КРУГ ПЕРВЫЙ - ЛИМБ

Адом для меня в то время был подвал моего деда. В нем воняло как в общественном сортире и было невыносимо грязно. Сырой цементный пол был устлан пустыми пивными банками и прочим дерьмом и не подметался, наверное, с тех пор, когда мой отец был еще ребенком. Соединенный с внешним миром одной лишь деревянной лестницей, приделанной к шершавой каменной стене, этот подвал был запретным местом для всех, кроме деда. Это был его мир. Болтающаяся на стене выцвевшая красная сумка для клизм ясно говорила о том, что Джек Энджюс Уорнер абсолютно не волновался о своем суверенитете, который мог быть нарушен его внуками и прочими посторонними людьми. У правой стены подвала пристроился обшарпанный белый медицинский шкафчик, напичканный какими-то коробками, набитыми всяким барахлом, презервативами. высохшими до такой степени, что их можно было порвать, взяв в руки, резиновыми перчатками, ржавыми банками от дезодорантов, а довершал эту нелепую коллекцию игрушечный Монах Тук, чья голова почему-то была загнана кем-то внутрь туловища. За лестницей ютилась небольшая полочка, уставленная банками с краской, в которых, как я позднее обнаружил, хранилось порядка двенадцати шестнадцатимиллиметровых пленок с порнофильмами. Одну из стен вершало маленькое окно с настолько грязным стеклом, что глядя сквозь него, можно было смело почувствовать себя грешником, взирающим на мир из темноты ада. Но что больше всего интриговало меня в этом подвале, так это рабочий стол. Он был старый и небрежно сколоченный, будто его сделали столетия назад. Покрывал стол кусок темно-оранжевой ворсистой материи, до безобразия засаленной сотней различных грязных инструментов, побывавших на нем за долгие годы его существования. Единственный ящик был неуклюже приделан к этому нелепому сооружению и был всегда заперт. Над столом красовалось большое грязное зеркало в деревянной раме. Обычно такие зеркала вешают на двери, но это было старательно прикреплено к потолочному перекрытию... для чего, я мог только догадываться. Все это произошло, когда мой двоюродный братец Чад и я начали наши ежедневные дерзкие вылазки в тайную жизнь деда. Я был поджарым тринадцатилетним веснушчатым шкетом с жутким подобием стрижки на голове, он был поджарым двенадцатилетним веснушчатым шкетом с кривыми зубами. Мы не мечтали ни о чем ином, кроме как о карьере детективов, шпионов или частных сыщиков. Мы старались как можно сильнее развить в себе мастерство разоблачать различные несправедливости и разгадывать загадки. Во-первых, все, что мы хотели сделать тогда - это пробраться вниз и следить за дедом без его ведома. Но когда мы начали врубаться, что спрятано в подвале, наши мотивы несколько изменились. Набеги на святую святых Уорнера-старшего стали чем-то большим, нежели попытки просто последить за ним. Почти каждый день мы совершали все новые и дикие открытия. Я не был дылдой, но если аккуратно становился ногами на дедовский стул, мог дотянуться до щели между зеркалом и перекрытием. Там-то я и нашел пачку чудовищных черно-белых фоток. Они были не из журналов: пронумерованные карточки выглядели как открытки из почтового каталога. Это были снимки начала семидесятых, на которых женщины развлекались с половыми органами лошадей и свиней, похожими на мягкие кожаные штопоры. Конечно, я имел честь видеть Плейбой или Пентхаус и раньше, но данные фотографии были чем-то совсем иным. Они были какими-то нереальными - все женщины улыбались солнечными и невинными улыбками детей-цветов, трахаясь с животными и облизывая их чудовищные "приборы". Там же мы обнаружили и не менее интересные журналы Водный Спорт и Черная Красавица. Боясь украсть целый журнал, я взял лезвие и аккуратно вырезал некоторые страницы. Мы отнесли их в сад и спрятали под большими белыми камнями, лежащими около дороги. Годы спустя, когда мы вернулись за ними, они так и лежали в нашем тайнике, намокшие, грязные и покрытые дождевыми червями и плесенью... Однажды ранним вечером мы с Чадом, сидя в столовой после очередного безмазового дня в школе, решили, что пора ознакомиться с содержимым дедовского ящика. Наша бабка Беатриса пыталась насильно запихнуть в наши желудки свой коронный мясной рулет и желе. Она была родом из дико богатой семьи, наша дорогая бабуля, но при этом носила вечно сползающие чулки и парик, который явно не хотел ровно сидеть на ее голове. Над столом в ее комнате висел пожелтевший портрет Папы Римского в медной раме. Импозантное фамильное древо, наглядно показывающее, что Уорнеры пришли в Америку из Польши и Германии, где они звались Уонамакерами, висело на стене рядом. Вершало все это большое полое деревянное распятие с золотым Иисусом. Под кухонным столом наводилось вентиляционное отверстие, ведущее к столу в подвале. Сквозь него мы могли слышать, как дед сухо кашляет внизу. Когда я был еще совсем мелким, он был госпитализирован с раком горла, сколько я себя помню, я так никогда и не слышал его настоящего голоса, один лишь сипящий хрип. Мы подождали, пока он выберется из подвала, уничтожили мясной рулет, вылили желе в вентиляционный люк и рванули к лестнице. Мы услышали лишь, как бабушка прокричала нам вслед: "Чад, Брайен! Не забудте помыть тарелки!" Мы были рады, что все, что она сделала, так это только закричала. Обычно, если нас заставали таскающими еду со стола, болтающими или кривляющимеся, пятнадцать минут, а то и час на коленях нам было обеспечено. К тому же под колени подкладывалась швабра, так что покинуть место экзекуции без синяков и ссадин было практически невозможно. Мы с Чадом работали быстро и тихо. Подняв с пола ржавую отвертку, мы начали аккуратно выдвигать ящик до такой степени, чтобы в него можно было хотя бы заглянуть. Первое, что мы увидели, был целлофан. Тонны целлофана, в который было что-то завернуто. Мы не могли даже догадаться, что там могло быть. Чад просунул отвертку глубже...Там были волосы и кружева. Он сунул отвертку еще глубже и, ящик выдвинулся окончательно. В ящике мы обнаружили накладные груди, лифчики, нижнее белье и кучу спутанных женских париков. Мы начали разворачивать целлофан, но как только содержимое открылось нашим глазам, сверток с глухим стуком упал на пол. Может быть, я был еще слишком молод для такого шоу, но то, что я увидел, было просто тошнотворно. Это были искусственные фаллосы. Огромные, темно-оранжевые и нереальные, как порноснимки, найденные нами за зеркалом. Я заставил Чада поскорее запихнуть их обратно. Но когда мы стали задвигать ящик назад, дверь подвала скрипнула. Я и Чад замерли на мгновение, но потом он судорожно схватил меня за руку и увлек под фанерный стол, на котором размещался нехилый макет железной дороги - одно из хобби деда. Пол под столом был усыпан какими-то запчастями, искусственным снегом и сосновыми иголками, которые неприятно кололи колени и локти. Шаги приближались Дед явно не замечал ни нас, ни приоткрытый ящик, который Чад так и не успел задвинуть до конца. Мы слышали, как Уорнер-старший шаркает по комнате и сипло дышит через дыру в своей глотке. Затем раздался щелчок, и игрушечные поезда начали движение по полю макета. Модные черные ботинки деда остановились прямо напротив нас. Старик сел на стул. Потихоньку его нога стала постукивать по полу, как если бы он качался в кресле, а дыхание стало громче звука поездов. В моей голове промелькнула чудовищная аналогия со старой газонокосилкой, которую тщетно пытаются вернуть к жизни, однако представить такой звук исходящим из человеческой глотки было бы под силу не каждому. После десяти минут, пролетевших как столетие, голос сверху позвал: "Раввин на ослике! Где ты?!" Это была моя бабка Беатриса. Поезда остановились, нога перестала отстукивать ритм. "Джек, что ты там делаешь?!" -кричала она. Дед что-то гаркнул сквозь свою дырявую, глотку. "Джек, ты можешь сходить к Хини?!" Дед рявкнул еще более раздраженно. Потом замер на минуту, видимо, обдумывая, идти ему или нет, а затем медленно поднялся. Мы были спасены... Задвинув ящик, мы выскользнули из подвала и направились во двор, где хранили игрушки. Игрушками нашими, кстати, была пара духовых ружей. Помимо слежки за дедом у нас было еще два хобби: лесок за домом, где мы постреливали по зверям и девчонки по соседству, к которым мы приставали с подростковыми домогательствами. Временами мы шлялись по городскому парку. гоняя малолеток, играющих в футбол, и устаивали перестрелки, порой даже друг между другом. Чад, кстати, до сих пор ходит с пулей под кожей. В тот день мы расположились недалеко от дома и стали тренироваться в сбивании птиц с деревьев. Это было жестоко, но мы были подростками и не особо обращали внимание на моральную сторону дела. В тот день я был явно в ударе и даже умудрился подстрелить белого кролика, выскочившего из кустов. Когда мы подошли к сраженной мишени, он был еще жив, и кровь сочилась из его глаза, растекаясь по шкуре. Его рот судорожно открывался и закрывался, зверек глотал воздух в последних попытках вернуться к жизни. Впервые я почувствовал сострадание к животному, которое подстрелил. Я поднял камень и остановил его страдания резким ударом по голове. Мы вернулись домой, наши предки уже ждали нас в буром отцовском Кадиллаке Купэ де Виль, его четырехколесной гордости с тех пор, как он получил работу менеджера в магазине ковров. Отец никогда не заходил в дом за мной, только если это было совсем необходимо, и редко разговаривал со своими родителями. Обычно он ждал на улице, как если бы боялся, что, переступив порог, снова вернется в свое детство. Наш двухквартирный дом всего в двух минутах езды вызывал не меньшее чувство клаустрофобии. После свадьбы моя мать перевезла своих родичей вместе с собой в Кантон. Так вот они, Уайеры (в девичестве мою мамашу звали Барб Уайер), жили с нами по соседству. Они были родом из сельской местности штата Вирджиния, отец (соответственно, мой второй дед) был механиком, а мать - обычной толстой домохозяйкой. Чад заболел, и я не приезжал к родителям отца еще неделю. Однако любопытство относительно тайной жизни деда неуклонно росло. Чтобы убить время до продолжения нашего расследования, я играл на заднем дворе с Алюшей, которая по многим причинам оставалась тогда моим самым близким другом. Алюша была сукой аляскинского маламута размером с волчицу с разноцветными глазами: один из них был зеленый, а другой - голубой. Игры дома, правда, сопровождались у меня приступами легкой паранойи с тех пор, как мой сосед Марк вернулся на Трэнксгивен Брейк из военного училища. Марк - пухлый белобрысый парень, и я привык смотреть на него, как на авторитета, так как он был на три года старше меня и слыл хулиганом. Мы стали зависать вместе, когда мне было восемь или девять, в основном потому, что у него дома функционировало кабельное телевидение, а я очень любил смотреть сериал о Флиппере. Телик стоял в цокольном этаже, где также находился ящик для грязного белья и еще какая-то дребедень. После просмотра Флиппера Марк обычно затевал игру типа "Тюрьмы", которая заключалась в сажании в этот ящик. Это была необычная тюрьма: охрана была настолько суровой, что не дозволяла узнику брать с собой в камеру ничего, даже собственную одежду. Так вот, когда мы однажды торчали голыми в этом проклятом ящике, Марк начал гладить меня и даже потрогал за член. После нескольких таких "заключений" я раскололся и все рассказал моей мамаше. Она сразу пошла к его родителям, и, хотя они и обозвали меня лгуном, поспешили сплавить Марка в училище. С того момента наши семьи стали лютыми врагами, и я всегда чувствовал на себе затаенную злобу бывшего друга. С тех пор как вернулся, он не сказал мне ни слова, лишь злобно глазел на меня из окна, и я жил в страхе, что когда-нибудь он придумает страшную месть для меня, родителей или собаки. Но вот пришло время снова вернуться в дом деда и продолжить игру в детективов с Чадом. На сей раз мы пребывали в решимости раскрыть тайну до конца. После изничтожения половины содержимого наших тарелок, мы извинились перед бабушкой и осторожно направились в подвал. Еще с верхней ступеньки мы услышали гудение игрушечных поездов. Дед был там. Стараясь не выдать своего присутствия ни малейшим шумом, мы осторожно проникли в комнату. Он стоял спиной к нам, и мы могли видеть его несвежую фланелевую клетчатую рубаху, из которой он практически не вылезал последнее время. Воротник стягивал его потную шею. Также не первой свежести эластичная резинка, удерживающая металлический катетер над Адамовым яблоком плотно обхватывала горло. Волна страха медленно окутала наши тела. Спустившись в подвал, мы спрятались за лестницей, стараясь не вскрикнуть при прикосновении гирлянд паутины, опутавших все пространство за ней. Из нашего тайника нам было хорошо видно все, что происходило в подвале. Дед сидел около большого черного трансформатора, с помощью которого управлял движением поездов. Я снова перевел взгляд на шею деда. Пожелтевшая кожа висела складками на костях и мясе, и я провел параллель с ящерицей. Остальна кожа на лице Уорнера-старшего тоже отличалась интересной гаммой: серая, как птичий помет, за исключением носа, вечно красного после долгих лет употребления алкоголя. Его руки огрубели от постоянной тяжелой работы, а ногти были темны, как крылья жука. Дед не обращал внимания на поезда, бешенно носящиеся вокруг него. Его штаны были наполовину спущены, один из журналов красноречиво раскрыт на коленях. Он тяжело дышал и быстро двигал правой рукой вверх-вниз. В то же время, сжимая в левой руке желтый клетчатый платок, он вытирал слизь, выделяющуюся из его горла. Мы знали, что он делает, и нам захотелось дать деру прямо сейчас, но мы вжались в узкое пространство за лестницей и не могли сделать ни шагу. Внезапно его сип прервался и дед развернулся на стуле в нашу сторону. Наши сердца замерли. Он встал и штаны сползли до лодыжек. Мы вжались в стену и больше не могли смотреть на то, что он делает. Я был готов кричать. Тысячи диких, извращенных картин пронеслись в моем воображении. Кашлянье, сип и шарканье ногой начались снова и мы смогли выдохнуть. После нескольких томительных минут жуткий шум донесся из его глотки. Создалось ощущение, будто кто-то повернул ключ зажигания у многотонного грузовика. Я отвернулся в тот момент, когда белый поток спермы брызнул из его желтого морщинистого пениса, словно внутренности из раздавленного таракана. Когда я осмелился посмотреть вновь, он уже вытирал свое "хозяйство" тем самым платком, который использовал для удаления мокроты из горла. Мы дождались, пока он уйдет из подвала, и выскользнули следом, поклявшись никогда больше не посещать это адское место. Возвращаясь домой, я поведал предкам, что случилось. Мне показалось, что мать поверила мне меньше, чем отец. Однако позже она рассказала, что много лет назад, когда дед еще работал водителем грузовика, он попал в аварию. Когда врачи раздели его в больнице, случился конфуз: они обнаружили женское белье под обычной рабочей одеждой. Когда мы подъехали к дому, я сразу же направился на задний двор к Алюше. Она лежала на траве, блюя и биясь в конвульсиях. Когда приехал ветеринар, мой лучший друг был уже мертв. Врач сказал, что ее отравили. Я улыбнулся сквозь слезы. Я знал, чьих это рук дело.