Вот вам кусочек рецензии на том переписки Лотмана и Успенского, которую я сочиняю для эстонского журнала "Keel ja Kirjandus":

Почти никакого следа в переписке не оставили события большой политики. Вторжение войск стран Варшавского блока в Чехословакию отозвалось лишь в письме Успенского тревогой о задержавшемся в Праге после международного съезда славистов П.Г. Богатыреве (142). Ввод советских войск в Афганистан не отозвался никак. На этом фоне знаменательно выделяется рефлексия над событиями 1980-81 гг. в Польше, напряженное мрачное ожидание нового «братского вторжения». Из соображений безопасности корреспонденты метонимически именуют Польшу «Марией Львовной» (в честь польского семиотика и литературоведа Марии-Ренаты Майеновой). В письме Лотмана, написанном 25 – 26.08.1980, во время пика протестного движения в Гданьске, Лотман еще достаточно беспечно замечает:

«Между прочим, я очень соскучился <...> по Марии Львовне – хотелось бы с ней повидаться и поговорить за семиотику» (492).

27 марта 1981, когда стало понятно, что советское руководство выказывает все больше беспокойства положением польских дел (что отражалось и в официальной пропаганде), Лотман пишет:

«Я все время думаю о М<арии> Л<ьвовне> и персонально, и генерально. Боязнь, что мы с Вами вдруг, потеряв стыд и разум, припремся к ней незваные в гости, меня совершенно с ума сводит. Эта мысль не покидает меня ни днем, ни ночью буквально. Я ведь знаю свой характер: мало заср<ать> свой родной дом – надо и все вокруг» (514).

И затем, 05.04.1981:

«Отвечайте – мне сейчас плохо: дело <...> в постоянной боязни за благополучие Марии Львовны и ее близких. Это делается моим пунктом умопомешательства, мысль о котором буквально не покидает меня ни днем, ни ночью. Уныние грех, но как удержаться от уныния? Сам знаю, что на печального и вошь лезет, но как быть человеку, который не знает и не имеет Бога и привык опираться только на себя и вдруг осознает, как слабы и насколько устали эти опоры?» (516)

Позволю себе небольшое мемуарное отступление: 15 или 16 декабря 1981 года Лотман читал нашему курсу лекцию, первую после введения в Польше военного положения. Не помню, что мы должны были проходить к этому моменту (подозреваю, что Пушкина, потому что дальше Пушкина лотмановский курс по литературе начала XIX века вообще добирался крайне редко). Так или иначе, эта лекция была вся о Польше, о ее разделах в XVIII веке, о том, как это предопределило дальнейшую европейскую историю, об участии поляков во французской революции, о Польше в александровскую эпоху, о ноябрьском восстании 1830 г. и русско-польской войне 1831 года… Не знаю, сколько в аудитории было студентов, которые понимали, о чем тут еще идет речь. Но те, кто понимали, испытали что-то вроде трагического катарсиса.

http://r-l.livejournal.com/2668882.html