Итак, в воскресенье 1 марта 1881 года мы видели Государя в последний раз, не имея ни малейшего предчувствия страшной развязки, которая была совсем близко!

После обедни Государь обедал с нами. Справа от него сидела Антуанетта Блудова, слева — я.
Накануне арестовали Кибальчича, одного из руководителей адской шайки, покушавшейся на жизнь монарха, и, хотя Государь ничего не сказал по этому поводу, было видно, что он доволен так же,; как и все мы. Вчерашнее причастие как бы освободило нас от тяжелого бремени, давившего столько месяцев; дарованный Богом душевный мир залечил язвы злопамятства и негодования, казавшегося нам таким законным. Обед затянулся дольше обычного. Отсутствие княгини Юрьевской приятно действовало на настроение, и мы с Антуанеттой с удовольствием поддерживали беседу. Один генерал свиты, обедавший за нашим столом, сделал мне даже комплименты по этому поводу.

— Совершенно неожиданно вы сегодня по-настоящему любезны, — одобрил он, имея в виду, что я давно утратила привычную в таких случаях любезность.









Государь и сам был очень разговорчив. Он любил предаваться воспоминаниям, и случайно мне удалось заставить его приоткрыть заветную дверь в прошлое и вызвать далекие воспоминания. Я попросила его рассказать о факельном празднике, о котором как-то прочитала в одной
берлинской газете. В его поразительной памяти удержалось немало самых тонких подробностей.

— Вообразите, мне было всего двенадцать лет, когда я впервые присутствовал при таком торжестве, — вспоминал Государь. — Нелепый этикет требовал, чтобы во время факельного шествия гости сидели за ломберными столиками. И я, маленький мальчик, должен был чинно занимать столь почетное место, что меня поразило и чрезвычайно смутило. Затем Государь порадовал меня, заговорив о своей дочери с величайшей нежностью и упомянув о полученных
от нее письмах, которые он нашел полными юмора и очарования. Я была счастлива тем, что после тяжелой размолвки и взаимных упреков, вызванных несчастной женитьбой Государя, между отцом и дочерью вновь установилось полное согласие.

Обед закончился, и все разошлись!.. Увы, один из нас ушел навсегда!..






Возвратившись домой, я села за письменный стол в кабинете, окна которого выходили наискось на Дворцовую площадь. Как видно, направление ветра было в тот день не в мою сторону, так как я не слыхала двух фатальных взрывов, которые привлекли внимание в кварталах много более отдаленных от места происшествия, чем мой.

Я так и продолжала спокойно писать, как вдруг Нелидова, комнаты которой расположены надо мной, стремительно вошла ко мне, бледная от ужаса, хотя никогда прежде не входила без доклада.

— Как? — вскричала она. — Вы еще здесь? Так вы ничего не видали? Государя только что провезли по Миллионной в санях: он ранен...

Она не успела докончить фразу, как я уже побежала. Чтобы попасть в покои Государя, нужно было пройти через весь Зимний дворец. Старые слуги и солдаты, стоявшие на часах в больших залах, завидев меня издали, кричали:

— Да, Ваше Сиятельство, убили они его, злодеи, убили...

Я знала, что слово убили для людей не имеет абсолютного значения смерти, они его употребляют, когда хотят сказать: ранили, ушибли. Прежде всего, что они могли знать о происшествии, только что случившемся? Не останавливаясь для расспросов, я продолжала свой стремительный путь до широкого коридора, ведущего к покоям Государя. Этот коридор был еще пуст. Первое лицо, которое я встретила, был граф Бахметев-Протасов, только что подъехавший, и я поспешила к нему.
— Ранен? — спрашиваю я. — Но как?
— Очень опасно, судя по всему, — был его ответ. — Говорят, обе ноги сломаны.

Я вскрикнула от страха и отчаяния. Представить себе Государя, с его такой молодой, изящной походкой, вдруг искалеченным, осужденным, быть может, на постоянную неподвижность, — эта мысль наполнила меня ужасом, но дальше этого мое воображение не шло.

Мы столько раз испытывали тревогу после многочисленных покушений на Государя, из которых он выходил жив и здоров, что мысль о настоящей опасности была далека от меня. Одного предположения о возможной его увечности было достаточно, чтобы потрясти до основания мою душу. Я еще разговаривала с Бахметевым, когда дверь в покои Государя отворилась и вошел Великий князь Владимир Александрович. Коротко, ясным голосом он распорядился послать на площадь несколько батальонов солдат, которые он назначил. После я узнала, что это была мера предосторожности против возможных волнений.

Я воспользовалась приходом Великого князя, чтобы пройти за ним в кабинет Государя, где почти никого еще не было. Государь в рубашке лежал на своей походной кровати, которую вынесли из-за перегородки, где она всегда находилась, и поставили рядом с письменным столом под портретом его дочери Великой княжны Марии. Простыня, которую на него набросили, по-видимому, второпях, оставила открытыми его сломанные колени — ужасное зрелище, от которого я невольно отвернулась. Глаза Государя были закрыты и более уже не открывалась.

Кабинет Государя, как и прилегающая к нему комната, понемногу наполнялся людьми, которые вбегали как безумные. Слух об этой новости распространился по городу в мгновение ока.
Понимая, при какой торжественной сцене я присутствую и насколько каждая подробность будет ценна для отсутствующих, я употребила все усилия, чтобы ничего не пропустить, и все-таки в конце этого страшного дня я чувствовала себя неспособной дать точный отчет — в голове
мелькали лишь одни обрывки событий. Ужас и горе лишили меня ясности ума, как в кошмарном, дурном сие.

Так, я не могу сказать, вошла ли княгиня Юрьевская раньше меня в комнату покойного — знаю только, что пришел момент, когда я услыхала ее голос. Она распоряжалась докторами, прибывшими отовсюду. Это она распорядилась принести подушки с водородом. Никогда не забуду странного, рокового шума, действующего на нервы, от этих подушек, посредством которых пробовали вернуть к жизни Государя.







Я видела, как вошли Наследник с Цесаревной, Боткин, граф Александр Адлерберг, бледный, как смерть, сотрясаемый нервной дрожью так, что был не в состоянии проглотить воду, которую ему предлагали. Я увидела протопресвитера Рождественского с чашей в руке, которая
так дрожала, что Великий князь Владимир Александрович поддерживал его под локоть, чтобы она не расплескалась.

Хотя Государь принял святое причастие в бессознательном состоянии, мы считали большим счастьем, что он мог его проглотить. Это был единственный знак, по которому можно было судить, что в нем еще теплилась жизнь. Его агония без видимого страдания продолжалась полтора часа. Все это время я не отводила от него глаз и могу удостоверить, что он не сделал ни малейшего движения и оставался неподвижен до конца.

После его смерти было много легенд, и ему приписывали нежные слова, которые он якобы говорил княгине Юрьевской. Зная, что не было ни слова правды в этих россказнях, все же, чтобы утвердиться, я расспросила Великого князя Михаила Николаевича, который неизменно
находился у изголовья Государя и даже приехал первым в Зимний дворец, чтобы приготовить все для переноски. Разумеется, он также ничего не слыхал и не видал, "кроме конвульсивного движения мизинца левой руки, которое продолжалось, — говорил он, — почти до самого конца".

По мнению Боткина, это был механический остаток жизни, и, поскольку Государь потерял страшно много крови, его можно считать умершим раньше, чем его перенесли в Зимний дворец.
На лестнице и в коридорах, по которым его несли, образовался ручеек крови. Сначала думали поднять его на лифте, но бедные его ноги были слишком изломаны, и потому оставили эту попытку.

Когда душа Государя перешла от смерти в жизнь вечную, этот таинственный переход совершился так тихо, что никто не слыхал последнего вздоха. Глубока тишина царила в комнате: казалось, каждый задерживал свое дыхание. В один момент Боткин, державший руку умирающего, обернулся к новому монарху и объявил, что все кончено. Страшное рыдание вырвалось у всех из груди. Великий князь Наследник (отныне наш молодой Государь) простерся перед телом своего отца, проливая потоки слез. Поднявшись, он заметил княгиню Юрьевскую, подошел к ней и обнял. Затем настал наш черед — он горячо обнял нас, видно было, что душа его переполнена горем. Этот порыв со стороны столь скупой на выражение чувств натуры глубоко меня взволновал. После ухода Царской семьи я оставалась еще некоторое время в кабинете, чтобы пропустить толпу и самой поклониться телу моего Государя.






Я чувствовала, что у меня подгибаются колени, и стала искать глазами кресло, чтобы присесть, но, подойдя к нему, я увидала, что на нем лежит страшный бесформенный предмет, от которого я в ужасе отшатнулась. Это был мундир Государя, разорванный в клочья и пропитанный кровью. Я еще не успела выйти из кабинета покойного, как увидала входящих незаконных детей Государя. Они шли в сопровождении госпожи Шебеко, которую я тоже видела в первый раз. Бедные крошки имели испуганный вид и, казалось, не понимали, что здесь происходит.

Лицо и руки Государя были испещрены маленькими черными точками, судя по всему, следами от взрыва динамита, убившего его. По выражению лица совершенно нельзя было понять, что происходило в его душе в последние минуты, когда жизнь в нем еще не совсем угасла.
Свидетели катастрофы смогли разобрать лишь несколько слов, которые он произнес падая, потому что, к несчастью, силой взрыва все, кто находился рядом с ним, были оглушены и, возможно, в этом шуме многое осталось не услышанным. Последние слова, которые от него
слышали, были еще полны надежды на спасение. Привлеченный видом несчастного маленького мальчика, раненного первым взрывом, Государь вышел из кареты и подошел к нему, крестясь.

— А я, слава Богу, опять спасен! — произнес он.
— Это еще как сказать! — вскричал кто-то из толпы.

Убийца, как видно, находился в двух шагах от Государя. Новый взрыв — окончательный — раздался в эту минуту, убивая одновременно и жертву, и убийцу. Говорят, конец последнего был ужасен — страдания его длились много часов подряд.




Так был задернут занавес над царствованием, начавшимся столь прекрасно и отмеченным прежде всего уничтожением крепостного права, славным актом, не имеющим себе равных в истории России и превосходящим по своему значению многие победы и завоевания, добытые
ценой пролитой крови.


А.А. Толстая "Записки фрейлины. Печальный эпизод из моей жизни при дворе"

https://ru-royalty.livejournal.com/6009998.html