Рысь_Лаэда все записи автора Владимир Баранов

Последняя охота
рассказ
     
1.

Зима в тайге наступила уже в ноябре. Холод и стужа, казалось, задались целью заморозить все живое вокруг. Но так повторялось из года в год, и обитатели здешних лесов привыкли к такой череде жизни.
Рыжая рысь занималась обычным делом – обходила свою территорию в поисках добычи. Она была полна сил, охота до сих пор ей удавалась, и ранние холода ее не тревожили.
Здесь все знакомо. В стороне прошел волк. Его следы были еле различимы. Далеко, сквозь кусты, напролом, брел лось. Лосю в тайге некого бояться. Кроме человека. Наверное, это был молодой лось. Вот близко, с еловой лапы сорвался снег. Рысь замерла, прислушалась и, тихо ступая, пошла в сторону потревоженной ели. Кто так неосторожно ведет себя? В тайге нельзя расслабляться. Тайга этого не любит.
Вдруг ее путь пересек заячий след. Рысь остановилась. След был размашистый и совсем свежий, видно, длинноухий спасался бегством, и его путь сопровождали капельки алой крови. Она замерла и прислушалась. Было тихо. Кровавый след обещает легкую поживу. Если не забывать, что в тайге простой путь не всегда самый короткий. От кого спасался заяц? От лисы или волка? А может, его ранил из охотничьего ружья человек? Но почему не было слышно выстрела, и собаки с громким лаем не преследуют подранка? Но рысь так не рассуждала. Она была просто рысью, и еще она была сильно голодна. Немного постояв, рысь свернула и пошла по следу.
У зайца, видно, оставалось еще много сил. Или страх и жажда жизни гнали его вперед. Прыжки его были длинные. Рысь пошла по следу быстрее. Но рысь не заяц. Она проваливалась в рыхлый снег по самое брюхо. Это очень затрудняло преследование. Рысь стала немного уставать. Не вернуться ли к потревоженной ели? Немного помедлив, она перевела дух и снова пустилась за зайцем. Только теперь она бежала значительно быстрее. Ее вел охотничий инстинкт жаждущего крови молодого хищника.
Промежутки между красными каплями стали короче. Видимо, вместе с кровью заяц терял и силы. Охотничий азарт уже захватил ее полностью. Она бежала все быстрее и быстрее. Чутье зверя и опыт охотника подсказывали ей, что еще немного усилий – и она вонзит свои когти, свои зубы в мягкое и податливое, горячее и трепещущее. В эти мгновения она жила только погоней и сначала не поняла, что вдруг остановило ее победный бег и перевернуло через голову на спину. Сильная, резкая боль в передней лапе сначала вызвала лишь ее недоумение, а невозможность двинуться с места и, следовательно, продолжить почти законченную охоту – приступ неописуемой ярости.
С громким злобным рыком ее зубы впились в ледяную сталь капкана. В то же мгновение язык примерз к железу, и рычание сменилось жалобным, пронзительным визгом. Она дернулась, ее пасть наполнилась кровью, а тело, от ушей до кончика хвоста, – выворачивающей наизнанку болью.
Могучие темные кедры и ели, стоявшие вокруг, невыносимая стужа да спускавшиеся сумерки были молчаливыми и равнодушными свидетелями неравного, почти бесполезного поединка столь совершенного создания природы, как рысь, с таким примитивным, но безотказным и неумолимым творением человека. Рысь неистово и исступленно билась в холодном капкане. Раскатистое, гневное рычание, рвавшееся из ее горла, постепенно переходило в жалобный, истекающий откуда-то из ее брюха, леденящий душу, истошный вой. Вой живого существа, еще совсем недавно сильного и алчущего чужой крови, а теперь инстинктивно, еще не осознанно, почувствовавшего приближение своего конца. Снег вокруг превратился в багрово-красные комья льда, а теснящий сердце вой – в негромкое, жалобное мяуканье обессиленной, истерзанной болью и стужей, слабеющей кошки.
2.

Аким Жогов раздраженно торопился по следу раненного им зайца. Он бежал на лыжах, которые, чтобы не скользили назад, были подбиты лосиной шкурой. Плохое настроение, недовольство всем вокруг, в том числе и собой, за последние месяцы, а может быть и годы, как-то незаметно, потихоньку стало обычным состоянием его души. Хандра однажды, невзначай, по совершенно пустяковому случаю, проникнув в его нутро, потихоньку овладевала им, не спеша тлея, и после каждого нерадостного события или неудачного поступка неумолимо прорастала новыми тонкими, но длинными корнями. Аким, как ни старался, не смог вспомнить даже одного случая, который бы хоть ненадолго поднял ему настроение.
Они с женой жили вдвоем в вымирающей деревне, на краю леса. Не жили, а скорее – доживали. Дети давно выросли и разъехались кто куда. Лишь изредка кто-нибудь из них присылал коротенькое письмо одного и того же содержания: “Мол, у нас все хорошо, чего и вам желаем”. Но в гости не звали и сами не приезжали. Денег тоже не присылали.
Таких, как чета Жоговых, была почти вся деревня. Дворов двадцать. Летом вместе потихоньку работали в колхозе, а долгими студеными зимами также вместе пили самогонку да охотились. Не то чтобы среди них водились удачливые охотники или охота была сколь-нибудь существенным подспорьем в хозяйстве. В тайгу ходили, скорее всего, по привычке.
Так и сегодня, Аким, вместо того чтобы валяться на печи, решил поохотиться. Заметив вдалеке зайца, он неряшливо прицелился и выстрелил. Однако, когда заяц после выстрела дернулся и подпрыгнул, он, вместо того чтобы упасть, пустился наутек. Аким крепко выругался и не на шутку разозлился. Не на себя. На зайца. Убегала похлебка, и он, опрометчиво полагая, что рана серьезная, побежал по следу.
Как известно, хуже нет занятий, чем ждать и догонять. Рыхлый глубокий снег и беспорядочно прожитые годы быстро сделали свое дело. Во рту пересохло, в боку стало занудно покалывать, а сердце и вовсе хотело выпрыгнуть наружу. Сообразив, что рана у зайца легкая и ему его, естественно, не догнать, Аким разозлился еще больше. Но теперь он, на чем свет стоит, костерил себя, и уже было совсем бросил эту бестолковую погоню, как неожиданно наткнулся на кроваво-снежное месиво вокруг сомкнувшего челюсти пустого капкана.
Он остановился и перевел дух. От капкана, в сторону густого кустарника, под торчавшее небольшим холмиком корневище поваленного бурей кедра тянулся сплошной кровавый след, а между челюстями капкана была зажата передняя рысья лапа. Сердце перестало рваться наружу, а вместо колотья в боку в желудке появилось ощущение проглоченной целиком холодной лягушки. В голове медленно заворочались ленивые мысли: “На кой оно мне нужно, даже на чучело не сгодится, но начнешь в деревне рассказывать – не поверят и, что еще хуже, засмеют”. И Аким нехотя, словно еще раздумывая, хотя голова его как-то вдруг отказалась о чем-либо думать, стала совершенно пустой и удивительно легкой, снял с плеча ружье и медленно стал протискиваться сквозь кусты.
Опустившись на четвереньки перед небольшой берложкой, прикрытой сверху корневищем, он, выставив вперед ружье, заглянул в ее черный зев и сразу же укололся взглядом о пару тусклых зеленых рысьих глаз. Послышалось тоскливо-сдавленное, но все еще отчаянно-грозное рычание умирающего зверя. В голове, неожиданно, как будто ей, голове, в этот момент думать было больше не о чем, из каких-то далеких, детских времен возникла картинка, изображающая кролика, покорно ожидающего своей участи перед широко разинутой пастью удава. Палец на курке непроизвольно дернулся. Громыхнул выстрел, прервавший рычание затравленной рыси. Но великий природный инстинкт гордого хищника мгновенно мобилизовал и удесятерил те немногие жизненные силы, оставшиеся в этом, уже практически остывшем, теле. С отчаянным воем рысь бросилась на своего обидчика, оставшейся передней лапой полоснула по глазу и в смертельном порыве сомкнула свои челюсти на его горле.
Последнее, что возникло в засыпающем мозгу Акима, была мысль о том, что хандра, вконец источившая душу, наконец-то оставит его в покое. Покое, которому не будет конца и которым он, Аким Жогов, будет наслаждаться вечно.

http://prstr.narod.ru/texts/num0603/bar0603.htm