ключик мерцает впотьмах...
Беру, холодея. Бородки все разом
Живым силуэтом с лопатой в руках
Сложились. Так странно! Он землю копает?
Картошку сажать? Или клады искать?
Но голос баюкальный всё объясняет,
Как добрый Литвинов по радио в пять,
Как детская сказка про дерзкое лето,
Про счастье до слёз, про тягучие дни…
Ты слышишь, кровинушка, ключ с силуэтом
Поглубже – за пазуху, не оброни!


Уплыли слова по реке по Амуру,
Закатного солнца расплавился след.
И только теперь, сорок раз сменив шкуру,
Я вдруг получила ответ.
Так веяли хлеб, так и нас перевеют.
Лопатой, лопатой, солому – в огонь!
А зёрна – по третьей главе от Матфея –
В амбары, на небо, в Итаку, в Гасконь,
В унылый Хабаровск, до спазмов родимый,
В любимый авансом Иерусалим.


Мы зёрна Твои, мы Твои пилигримы,
По бренному минному полю летим.
А ключ я, конечно, тогда уронила –
С таким агрегатом он очень тяжёл,
С лопатой – и узники рыли могилы
Лопатой – и враг восходил на престол,
И галстуки алые жалили шеи,
Горнисты лажали, жирел комсомол...
Прости меня, Отче, я жить не умею.
Храни меня, мой синеокий орёл!


Голуби

Мне у храма сказала старуха,
желтозубая бабка одна:
голубям отжалела краюху –
имена называй, имена.


Конвертируют белые птицы
в белый хлебушек ангельский труд,
за живых успевай помолиться –
и они никогда не умрут.


Никогда – и продлится веселье,
небо ниже и лес голубей...
Не ответила, кто в самом деле
насылает на нас голубей.


Так легко в хлебобулочном стаде
доверять деревянным словам,
оттого простодушные бляди
раскрошили себя по церквам.


Я бреду незаконно свободная,
и готова с ладони кормить
всё живое, немое, голодное,
даже если мне завтра не жить.


Меж лопаток, а то между строчек
по горячему следу свербит:
из бездонной египетской ночи
не мигая, Мария глядит.

Шурка

Александру Могильникову,
брату моей бабушки

Шуркой звали мальчика, не Сашкой
девятнадцать лет.
Ни воспоминаний, ни бумажки –
ничего-то нет.
Ничего, что можно увеличить,
усерьёзнить лоб,
с чем пойти по улицам столичным,
обессмертить чтоб.

Шурка-шныря, мамка песни пела
весело с тобой.
Оглянулась: Шурка – горстка пепла
в пекле под Москвой.
Как он ехал в поезде с Амура
через весь Союз...
Он орёл с рожденья, мальчик Шура,
ни фига не трус,
он вполне дошёл бы до Берлина –
взрослый, гордый, злой...
Но война прикинулась недлинной –
только первый бой.

Я иду к "Магниту" ближе к ночи
через весь район,
и поёт про синенький платочек
жирный саксофон.
Завтра праздник, танки да трамваи,
полосатый бант...
В магазине тему развивает
чёрный музыкант.


Шурка, ты бы выжил, предположим, –
полюбил бы джаз?
Шурка, мы с тобою хоть похожи?
Может – цветом глаз?
Знаешь, у меня сынок, твой тёзка,
бредит о войне.
Ты б ему явился, что ли, жёстко
в нехорошем сне!


А пилотки – стопками у кассы,
звёздочки горят.
Я беру кокосовое масло,
белый шоколад.

8 мая 2018


Парус одинокий

Кварталы поразительно жилые,
Жующие беспамятство своё.
Здесь женщины красивые и злые
Развешивают ветхое бельё.


Здесь ярок ядовитый крестоцветник,
Крестом рубаха вышитая – рвань,
И трын-трава, пока ещё мы дети,
А после – сок-трава да сон-трава.


И Лермонтов из хора пионеров
По небу треугольником плывёт,
И экскаватор в рамках новой эры
Переселяет в облака народ.


А время укорачивает сроки
И полосатым мячиком летит
В огромный ров у каменной дороги,
И только парус в небе одинокий,
И мальчик на него глядит, глядит...


***
Бессовестный Гомер заснул на полчаса.
Тугие паруса он нам передоверил.
А список кораблей в космических лесах
Погугли и узнай, поддерживая двери


В неведомое Но, где море до небес
Сквозь плотные слои метаний гормональных
Кудрявый Коктебель с ромашкой на губе
Размазало на раз в Титаник тривиальный.


Елена ждёт-пождёт. Инсайты, инстаграм,
Молитвослов, кино, да что-то всё несладко...
В казённых парусах прозрачный Мандельштам
Воскреснет и уйдёт, оставив шоколадку.


Февраль

И был какой-то век,
как нынче, в январе,
и был какой-то снег,
и был какой-то берег,
и падал снег на брег,
на точки и тире,
перелистни опять –
увидишь тот же берег,
услышишь тот же смех -
он уведет тебя,
младенчески простой
в стремительную небыль.
Там снег его – густой,
там брег его – пустой,
белесый и пустой,
и две вороны в небе.
Одна зовется боль,
четвертая – судьба.
А третьей да второй
и не бывало вовсе.
Распугана тобой
простая ворожба.
Растоптана тобой
нечаянная осень.
Гляди – уже февраль.
Но сплюнешь ты в сугроб,
вытаскивая ле-
денеющие ноги,
и, сплющенный, уйдешь,
хозяйничали чтоб
в бескрайнем феврале
поэты, птицы, боги.

1988


***
У Господа Бога большущая книжная полка.
Там Серую Шейку охотник берёт под живот,
Там Золушка тает надеждой нежнейшего шёлка,
А в мёртвой золе оловянный комочек живёт.
Там Герда вдоль синей метели рассыпала лето,
А рядом Каштанка – её неуклюжий близнец –
По зову, по льду, по странице, по слову завета...
Вот малое стадо. Чего ещё нужно, Отец?


Верны и прилежны, и ровным дыханьем – любимы,
Видны изнутри и снаружи, как бисер в воде,
Страдальцы твои, преподобные Белые Бимы,
Бим-Бомы, печальные мимы с борщом в бороде.
Ты их не оставишь, меня догоняя упрямо –
Бесстыдную Мцырь, угодившую в гиблый сюжет,
Заблудшую злую газель, то канава – то яма,
Ты их не оста... Ты меня настигаешь уже,
И книжная пыль оживает простым кислородом,
А звёздная пыль – алфавитом у райских ворот!..
И боль моя, быль оказалась дороже свободы.
И полка в занозах. Пролог. Эпилог. Переплёт.



***
Так идут за кумиром кумир,
Раскачивают планету.
Помешал Эйнштейну эфир –
Всё, говорит, нету.

Гагарин глядит как сом
Из банки в полоску света,
Отважен и невесом.
Ничего, говорит, нету.

А Бог стоит под дождём,
Монетки на дне стакана.
Со мной, говорит, идём.
Люблю, говорит, Перельмана.

***

Господи, а можно мне немножко смысла?
Капни на запястье – я слизну,
Только на сегодня – что-то я раскисла,
Выпрошу не вечность – новизну.

В лучшей из провинций – лопухи до крыши,
Алым майкам тесно на ветру –
Удалось родиться, дальше не колышет.
Дальше интересно – как умру.

Мы Твои оторвы, были бы – игрушки
Или вон щенята – рыжий цвет.
То ли дурень с торбой, то ли дура с кружкой,
Глиняные пятна на траве.

Капни на запястье бабьего, простого,
Коробейных ягод концентрат,
Ситцевого счастья, как у Льва Толстого.
Только этой просьбе Ты не рад.

Ландышевы слёзы царствия земного
Проглотила слёту, динь-дилинь.
Было только небо, будет только Слово
Да немножко жизни – целый день.

Пятое февраля

когда слепой февраль чем дальше тем нахальней
расчерчивает путь несбыточной весне
размахивает флагом вафельным крахмальным
и ноздреватый снег почти уже не снег
всё легче засыпать страннее просыпаться
и затаённей знать шепча едва-едва
что под фольгой зимы на глубине в два пальца
она живёт всегда – святая трын-трава

она тихонько спит под снежной амальгамой
вне времени и зла, пространства и добра
а я смотрю в окно я жду с работы маму
она мне разрешит котёнка подобрать
трава полынь светлынь звенящая зелёным
я знаю этот звон пожизненный секрет
февраль летит на свет воробушком влюблённым
котёнок полосат и маме тридцать лет

Лесной олень

Занавешивает очи десятиэтажный дом.
Мама песню про оленя напевает перед сном.
Про оленя про лесного, про зелёную страну –
этой песней провожают на войну.

Я пою гораздо лучше – дочка думает одна,
а из нашего окошка церковь красная видна,
чтобы знаменным распевом твердь небесную дробить,
колыбельные земные позабыть.

А вторая дочь рисует и рисует целый день.
Это оборотень, мама, это вовсе не олень.
Ты спроси у Коковани, что он помнит о козле,
и найди горячий камушек в золе.

Буду я оленеводом – третья дочка говорит.
Из полуденной полыни я сплету плавучий скит.
Мне вчера приснился Бемби говорящий и ручной.
Не ходите, люди добрые, со мной.

А сыночек синеглазый рыжим лесом ускакал,
отбивая дробь копытом, задевая облака.
Гулким эхом захлебнувшись, вслед ему качнулся дом...
Только сосны, только сосны за окном.


***
В кошачьем сумраке подвала
гнилой картошки аромат.
Душа восторгом замирала,
мы с папой – маленький отряд.


В его руках – волшебный лучик,
фонарь охотничий – смотри!
Разведка, нет, погоня лучше,
мы ищем дверцу "двадцать три".


Он ничего не забывает,
он знает квесты наперёд,
шутя "Смуглянку" напевает
и крепко за руку берёт.


Нас обнимает тьма живая,
и воздыхают горячо
пещера гномов, кошек стая
и дядька-пьяница ещё.

...Когда глаза, как два оврага -
полуулыбка, полуплач,
когда до вечности полшага,
а в ближнем видится палач –


играй фонариком карманным
и не вникай в отцовский план,
и мир опять предстанет странным,
закутанным в цветной туман.

Полотенце

Папа почти не пишет. У брата дизентерия.
Бабушка с ним в больнице, а мама в другой – с ногой.
Меж пристанью и Вселенной, меж домом и хирургией
нас с дедом накрыло лето полынной своей тоской,
своим безнадёжным небом, где жаворонок – как точка,
где дача равна застенкам – Ромео в городе ждёт.
Кровавые пятна ягод. У, прорва! – и даже ночью
перед глазами... Деда, а завтра – на теплоход?
"Да ладно, вернёмся сёдни. Полей-ка из бочки, Натка.
И полотенце то вон оранжевое подай.
Да погоди ты прыгать, не дополола грядку.
Живо! На полседьмого к причалу не опоздать..."


К причалу! И зазвучала – чирикай, речной трамвайчик! –
амнистия для Джульетты, о чём говорить не след...
Прячет за батарею чинарик чернявый мальчик
в подъезде... "Ты полотенце накинь мне на плечи, дед,
я всё-таки обгорела..."

Я всё-таки не сгорела.
Как выяснилось в процессе, я – несгораемый шкаф,
в соседний какой-то космос запущенный неумело,
возможно, что прямо с палубы, до счастья за полшажка.
А дед с пониманием хмыкал, а я его не боялась,
хоть был он начальник треста и ликом как Лев Толстой.


А папа вообще не пишет. Что с нами со всеми сталось?
К причастию – как к причалу, иначе и день пустой…
Да ладно, довольно прыгать, лохматые два балбеса
вернулись уже с прогулки, и лапы у пса в снегу,
ты вытри ему их сразу, там рыжее полотенце
под ванной, сынок... Я в кухне, видишь ведь – не могу.


Уложены все тетради, окончилось воскресенье.
Волной Беломора сзади невидимо дышит дед.
Джульетта шагнёт из шкафа ровно в день вознесенья
Олимпийского мишки в махровый тугой рассвет.


***
Знаю: свобода призрачна и нелепа.
Зонтика нет – и кашель, и аспирин.
Вообразила, что под ногами – небо.
Кровь голубая, даже ультрамарин.

Кошки-мурлычки, книжки да одеяла -
вот и расслабься. Мама права зато.
Но листья летят – весёлые маргиналы,
и я улетаю в жёлтом своём пальто.

Ближе пределы – и небеса бездонней,
тоньше морзянка и времена быстрей.
Ты, у Кого причалю я на ладони,
маму мою, пожалуйста, обогрей.


Черемшанка

Блистательная каторжанка,
Пугливой красой хороша,
Здесь речка была Черемшанка,
Черёмуха и черемша.

Здесь утлые были домишки
И утлый в домишках уют...
Приехали злые мальчишки,
Увидели речку мою,

Зарыли и снегом укрыли,
И вот я шагаю над ней
В амбар потребительской пыли
С дурацким названьем O’Key.

Медовая музыка длится
Меж полок, и касса в конце,
А в карцере фея томится
В черёмуховом венце.


***
Мне снятся трамваи – по кругу, по кругу.
На поручнях – снег. На подножке – весна.


И радио новую чествует вьюгу.
Вошел человек из вчерашнего сна
Такого же точно. Он знает наверно
Название города, сроки войны,
Где цели – порочны, где пули – неверны,
Где крыши – расколоты, тюрьмы – полны.
Мне снятся трамваи которую вечность.
По белым вагонам гуляет сквозняк.
Почти просыпаюсь – с надеждой на встречу,
Но выдохнуть больно, и спрыгнуть – никак.


***
Я до самого до края
опрокинутой земли
удираю на трамвае,
вот он – точечкой вдали.


Он – напильником звенящим
в металлической пыли
пролетел, как настоящий,
вы заметить не смогли.


Если вырасту большая –
напишу картину я:
эти чалые трамваи –
как стрекозы у ручья.


Эти символы стремлений
и божественных свобод
из моей железной лени
делать всё наоборот.


Перепончатые крылья,
перезвончатая высь...
Позабудь, что рельсы были,
не сойди, не оглянись.


Мы давно уже за гранью.
Все мы – точечки вдали.
Наше недоумиранье
Господи, продли, продли...


***
Нина – синенькое имя,
Настя – жёлтые огни.
Станут девочки большими –
будут девочки одни.
Рассечёт весёлый ножик
нити детского родства.
Под напором дерзких ножек
треснет древняя Москва,
забугорная столица
или даже целый мир –
Катманду, Торонто, Ницца
(кухня, улица, сортир).
Две коробочки в ладошке,
сёрфинг, бархат, фитнес-клуб
(пьяный муж, четыре кошки,
бакалея на углу)…

Нина – синенькое имя,
Настя – жёлтые огни.
Переулками косыми
запелёнуты они.
Две сопящие России
положили на диван.
Жёлто солнце в небе синем,
незабудки-одуван.
Две упрямые программы,
две рулетки, два пари.
Только маме, только маме
ничего не говори.



Золушка

Жара коленопреклоненная
впускает осень на постой
в свою зелёную вселенную
с прохладной буквы золотой.


Прожилки школьной обязаловки –
всем явка ровно к девяти –
замазать маркером без жалости
и на линейку не пойти.


Сбежать в берёзовое золото,
в пожухлый рай любимых книг...
Я в этой сказке просто Золушка,
и папа у меня – лесник.


***
Я буду тебе зима на букву зет
на цифру зеро, закутанную по горло
по висельную каёмку в пошлый плед,
я буду опять-зима-ну-чего-припёрлась.

А помнишь, злой морщинистый человек,
школа дышала тоской, новым годом, мелом.
Класснуха снимала с уроков – чистить снег.
Чего его чистить! – смеялись, –
он белый-белый!..


***
Вечер. Воспаление миндалин.
Аспирин и кружка молока.
Скучный Лев Толстой на одеяле,
к Мопассану тянется рука.

На душе и радостно, и мутно.
Завтра можно в школу не ходить.
Братик докучает поминутно –
то играть, то фотик зарядить.

Как она? – с порога папа спросит
бабушку, тревожась обо мне.
Вытащит и спрячет папиросы,
апельсин оставит на окне.

Добрая волшебница – ангина,
тайного блаженства торжество!
Вирусом любви дохнула в спину
издали, из детства моего.


...Лев Толстой – зачитанная книжка.
Полвторого ночи на часах.
Бабушка, и папа, и братишка
ждут меня давно на небесах.


Памяти брата

1.
В чёрной шапке тебя хоронили,
Чёрта лысого ты обманул,
Дивы дивные слёзоньки лили,
Оттесняя детей и жену.

Я к тебе не приеду, братишка –
Не хочу на могиле реветь.
Ни на трассе, ни в драке потише
Не умел – так и мне не суметь.

Новый год назывался две тыщи.
Мама спать в полвторого ушла.
Мы с тобою глушили винище,
Детский стыд выжигая дотла,


Обнажая рубцы девяностых,
Целый мир на предметном стекле,
И по звёздному телепрогнозу
Жить могли ещё тысячу лет.

А теперь – только феназепама
Смотрит в прошлое белый зрачок.
А теперь наша мамочка-мама
Поминальною стала свечой.

2.
Перекрестишь постель троекратно:
Одолели сюжетные сны.
Там глазами погибшего брата
Смотрят карие птицы войны.
Перелётные – чтоб им неладно,
Молчаливые – не о чем петь,
Осеняют смертельной прохладой,
Приучают терпеть.

А наутро продолжится праздник,
Как снаряд продолжает полёт:
Фотокарточка, птенчик вихрастый
Наше общее детство живёт.
Наши демоны мирно уснули,
Наши споры прервались легко.
Я нарочно растратила пули
В молоко, в молоко.

Жить, воробушек, больно и просто.
Не смотри на меня, не зови.
Будь готов и к любви, и к погосту –
Даже если не будет любви.


Дети реки

Дети, рождённые у большой реки
Так откровенны бывают и так резки,
Летом – блины по водам, зимой – коньки,
И в целое небо – ветер, куда бы деться.
Только антенны стрельчатых тополей
Ловят тебя, как бешеный суперклей.
Сдача в ладошке – девочка, не пролей
Цельное – вот те ГОСТ! – млечное детство.

Мокрой травой ранить-ласкать ступни,
Песней-молвой реять – поди согни!
Только живой лодочкой не тони,
Только не бойся –
Даже когда всё за тебя решат,
Огородят, выпустят лягушат,
Даже когда будешь ты кровь мешать
С молотобойцем.

Проклятый град – Екатеринсвердловск.
Станция ад, псевдостоличный лоск.
Вынесли изумруды, выносим мозг.
Спесь на крови, каменные подвалы.
Пятна рябин, ржавый капкан войны.
Слёзы мои цвета речной волны
Не исцелят раны родной страны,
Этого мало.

Свет предзакатный жёлтый густой-густой.
Нас миллион, а может быть – тысяч сто.
Господи, рядом с каждым из нас постой
И сохрани от гибельного мейнстрима!
Дети реки отходчивы и легки.
Что им овраги, драки, штыки, силки?
Смотрят не исподлобья – из-под руки,
Целятся мимо.


***
А я забалтываю бездну,
уничтожаясь на лету.
Настанет день – и я исчезну.
Ату, ату меня, ату!


Ступай, прохожий живкурилка,
и эпитафий не читай,
не то отправишься по ссылке
в собачий рай.


Идти на зов, идти за плугом,
стряхнув особенную стать,
И просто так любить друг друга,
ведь – умирать!..


***
Не смотрись в чужие зеркала
И не обживай чужие кухни.
Песню затяни на два узла,
Полно плакать, глазоньки опухли.

Ты пичужка, а не самолет,
Разноцветный щебет и круженье.
Сорок обещаний наперёд,
Разочарований и крушений.

Ты уходишь в мертвую петлю,
Зонтик раскрутив под снегопадом,
Чтоб услышать: я тебя люблю,
Дурочка. И ничего не надо.







Черемуха

За домом лодка перевёрнута.
Над ней тенистая черёмуха.
Вдвоём – на днище, будто в комнате.
В тринадцать лет любовь без промаха.
Там на меня в упор, по-взрослому
Глядело лето черноглазое.


Пацан в рубашечке с полосками
Хаджи-Мурата пересказывал,
Чтоб не молчать, чтоб я не слышала,
Как ходит кровь шагами-стуками,
Как самолёт скользит над крышами
И как меня зовут-аукают.

Блаженна ягода незрелая!
Об этом счастье, этой боли
Ещё не жившие, несмелые
Мы знали всё, и даже более.


Афганистан влечёт романтикой,
Чечня поёт в лиловом платьице...
Того стремительного мальчика
Разлука-родина не хватится.
И ничего, что сердце вынуто.
Зато – без прошлого, без промаха.
В прицеле – лодка опрокинута,
И всё черёмуха, черёмуха!..


Улица Войкова

Тополя по колено в пуху,
В непослушном удушливом войлоке.
Запелёнута улица Войкова –
Семь бараков и дым наверху.


А в низине – когда-то родной,
Наш-то – белый кирпич, хаты-брежневки...
И сегодня, поди, пуще прежнего
Привокзальной расписан шпаной.


Я не помню почти ничего.
Тополя, тополя, тени длинные,
Предрассветные сны комаринные
Первородного зла моего –


Потому что в пушистом раю
Я читала похабные граффити
На краю роковой географии,
В топонимику веря свою.

Кто сказал, что земля умерла –
Тот в горячей крови искупается.
Шахта выбрана под Алапаевском.
Николай, ни кола ни двора.


А у нас во дворе тополя
Будто свечи стоят поминальные.
Серебрятся селения дальние,
Небу царствие, пухом земля.

Накрывает в июле жара.
Небо ласточки крестиком вышили.
А закат полыхает над крышами –
Ох, и ветрено будет с утра!


***
Кинотеатр назывался "Дружба".
Крыльцо, афиши, ларёк "Мороженое".
Пойдём же, доча, не стой, не нужно –
И ты в оглядочку, осторожно

Запомнишь, как – у ступеней, в луже…
Мама сказала – фу, надрался-то!
А он лежит никому не нужный –
Что сдохнуть ему, что спать, что здравствовать.

Он чей-то папка, чей-то сыночек,
А сам – как кот у костра вчерашний.
Мы там картошку пекли до ночи,
И кот неживой лежал нестрашный,

Глаза – янтарь. И душа пушистая
Летала рядом, мурлыча мудро.
В огонь? Валерка, мы что – фашисты?
И небо плакало перламутром.

А этот дядька – такой же серый,
И небо смеркается так же точно.
И больно в том месте, где будет вера,
И бабьей судьбины песчинка заглочена

Вот с этой мороженкой, этим летом,
Жалейкой-родиной в три избы.
И точно знаешь, что Бога нету.
И очень хочется, чтобы – был.